– Даю вам десять минут.
Касдан снова начал рассказ о расследовании, не уточнив, какова их роль в этом деле. Выслушав его, Кондо-Мари окинул своих собеседников взглядом и снизошел до улыбки:
– Во время Алжирской войны я как-то видел двух алжирцев из наших вспомогательных войск, которых повстанцы взяли в плен. Их раздели, пытали, потом отпустили. После их арестовали французы, приняв за повстанцев. Затем их опознали в тюрьме другие солдаты, решив, что они дезертиры. Когда их судили, они уже ни на что не были похожи. Ни алжирцы, ни французы, ни военные, ни штатские, ни герои, ни дезертиры. – Улыбка на его мертвенно-бледном лице стала еще заметнее. – Вы напомнили мне тех парней.
– Спасибо за комплимент.
– Пройдемте в мой кабинет.
Они поднялись на верхний этаж – широкие деревянные ступени, стены увешаны оружием – и вошли в просторную комнату со скошенным потолком из черных балок. Кондо-Мари встал перед окном, уже не ожидая вопросов. Он знал, что ему предстояло сделать. Выложить всю правду. Очевидно, он давно поджидал двух босяков вроде них. Двух посланцев Страшного суда. И теперь был готов исполнить свой долг. Нечто вроде рождественского искупления грехов.
– Это не слишком приятные воспоминания, – повторил он.
И не колеблясь перешел к делу:
– В сущности, в те времена все боялись коммунистического нашествия. Уж лучше мордатые американцы, которые успели ступить на Луну, чем Советы, угрожавшие национализировать всю планету. Вот почему, когда в Чили произошел государственный переворот, все промолчали. А ведь это был позор. Американцы задушили страну, финансировали подонков – правых экстремистов, всеми возможными способами саботировали режим Альенде. Так погиб режим, избранный демократическим путем и представленный выдающимися людьми.
Касдана удивило это предисловие. Он немало побродил по свету и знал, что военные редко придерживаются левых взглядов. Но затем он вспомнил, как его самого взволновала недолгая история народного правительства Чили. В кои-то веки не представляло труда распознать, кто прав, а кто виноват. И герои оказались на стороне красных.
– Когда, еще до государственного переворота, военные из «Patria y Libertad» начали с нами заигрывать, мы не раздумывали. Надо было перекрыть дорогу социалистам. Мы знали, что народное правительство все равно не продержится. Главное правило дипломатии – всегда спешить на помощь победителю. Лучше заранее оказаться на нужной стороне и, насколько возможно, постараться, чтобы все было сделано надлежащим образом.
– Извините. Мы говорим о пытках?
Кондо-Мари снова опустил руки в карманы.
У него были хорошо отработанные жесты коротышки, который старается выглядеть особенно значительным.
– В Алжире мы усвоили некоторые истины. Пытка – непревзойденное оружие. Мы применяли ее скрепя сердце, но результаты вынудили нас отбросить все сомнения. Нет ничего важнее, чем проникнуть в замыслы врага. И теперь, во времена терроризма, это вряд ли изменится.
Наступила тишина. Кондо-Мари сделал несколько шагов, прежде чем продолжить:
– Все делалось через посольство Франции. Официально мы прибыли в командировку для обучения вооруженных сил. И это не было ложью. Вояки из чилийцев были никакие. В основном неграмотные крестьяне, сменившие плуг на винтовку.
Касдан стоял на своем:
– Ну а вы-то приехали туда ради пыток?
– Да. Нас было трое. Лабрюйер, Пи и я. Сперва, на следующий день после путча, мы приехали туда, чтобы осмотреться. Речь шла о том, чтобы как можно скорее зачистить страну.
– Я прочел немало документов, – раздраженно возразил Касдан. – Стадион, политическая полиция, карательные отряды. Вы не сидели без работы. У вас руки по локоть в крови, генерал!
Волокин удивленно посмотрел на Касдана. Кондо-Мари улыбнулся. Его восковая бледность была почти зеркальной.
– Сколько вам лет, майор?
– Шестьдесят три.
– Вы служили в Алжире?
– В Камеруне.
– Камерун… Мне о нем немало рассказывали. Вероятно, это было увлекательно.
– Я бы назвал это иначе.
Касдан был готов взорваться. Он повысил голос:
– Черт возьми, что вы все ходите вокруг да около! В Чили вы обучали палачей. Вот и выкладывайте то, что мы хотим услышать. Чему вы учили военных? Кто были ваши сотрудники? Ваши ученики? Какие грязные приемы вы использовали?
Кондо-Мари обошел письменный стол и сел перед подносом, на котором не лежало ни одного документа. Свои маленькие пальцы он положил на темной кожи бювар. Еще один исполненный значительности жест.
– Садитесь, – спокойно предложил он сыщикам.
Они сели. Генерал важно сплел пальцы.
– Мы приехали в марте семьдесят четвертого, когда схлынула первая волна насилия. Военные отыгрывались на леваках и иностранцах. Мы научили их обращаться с электричеством, и это не игра слов.
Касдан уже понял. История всего лишь вечное повторение.
– Они его уже применяли, но очень беспорядочно. Использовали так называемый «гриль»: металлическую кровать, через которую пропускали электрические разряды. Довольно примитивный метод. Мы предложили им аргентинский инструмент, «пикану». Электрическое острие, позволяющее делать более… точную работу. Рассказали им о чувствительных точках. О длительности воздействия. О болевом пороге. Суть спецподготовки заключалась в доказательстве того, что боль можно причинять быстро. Эффективно. Не оставляя следов. Соблюдая даже некоторые… научные рамки. Например, мы настояли на том, чтобы на каждом сеансе присутствовал врач.
– Сколько продолжались эти курсы?
– Про других мне ничего не известно. Сам я выдержал недолго. Мне удалось вернуться во Францию через несколько месяцев.
– Мы слышали об операции «Кондор».
– Это правда, наши советы могли пригодиться при любых операциях, в том числе и для операции «Кондор». Преимущество электричества в компактном оборудовании. Диктатуры того времени в принципе могли устраивать допросные центры где угодно. Даже на иностранной территории.
– Вы были единственными инструкторами?
– Нет. Это было нечто вроде… группы. Палачи съехались отовсюду. Мы преподавали, а также занимались научными исследованиями. Эти репрессии предоставили нам уникальную возможность. Свежий, почти неисчерпаемый материал. Политзаключенные. Массовые аресты.
– Среди инструкторов были бывшие нацисты?
Кондо-Мари ответил не колеблясь:
– Нет. Нацисты удалились на покой в пампасы или к подножию Кордильер. А некоторые, наоборот, занимали высокие официальные посты в Сантьяго и Вальпараисо. – Поразмыслив, он продолжил: – Впрочем, припоминаю, среди нас был один немец. Страшный человек. Но слишком молодой, чтобы быть нацистским преступником. Кажется, он приехал в Чили в шестидесятых годах.
– Как его звали?
– Не помню.
– Вильгельм Гетц?
– Нет. Скорее, фамилия на «ман»… Хартман. Да, кажется, Хартман.
Касдан записал фамилию в блокнот.
– Расскажите мне о нем.
– Он превосходил всех нас, вместе взятых. И намного.
– В чем?
– Ему были известны способы причинять боль… изнутри.
– В каком смысле?
– Он экспериментировал над собой. Хартман был религиозен. Мистик, идущий по пути искупления. Фанатик, живший ради и благодаря наказанию. Он сам себя истязал. Сам себя пытал. Настоящий псих.
– Какие пытки он предпочитал?
– Одной из его навязчивых идей было отсутствие следов, шрамов. Существовала какая-то связь между этим требованием и его религиозным кредо – уважением к телу, к его чистоте. Я уже плохо все это помню. Во всяком случае, он предпочитал электричество, а также некоторые особые методики…
– Например?
– Хирургию. Неинвазивные методики, которые тогда только разрабатывались. Операции без разреза, проводимые через естественные отверстия: рот, ноздри, уши, анус, влагалище… Хартман рассказывал о страшных вещах: о раскаленных зондах, о кабелях со сложенными крючками, раскрывающимися внутри органов, о кислоте, заливаемой в пищевод…
Касдана передернуло. Это описание сильно напоминало модус операнди серийных убийств – разрыв барабанных перепонок. Лор-эксперт Франс Одюссон говорила ему о таинственном орудии, проколовшем барабанные перепонки Гетца, не оставив никаких следов.
– Как он выглядел?
Кондо-Мари нахмурился. Солнечные лучи играли на его блестящем черепе, казалось таявшем как свечка.
– Не понимаю. Какой интерес представляют эти старые истории для вашего расследования?
– Мы убеждены, что ключ к раскрытию серийных убийств – в прошлом Чили. Так что отвечайте. Как выглядел Хартман?
– Скорее моложаво, но ему, наверное, было не меньше пятидесяти. Черная густая грива, маленькие очочки, делавшие его похожим на студента-социолога. Удивительный тип. Знаете, я много где побывал за свою жизнь. В том числе и в Южной Америке. Это земля, где постоянно надо быть начеку, потому что там действительно может произойти все, что угодно. Хартман – настоящее порождение этих одиноких, еще варварских земель.
– И это все, что вы помните? Может, есть какая-то деталь, которая помогла бы нам его опознать?
Генерал поднялся. Чтобы размять ноги. И подстегнуть память. Он снова встал перед окном. Помолчал.
– Хартман был музыкантом.
– Музыкантом?
Коротышка пожал плечами:
– В Германии он учился в Берлинской консерватории. Музыковед, имевший свои теории.
– Например?
– Он утверждал, что пытать надо под музыку. Что этот источник блаженства играет важную роль в процессе подавления воли. Эти противоположные потоки – музыка и боль – помогают быстрее сломить истязаемого. А еще он говорил о внушении…
– О внушении?
– Да. Отстаивал гипотезу, по которой заключенный при первых же звуках музыки превратится в жертву, готовую говорить. Он утверждал, что следует отравлять душу. Действительно чудной тип.
Касдан не смотрел на Волокина, но понимал, что тот чувствует то же, что он.
– А вам в те времена не приходилось слышать о госпитале, где людей пытали под звуки хора?