Он продолжал идти. Медленно. Напряженно. И в то же время неуверенно. Все казалось ему далеким. Душа покидала тело и плыла рядом. Он осматривался вокруг спокойным, почти отрешенным взглядом. Словно был в стороне от этого мгновения, от напряжения, от угрозы…
Слева послышался шорох.
Он среагировал секундой позже, чем следовало: ребенок был перед ним.
Волокин замер. Вернее, само мгновение – время, пространство, Вселенная – замерло, растянувшись до бесконечности. Он увидел то, во что не мог поверить. Маску ребенка. Вылитую из сверкающего металла, выкованную молотом. Ее поверхность бороздили шишки, гребни, впадины.
У русского мелькнула нелепая мысль о вылитых из серебра пулях, которыми герои комиксов его детства убивали оборотней.
Сегодня ночью оборотнем был он.
Маска заворожила его.
Античная маска с преувеличенным выражением радости, смеха, боли. Большие ромбы вместо глаз. Еще большее отверстие вместо рта. Черты растянуты, словно за ними рвется душа. В античном театре каждое чувство, грандиозное и универсальное, царило на сцене. Волокин подумал: «Ты – ребенок-бог…»
Но тут ребенок прошептал:
– Gefangen.
И всадил нож в ногу Волокина.
Легавый заорал. Площадь и небо пошатнулись. Между их темными зеркалами колебались заводская труба и высотки. Он попытался устоять, но земля уже уходила у него из-под ног. Взглянув на рану, он почувствовал, как боль со скоростью света вгрызается в плоть. Увидел маленькую руку, вгоняющую лезвие по самую рукоятку. Стаккато пронеслась мысль: деревянная рукоятка, нож XIX века, амиш Зла…
Потом он икнул, и земля завертелась, опрокинув на него небо. Он попытался левой рукой схватить мальчишку, но промахнулся.
И упал на колени.
Далеко, очень далеко раздался крик бегущего к нему Касдана:
– ВОЛО!
Потом близко, устрашающе близко, он услышал смех из-под маски. Победный смех. Ребенок не отпустил нож. Изо всех сил, обеими руками он нажал на него и сломал лезвие внутри раны. КЛАЦ.
Боль возросла стократно. Волокин уставился на застывшие черты маски, изломанные лунным светом. Спокойно припомнил курс лекций, который когда-то прослушал в университете, – об «истоках греческой философии». Подумал о зарождении мира, о боге-творце Уране, о его браке с Землей, Геей. Подумал об их детях, титанах, один из которых, Крон, оскопил отца.
– Дети-титаны…
Он хотел это выкрикнуть, но язык у него во рту точно распух.
Он упал.
Виском ударился о землю со звуком финальной хлопушки на съемках. Снизу он видел тротуар, трубу, луну и огромную, колоссальную тень Касдана в развевающейся куртке, с «Зиг Зауэром» в вытянутой вперед руке.
Волокин попытался крикнуть: «Нет!» – но тут пистолет изверг белое пламя. Небо раскололось, точно от удара молнии. Башни вокруг высветились, как на негативе.
Касдан промахнулся – дети-боги бессмертны.
Армянин выстрелил в пустоту.
И оба они закрутились в темном туннеле.
Потом пустота обрушилась на него, и он погрузился в небытие.
57
– Полиция. Это срочно!
6.30.
Отделение «Скорой помощи» больницы Ларибуазьер.
Касдан почти тащил Волокина на плече. Они прошли через зал ожидания и направились к пустой регистратуре.
Армянин ударил кулаком по стойке, твердя:
– Полиция! Есть тут кто-нибудь?
Никто не ответил. Он усадил напарника на один из привинченных к стене стульев, потом заметил других пациентов, ждавших своей очереди в полутемном зале. Судьба сыграла с ними злую шутку: в рождественскую ночь здесь были лишь супружеские пары с детьми на руках. Родители, которые получили на праздник вместо подарков раны, вирусы и инфекции.
Сзади послышались шаги.
Медсестра.
Касдан ринулся ей навстречу, протягивая трехцветное удостоверение:
– Мой напарник ранен.
– Мы не можем принять вас без очереди. Вам следовало обратиться в Отель-Дье.
– Он истекает кровью! Позовите врача. Я сам с ним объяснюсь.
Женщина ушла.
В зале никто не осмеливался пошевелиться. Касдан всей кожей чувствовал, как его грубость и злость нарушают покой этого скорбного места.
Подошли трое мужчин в белых халатах. Двое толкали перед собой каталку. Касдан вернулся в зал ожидания и осторожно приподнял теряющего сознание Волокина. На площади в Женвилье он перетянул ему верхнюю часть ноги своим ремнем. Подобрал его «глок». Дети исчезли. Касдан поддерживал напарника по пути к машине. Они доехали до Порт-де-Клиньянкур, поднялись до бульвара Рошешуар и остановились перед первой же попавшейся больницей: Ларибуазьер на бульваре Мажента. Всю дорогу Касдан говорил не смолкая, чтобы не дать Волокину забыться.
– Что случилось?
– На нас напали, – ответил он. – Мы патрулировали улицы.
– Идемте в смотровую.
Медбратья уложили Волокина на каталку. Касдан увидел залитую кровью раненую ногу. Врач повернулся и пошел по коридору следом за каталкой.
Касдан не отставал от них.
– Это опасно?
– Сейчас посмотрим.
Снедавшее его беспокойство приутихло. Они попали в руки профессионалов. На территорию знания, оборудования, переливаний. Но часть его мозга отмечала тоску подземного перехода, нездоровую атмосферу этого места. Каталка скрипела. Было душно и жарко. Воздух провонял эфиром.
Они оказались в белой, залитой светом комнате. Каталки, хромированные инструменты, выключенные приборы со свернутыми проводами, разбросанные в беспорядке, словно на складе медицинского оборудования.
Волокина положили на стол, покрытый зеленой бумагой. Он так и не пришел в себя. Две медсестры отрезали пропитанную кровью штанину. Сняли жгут. Третья уже стянула руку Волокина манжетой тонометра.
Врач быстро обследовал рану и поднял глаза на Касдана:
– С прививками у него все в порядке?
– Понятия не имею.
Касдан подумал, что дети-убийцы, скорее всего, пользовались чистым оружием. Нож старый, но вряд ли он был ржавым или грязным. Каждый акт насилия был тесно связан с культом Ханса Вернера Хартманна. Но как объяснить все это врачу?
Тот сказал медсестрам:
– О'кей. Антистолбнячный гамма-глобулин. Успокоительное, потом анестезия. Переходим в операционную.
Касдан с беспокойством наблюдал за их манипуляциями. Его мозг разрывали обрывки воспоминаний. Он думал о жене, о венах на ее голом черепе, о невнятном голосе, едва слышном в полумраке ее последней палаты. О сыне, которого он в три года отвез в отделение «Скорой помощи» с симптомами менингита. О себе самом, так часто поступавшем в приемный покой больницы Святой Анны в качестве заключенного, когда у него отбирали пистолет, пояс и шнурки от ботинок, чтобы не наделал «глупостей». Разум, содержащийся под стражей.
– Все обойдется.
– Простите?
Врач стоял перед ним. Хирургическая лампа отбрасывала на них беспощадный свет. Тысячи стеклянных фасеток, словно чудовищный глаз белой мухи.
– Все обойдется, – повторил врач. – Лезвие скользнуло по мышце. Ни одна жизненно важная зона не затронута. Но придется извлечь кусок лезвия, застрявший в теле. Он потерял много крови. У вас какая группа крови?
– А плюс.
– Мы возьмем у вас немного. Для вашего напарника.
– Без проблем.
Касдан стянул куртку и сел в углу зала. Одна из медсестер уже закатывала ему рукав. Интерн еще раз осмотрел тело раненого и обернулся к армянину:
– Расскажите подробнее о нападении.
Касдан ответил не сразу, наблюдая, как его кровь стекает по трубке. Темная. Тяжелая. Угрожающая. «Из меня вытекает жизнь», – подумал он, потом посмотрел на врача:
– Все произошло очень быстро. Мы были в Женвилье на задании.
– Посреди ночи?
– Вам по секундам расписать?
– Мне придется сообщить…
Медсестра унесла свои пробирки. Касдан согнул руку. Этот врач уже действовал ему на нервы.
– Делайте что хотите, – сказал он, – только вытащите лезвие у него из ноги!
– Держите себя в руках. Мне понадобятся ваши фамилии и регистрационные номера.
– Вы оперировать его будете или как?
– Через пару минут. А пока я хотел бы услышать вашу версию событий. Мы вместе составим…
– Касдан.
Это сказал Волокин, уставившись в потолок. Армянин встал и уже спокойнее попросил интерна:
– Можете на минутку оставить нас одних?
Тот вздохнул, знаком предложив медсестрам выйти.
– У вас одна минута. Потом нам пора в операционную.
Касдан сдвинулся с места. Врач удержал его за руку и спросил, понизив голос:
– Скажите, ваш напарник…
– Что?
– Вы ведь в курсе, что он законченный наркоман?
– Он завязал.
– Значит, совсем недавно, потому что следы от уколов…
Не договорив, он махнул рукой, словно хотел сказать: «следы что надо».
– Я же сказал: он в завязке, ясно?
Врач шагнул назад и оглядел Касдана во всей его красе. Почти седой, промокший, отсыревший шарф вокруг шеи. Интерн растерянно улыбнулся. В сопровождении медсестер он вышел за дверь.
Касдан подошел к Волокину. Было страшно и жарко, а в этом отделении ему становилось все хуже. Как будто хаос смотровой проник ему в кровь и привел в смятение его собственные клетки.
Он выдавил из себя улыбку:
– Тебе сейчас перельют кровь, сынок. – Он сжал его плечо. – Добрую пинту армянской крови. Это поставит тебя на ноги.
Волокин улыбнулся. Бледной улыбкой, не способной скрыть его тревогу.
– Дети… Вы поняли, они играли с нами.
– Ты мне уже говорил. Не нервничай.
– Тот, что меня ударил, произнес одно слово. Кажется, по-немецки. «Gefangen» или «gefenden». Узнайте, что это может значить…
– О'кей. Все сделаю. Успокойся.
– Я вполне спокоен. Они ввели мне успокоительное… Видели их маски?
Касдан не ответил. Сверкающие серебряные личины, грозные, трагические. Он попытался прогнать этот образ.
– Дети-боги… – прошептал молодой полицейский. – Это дети-боги…
Он закрыл глаза. Армянин взял его за руку. В глубине души он молился. Бог армян, столько раз забывавший их, не оставь сегодня этого молодого одара. Неармянина, у которого вся жизнь впереди.