То ли Антонина догадалась, что Андрей заподозрил ее в очередной хитрости, то ли почувствовала неловкость…
– Ты не бойся, – сказала она. – Мы будем рядом с тобой.
– Вы всегда рядом со мной, – сказал Андрей. – Если бы я знал – зачем?
– Все люди нужны друг другу, – ответила Антонина голосом отличницы. – Одни как друзья, другие как враги. Я где-то в американском фильме это слышала.
– В американском?
– Враги нам тоже нужны. Без них мышцы слабеют.
Она наклонилась и быстро – он не успел отвести в сторону голову – сильно поцеловала его в губы.
Когда она уже была у двери, Андрей спросил:
– Никто не задал мне простого вопроса…
– Значит, не нужно, – сказала Антонина.
– …видел ли я раньше этих людей?
– Значит, не играет значения, – повторила Антонина.
Уходя, в отличие от Алеши она не просила закрывать дверь на щеколду. Тоже понятно. Если он нужен им как приманка, то добыча должна забраться в капкан. А если в капкане заодно окажется и кролик, это уже проблемы кролика.
Лежать было неуютно. Если Эдик или кто-то из его друзей захочет убрать свидетеля, здесь не скроешься. Впрочем, почему кто-то будет на него нападать? Воры редко выходят за пределы своей специальности. Андрей опустил ноги на теплый пол, поглядел в иллюминатор. За иллюминатором было серое небо, и пришлось привстать, опершись о край столика, чтобы увидеть, что волны тоже серые, но темнее неба.
Андрей протянул руку вперед – проверить, как открывается иллюминатор. Это оказалось вполне реальным делом – можно спокойно вытолкнуть человека наружу.
«А какого черта я всех слушаюсь? Почему я должен сидеть в тупике, откуда один выход – головой вниз в холодную воду? Ведь никто не запретит крысе выйти из норы и погулять по коридорам».
Даже голова перестала кружиться – и страхи исчезли. Одеваясь, Андрей решил проверить, не утащили ли чего – ведь вчера было не до этого, – кажется, он сказал им, что все на месте…
Чемодан лежал на полке в ногах. Он был прикрыт, но не заперт. Все вещи некто аккуратный, аккуратнее Андрея – вернее всего, Алеша Гаврилин, – сложил как положено. Вот и фотоаппарат – единственный предмет, который следовало бы утащить, – неплохой «Зенит», правда, до мирового уровня не дотягивает.
За дверью кто-то остановился…
Шел по коридору и остановился.
Нет, не один. Там два человека. Тихо переговариваются.
Сейчас ручка двери начнет медленно поворачиваться – как в фильме «ужасов».
Андрей смотрел на ручку.
Ручка дрогнула.
И ничего, ровным счетом ничего, что можно бы считать оружием! Лишь очень толстая французская книга, которую Алеша читал перед сном.
Неожиданно в дверь постучали. Вполне деликатно, цивилизованно. Словно сначала решили проверить – а вдруг он не один?
Андрей хотел ответить, но голос его не послушался. Оказывается, он перепугался.
– Можно? – спросил Миша Кураев, заглядывая в каюту.
Андрей смотрел на него мало сказать удивленно – глупо, тупо, обалдело, словно действие развивалось по законам трагедии и вдруг в ней появился комедийный, шутовской элемент.
Но Миша Кураев ничего не почувствовал – видно, он шел по обычному теплоходу, по обычному дневному коридору и не представлял себе, что угроза смерти может совершенно реально нависать над Андреем, который прячется в каюте, как в норе.
– Ты что? – спросил Миша.
Из-за Кураева выглянул ленинградский писатель Миша Глинка – жилистый, прыгучий и непоседливый; когда-то они все вместе были в Репине и Миша Кураев бесконечно спорил с Мишей Глинкой о том, что лучше знает флот, любит море и лучше пишет об этом. Глинку Андрей еще не видел на «Симонове», но, увидев, обрадовался.
– Слухами земля полнится, – сообщил Глинка, останавливаясь в дверях. – Нашего московского гостя ограбили, унизили и еще дали ему по голове сахарной свеклой.
– Последнее – выдумка, – ответил Андрей и бессильно опустился на койку.
– Ну, ты – бледный! – сообщил Кураев.
– Вы заходите, я перепил вчера, – сказал Андрей. Это было правдой, и правдой самой подходящей к этой атмосфере – не станешь же рассказывать этим здоровым веселым людям о том, что только что трепетал в ожидании смерти.
Писатели уселись рядком на аккуратно застеленную койку Гаврилина, и Кураев, чуть смущаясь или лукаво делая вид, что смущается, вытащил засунутую под свитер, за матросский ремень, плоскую бутылку коньяка.
– Не примешь для укрепления здоровья? – спросил он.
– Приму, – сказал Андрей. Иначе сказать было нельзя.
Один стакан нашелся на столике, потом Андрей вспомнил, что второй можно принести из туалета, в нем зубная щетка и тюбик… Он прошел в туалет, взял стакан, выложил его содержимое на полочку и вымыл его. Кураев и Глинка молчали, а если и говорили, то так тихо, что за стрекотанием струйки воды не было слышно. С мокрым стаканом Андрей вышел из туалета. Налево была каюта – Кураев стоял спиной к нему, смотрел в иллюминатор, Глинка листал толстый французский том. Андрей посмотрел направо, на дверь.
И увидел, как ее ручка медленно опускается – человек, намеревающийся войти, не хотел, чтобы его услышали.
Надо было позвать, может, со смехом даже сказать Глинке – он ближе, он бывший нахимовец и привык быстро реагировать на опасность: «Миша, погляди, меня хотят убить».
Ничего Андрей никому не сказал. Он смотрел, как ручка продолжает опускаться, словно это движение можно растянуть до бесконечности.
Тут Кураев обернулся от иллюминатора и спросил:
– Тебя, голубчик, за смертью посылать?
Но дверь уже открылась – ринулась внутрь, как будто была не прямоугольником неодушевленной материи, а зверем.
В прямоугольнике образовался человек.
Кураев сразу сделал шаг ему навстречу.
Но человек ахнул и исчез.
Его рванули в сторону – его унесло какой-то резкой силой, как порыв ветра сносит сухой лист.
Глинка поднялся и, сделав предупреждающий жест, чтобы остановить Кураева, на цыпочках побежал к двери.
Выглянул.
Повернул голову в другую сторону.
– Я мог бы поклясться… – сказал он.
Кураев уже стоял за его спиной и выглядывал в коридор.
Потом посмотрел на Андрея с некоторой укоризной.
– Ты его узнал?
– Нет.
– Куда он мог убежать?
– В любую соседнюю каюту, – сказал Глинка.
На самом деле Андрей успел рассмотреть, что это был вездесущий Эдик. Даже не по взгляду, не по лицу – по завязанной руке. «Какого черта его посылают – он же известен… а кого послать? Он известен, ему и ликвидировать свидетеля». Мысли бежали в терминологии дешевого фильма, но Андрей никак не мог отделаться от того, что играет в нем роль – роль простака.
– Ну, у тебя как на вулкане, – сказал Глинка. – Давай выпьем здесь, а потом пойдем на заседание.
– Нельзя выпить, а потом идти на заседание, – поправил его Кураев. – Мы должны показывать пример заграничным писателям, а то они тоже будут сначала выпивать, а потом идти на заседание. Ты выпьешь?
– Выпью, – сказал Андрей.
– А когда будет настроение, пойдем в бар, где нас никто не услышит, и ты расскажешь нам больше, чем мы уже знаем, – сказал Глинка.
Разлил коньяк Кураев аккуратно и точно, как человек, всю жизнь мечтавший стать командиром крейсера, а проведший полжизни редактором «Ленфильма», пока не смог накопить в себе энергии бунта и ворваться в литературу, хотя за его спиной или у его локтя не было ни одной благожелательной критикессы и его первую повесть вежливо отшвыривали друг другу все толстые журналы.
Где сейчас Эдик? Спрятался в соседнем купе? Если он член какой-то группы, в которую входят люди из команды, то он может проникнуть в любую каюту, на любую палубу – как герои повести Шагинян «Месс-менд», которым подчинялись вещи.
– Пошли на палубу, – сказал Кураев. – Подышишь свежим воздухом в нашей неинтересной компании. Только умоляю – оденься потеплее, с перепоя надо беречь тепло.
Писатели повели его на палубу, там было холодно, дул свежий ледяной ветер. Коньяк начал действовать – всем было весело. Потому не хотелось думать о чем-то плохом, выходящем за пределы обычного круиза.
Потом они потащили Андрея в верхний бар «Белые ночи». Там было почти пусто, только Дилемма Кофанова наигрывала что-то на пианино, а один из ее оркестрантов стоял, облокотившись на инструмент, и пальцами, словно грозя, отбивал такт. В глубине, в кресле, с бокалом пива сидел Алеша Гаврилин. Видно, он отработал свое и теперь наслаждался лицезрением Дилеммы, которая ему нравилась, несмотря на дикое имя. Он утверждал, что у нее перспективный голос.
Когда они шли на палубу, а оттуда в бар – Кураев всегда шагал спереди, Глинка сзади и Андрей в середине. Они были как мальчики, играющие в войну. Они были правы. Андрею так было спокойнее.
И все же они упустили его на несколько секунд.
Андрей заметил, как Антонина заглянула в дверь бара, показав половину лица. И исчезла.
– Я сейчас, – сказал Андрей. – Я на минутку.
Глинка сразу поднялся. Но Андрей оказался проворнее.
Он вышел к широкой лестнице. Антонина стояла сбоку и раскуривала сигарету.
– Можешь гнать своих братцев-писателей, – сказала она. – Больше он тебя не тронет.
Глинка выглянул из бара.
– Мы тебе налили, – сказал он.
– Пить надо меньше, – сказала Антонина. – Голова должна быть ясной.
– Спасибо, – вежливо ответил Глинка. – Я передам по цепочке.
– По какой цепочке? – не поняла Антонина.
– По пионерской, – ответил серьезно Глинка.
Антонина пошла прочь. Она шла по-гвардейски – уверенно держась на высоких острых каблуках, словно была в сапогах.
– Не попади в сети любви, – предупредил Глинка, и они вернулись в бар.
Глава 5Март 1992 г
«Рубен Симонов» стоял у серого мокрого плаца, к которому приставали в Гдыне дружественные корабли. Больше дружественных кораблей в тот день не было, и потому плац казался еще большим, чем на самом деле, и оркестр, человек в пятнадцать, затерялся на нем, как экспедиция капитана Скотта на льду Антарктиды.