— Для тебя я бы ничего не сделал, — ответил Френч.
Я промолчал. Он с холодной злобой смотрел на меня.
— Ты был здесь, когда застрелили Стилгрейва? — хрипло спросил он.
— Нет.
— А кто здесь был?
— Он. — Я указал пальцем на мертвеца.
— А кто еще?
— Лгать я вам не буду, — ответил я, — а правду скажу только на предложенных мной условиях. Я не знаю, кто здесь был, когда его застрелили.
— А кто здесь был, когда ты приехал сюда?
Я не ответил. Френч повернулся к Бейфусу и приказал:
— Надень на него наручники. Руки назад.
Бейфус был в нерешительности, потом вынул из кармана наручники и подошел ко мне.
— Заложи руки назад, — приказал он, чувствуя себя неловко.
Я повиновался, он защелкнул наручники. Френч медленно подошел и встал передо мной. Глаза его были полуоткрыты, кожа под ними была серая от усталости.
— Теперь моя очередь произнести небольшую речь, но она тебе не понравится.
Я молчал.
— Вот как мы живем, беби, — начал Френч. — Мы копы, и все ненавидят нас. А в придачу ко всем неприятностям мы получили тебя. Как будто нам мало того, что на нас нажимают парни, из Сити-холла, шеф полиции и мэр, кабинет которого в четыре раза больше всего отдела по расследованию убийств. Как будто нам не пришлось расследовать сто четырнадцать убийств за прошлый год, сидя в трех жалких комнатушках, где для всех работников не хватает стульев. Мы проводим жизнь, копаясь в грязном белье и нюхая гнилые зубы. Карабкаемся в темноте по лестницам, где нас поджидают пули, а наши жены ждут нас к обеду. Но мы почти не бываем дома, а если и бываем, то настолько уставшие, что не можем ни есть, ни спать, ни даже читать ту ахинею, которую пишут про нас в газетах. Так мы лежим без сна в дешевом доме на дешевой улице и слушаем, как развлекаются пьяные по соседству. Но в тот момент, когда мы начинаем проваливаться в сон, звонит телефон, и мы должны вставать и начинать все с начала. Что бы мы ни делали — все плохо. Если нам удастся заставить парня признаться, то говорят, что мы выбили из него признание, а какой-то адвокат на суде называет нас гестаповцами и ухмыляется, когда мы неправильно произносим слова. Если мы ошибаемся в работе, то на нас снова напяливают старую форму и отправляют на Скид Роуд, где мы проводим прохладные летние вечера, подбирая на улицах пьяных, разгоняя шлюх и отнимая ножи у хулиганов. Однако для нашего счастья всего этого мало, и Бог посылает нам тебя.
Он замолчал и перевел дух. Его лицо заблестело от пота.
— Бог послал на нашу голову тебя, — продолжал Френч. — Нам только не хватало ищеек с лицензиями частных детективов, утаивающих информацию и подглядывающих из-за угла. Нам не хватало тебя, устраивающего такие инсценировки убийств, которыми не одурачишь и ребенка. Надеюсь, беби, ты не возмутишься, если я назову тебя дешевой ищейкой, подглядывающей в чужие замочные скважины?
— Вы хотите, чтобы я возразил? — спросил я.
Френч выпрямился.
— Интересно было бы послушать.
— Кое-что из сказанного вами верно, — начал я. — Но не все. Любой частный детектив хочет сотрудничать с полицией. Но иногда трудно определить, кто устанавливает правила игры. Иногда он не доверяет полиции, и не без причины. Порой он попадает в затруднительное положение и вынужден разыграть карты так, как они ему выпали, хотя он предпочел бы новую сдачу. Ему хочется продолжать зарабатывать себе на жизнь.
— Ну, твоя-то лицензия аннулирована, — заметил Френч. — С этого момента. Так что пусть эта проблема больше не волнует тебя.
— Она будет аннулирована только после постановления комиссии, выдавшей ее. Не раньше.
— Кристи, давай оставим это, — спокойно сказал Бейфус. — С этим можно подождать.
— Я и кончаю, — ответил Френч. — Своим собственным методом. Этот тип еще не раскололся, и я жду, когда это произойдет. Не уверяй меня, Марлоу, что ты совсем непричастен к этому делу.
— Что вы хотите услышать от меня?
— Угадай.
— У вас сегодня кровожадное настроение, — ответил я. — Вы хотите расколоть меня пополам. Но вам и этого мало: вы хотите, чтобы я извинился перед вами.
— Это не помешает, — заметил он сквозь зубы.
— А как бы вы поступили на моем месте? — спросил я.
— Не могу представить себя упавшим так низко.
Кристи облизал губы. Он непроизвольно стал сжимать и разжимать правую руку.
— Успокойся, Кристи. Брось! — сказал Бейфус.
Френч не двинулся с места. Бейфус подошел и встал между нами.
— Отойди, Фред, — сказал Френч.
— Нет.
Френч сжал кулак и ударил Бейфуса в челюсть. Тот пошатнулся, согнулся и закашлялся. Он долго тряс головой, потом выпрямился и подмигнул мне.
— Новый вариант допроса третьей степени, — сказал он. — Копы вышибают друг у друга мозги, а допрашиваемый раскалывается от страха перед этим зрелищем.
Он потрогал челюсть, она уже начала опухать. Френч стоял молча.
Бейфус достал сигареты, вытряхнул одну и протянул пачку Френчу. Тот посмотрел на сигареты, потом на Бейфуса.
— Семнадцать лет такой жизни! — сказал Френч. — Даже жена ненавидит меня.
Он потрепал Бейфуса по щеке. Тот улыбнулся.
— Я ударил тебя, Фред? — спросил Френч.
— С чего ты взял, Кристи? — ответил тот.
— Сними с Марлоу наручники и отведи в машину, — приказал Френч. — Он арестован.
— О'кей.
Бейфус зашел ко мне сзади и снял наручники.
— Пошли, беби! — скомандовал он.
Я взглянул на Френча. Тот смотрел на меня, как на пустое место. Казалось, он совсем не видел меня. Я вышел из комнаты.
Глава 27
Я так никогда и не узнал имени этого полицейского. Он был низковат и худощав для копа, но все же был копом. Он служил в полицейском управлении и носил пистолет в кобуре на поясе.
Говорил он мало, но у него был приятный голос и теплая улыбка.
— Вы артистически играете, — заметил я.
Мы играли в двойной «конфильд», вернее, он играл. Я просто сидел за столом и наблюдал за движениями его маленьких изящных рук. Я смотрел, как он берет карту, как кладет ее, — все это он делал точно и красиво. Во время игры он задумчиво поджимал губы или насвистывал.
Улыбнувшись, он положил девять красных карт на десять черных.
— Чем вы занимаетесь в свободное время? — спросил я.
— Играю на рояле, — ответил он. — У меня есть концертный «Стейнвей». Играю в основном Моцарта и Баха. У меня немного старомодные вкусы. Большинство людей считают такую музыку скучной, я же нет.
— Блестящая игра, — повторил я.
— Вы не представляете себе, как трудно играть некоторые вещи Моцарта, — сказал он. — На слух они кажутся простыми, особенно в хорошем исполнении.
— Кто хорошо играет Моцарта? — спросил я.
— Шнабель.
— А Рубинштейн?
Он покачал головой.
— Слишком эмоциональное исполнение, а Моцарта не следует играть, вкладывая что-то от себя.
— Держу пари, что вам удается добиться от многих признания, — сказал я. — Вам нравится ваша работа?
Он улыбнулся и переложил еще одну карту. Было видно, что человек с удовольствием проделывает эти незначительные движения, легкие, как лебяжий пух.
Моцарт? Да, мне было понятно его пристрастие.
Было около шести утра, и небо за окном начало светлеть. Я сидел в той же комнате, что и днем. Конторка в углу была закрыта. На краю длинного стола лежал кем-то поднятый карандаш Мэглашена. Стол, за которым днем сидел Кристи Френч, был засыпан пеплом. Из пепельницы торчал сигаретный окурок. Мотылек кружился над лампочкой в стеклянном колпачке.
— Устали? — спросил мой партнер.
— Одурел.
— Не надо ввязываться в такие запутанные дела. Нет в этом смысла.
— Нет смысла в том, что убит человек?
— Вы никогда никого не убивали.
— Почему вы в этом уверены?
— Так подсказывает мне здравый смысл и большой опыт общения с людьми.
— Наверно, вы любите свою работу, — сказал я.
— Она позволяет мне днем играть на рояле. Я работаю ночами, вижу много любопытного.
Он взял туза.
— Получаете много признаний?
— Я не получаю признаний, — ответил он. — Мое дело — создать настроение.
— Почему вы так откровенны со мной?
Он улыбнулся и постучал по столу краем карты:
— Мы уже давно составили о вас мнение.
— Зачем же тогда меня задержали?
Он не ответил, а повернулся и посмотрел на стенные часы.
— Думаю, сейчас нам дадут поесть.
Он встал, подошел к двери, приоткрыл ее и что-то тихо проговорил. Потом вернулся, сел и посмотрел на карты.
— Бесполезно, — сказал он. — Еще три карты, и мы блокированы. Хотите сыграть вторую партию?
— Нет, я не люблю карт. Предпочитаю шахматы.
Он бросил на меня быстрый взгляд.
— Что же вы сразу не сказали? Я тоже предпочел бы сыграть в шахматы.
— Еще больше я предпочел бы выпить горячего кофе.
— Сейчас выпьете. Правда, я не обещаю, что это будет такой кофе, к которому вы привыкли.
— Это неважно… Ну, а если не я застрелил Стилгрейва, тогда кто?
— Думаю, что именно этот вопрос и беспокоит моих коллег.
— Они должны радоваться, что кто-то отправил его на тот свет.
— Вероятно, они рады, — сказал он. — Но им не нравится способ, которым это сделано.
— Лично я считаю, что работа была очень чистая.
Он смотрел на меня, держа в руке колоду карт, потом пустил их веером в другую руку. Карты летели с легким треском, казалось, одной струей.
— Вот если бы вы так же ловко управлялись с пистолетом… — начал я.
Поток карт остановился. Вместо них в его руке оказался пистолет, причем я не заметил, как он достал его. Столь же быстро оружие исчезло, и его место снова заняли карты.
— Вам бы работать в Лас-Вегасе, — заметил я.
Он перетасовал колоду, подрезал ее и сдал мне королевский флеш пиками.
— Со «Стейнвеем» работать спокойнее, — ответил он.
Открылась дверь, и вошел сотрудник в форме с подносом.
Мы съели консервированное мясо и запили его горячим, но слабым кофе. К тому времени, когда мы кончили есть, совсем рассвело.