– Детский дом имени Макаренко, – поспешно уточнил я.
– А-а, – протянул водитель. – Так бы сразу и сказали… Это на пятьдесят первом километре, что ли? – Я кивнул. – Да, вроде бы этот сиротский приют еще не закрыли…
«Сиротский приют». А ведь по-прежнему неприятно слышать такое определение Дома, хоть ты давно уже не живешь в нем. Как и словечко «инкубаторские», которым нас обзывали городские мальчишки.
В отместку я не стал благодарить водителя, а молча вернулся на место.
Нет, все-таки этот парень не прав. Сиротский приют – это нечто казенное, серое. Тощие, вечно озлобленные на весь мир воспитанники в казенной, плохо подогнанной одежде. Редкие праздники и скудное, полуармейское меню. Воровство персонала, жестокость наказаний. Видимость обучения школьным наукам. Учителя, стремящиеся поскорее отделаться от малолетних извергов…
У нас было не так. Это был действительно Дом – во всех отношениях. Здесь нас любили и лелеяли. Воспитатели и учителя тщательно отбирались в ходе специального конкурса. Отказа не было ни в чем – ни в одежде, ни в оборудовании, ни в книгах. Кормили, как в ресторане, – с предварительным заказом любимых блюд. И не бьшо этой общей казарменной спальни – у каждого своя отдельная комната.
Про баню я уже упоминал. А еще в Доме имелось подсобное хозяйство, с огородом, огромным садом и собственной свинофермой. И работали там не мы, а специально нанятые люди. В крайних случаях, когда требовалась наша помощь, нас посылали на хозрабо-ты – но не в наказание, а «для разнообразия». Когда приедались и занятия, и игры. Причем всякий раз добровольцев на физическую работу было хоть отбавляй.
Во время каникул нам устраивали туристические поездки по всему миру. Автобусные туры по Европе, речные круизы по Волге, летний лагерь в Крыму, пешие походы по уральским горам…
На праздники в Дом приезжали с концертами известные артисты, нам устраивали спортивные соревнования и встречи с интересными людьми. Выпускной вечер в Доме превращался в подлинный праздник, с ночным фейерверком, бал ом-маскарадом и гуляньем до утра. Два раза в году, на Новый год и в день своего рождения, каждый из нас получал подарок, и это всегда было то, о чем он давно мечтал…
Кто из обычных людей мог бы похвастаться, что все эти блага и радости были ему доступны в детстве, если у него отец – не миллионер или не важная шишка в правительстве?
И все это обеспечивал один-единственный человек. Формально – директор Дома. А для нас – Папа. Один на всех, но зато какой!..
Уже потом, много лет спустя, я задумался: как Папе удавалось превращать жизнь в Доме в подлинный рай для своих несовершеннолетних «детей»? Где он брал средства на все это? Миллионером он не был, это уж точно. Скорее всего Дом существовал за счет спонсоров. Но в стране – тысячи казенных детских заведений, и на них никаких спонсоров не хватит.
И только совсем недавно я догадался, как Папа сумел опередить конкурентов в деле завоевания благотворительности толстосумов. Тем же самым способом, каким ему удалось сделать из нас кандидатов на Голгофу…
Турбус вдруг притерся к бровке шоссе и плавно остановился.
Я недоуменно огляделся.
Пассажиры с не меньшим удивлением смотрели на меня.
Я бросил взгляд в окно, и от того, что я там увидел, защемило сердце.
Дом стоял на том же самом месте, как тридцать лет тому назад. И в нем почти ничего не изменилось. Разве что деревья стали намного выше да кусты разрослись так, что превратили территорию, обнесенную чисто символическим забором, в одно сплошное море зелени.
– Спасибо, – дрогнувшим голосом сказал я неизвестно кому и поспешил к выходу.
Калитка в заборе оказалась не заперта – как было прежде. Папа не боялся, что кто-нибудь из нас сбежит. Хотя такие случаи были. Правда, очень редко. Но беглецы, как правило, возвращались сами.
Вдруг мне показалось, что я все это время тоже спасался от Дома бегством, а теперь возвращаюсь в него. К людям, ставшим для меня семьей. К своему Папе…
Но это ощущение длилось всего лишь миг.
Беглецы возвращались не так. Они входили в эту калитку, опустив голову и избегая глядеть в глаза кому бы то ни было. Они чувствовали за собой вину и готовы были сделать все, чтобы загладить ее.
А я вернулся не для того, чтобы выпрашивать прощение.
Правда, я не продумал заранее, что мне делать, если встречусь с кем-нибудь из старых воспитателей. В том, что кто-то из них все еще работает здесь, я не сомневался. От Папы мало кто уходил. Он только мог выгнать кого-то сам, и то не за первую же оплошность. Он всегда давал людям возможность исправиться. И почему-то они непременно ею пользовались…
Я нерешительно зашагал по аллее, озираясь по сторонам. Каждая травинка здесь была мне знакома. Вон на той просторной поляне среди кустов мы обычно играли в футбол. А с этих качелей однажды сорвался Пашка Травин, и Папа был первым, кто оказался рядом с ним после падения… А на той скамейке под липами мы засиживались допоздна, когда учились в старших классах. У нас была небольшая, но дружная компания. Виталина и Геральд, Хилл и Магда, Кристи и я… Три пары дурачков, играющих во влюбленность. Самодельные стихи, песни под гитару, первые поцелуи… Клятвы друг другу в том, что мы всегда будем вместе.
Куда это все делось? Не помню.
Хотя нет, вру. Как-то само собой получилось, что у каждого в жизни своя дорога, которая не пересекается с путями других. И была учеба, и поиски истины, и жажда перевернуть весь мир с ног на голову. Все это не оставляет времени для глупостей.
Правда, от Хилла я слышал, что Кристи и Геральд все-таки поженились. Но они недолго пробыли вместе. Что-то там у них не заладилось, и я готов поклясться, что знаю, в чем причина.
Просто в начале начал было слово. И принадлежало оно Папе.
Я прошел несколько метров по дорожке, ставшей еще более уютной за время моего отсутствия, прежде чем сообразил, что вокруг что-то не так.
Нет шума детворы. Никто не бегает, не прыгает и не вопит благим матом. Не слышатся удары по мячу и скрип качелей. И нигде нет ни воспитателей, ни садовника, ни вездесущих нянечек.
Я машинально взглянул на часы.
Ага, время обеда.
Значит, все сейчас в столовой, от самых маленьких клопышат до солидных старшеклассников.
Обед в Доме всегда был общим ритуалом. Причем его-любили даже не за то, что нас потчевали вкусными блюдами. Папа умел сделать из обыденной трапезы нечто вроде театра одного актера. Загадки, интересные рассказы, анекдоты так и сыпались из него. И каждый раз он садился за разные столы. То с малышней, то с теми, кто постарше, то с почти взрослыми. Это была большая честь – иметь Папу в качестве гостя за своим столом.
Интересно, сколько сейчас детей в Доме? Пятьдесят? Сто? Двести?
Наверняка больше, чем было нас.
Как говорится, аппетит приходит во время еды. Мы были одни из первых, на ком испытывалась стратегия и тактика воспитания ничейных детей. По-настоящему ничейных, а не осиротевших. И поэтому Дом нельзя было называть сиротским приютом.
Что ж, возможно, в верхах сочли, что подобное начинание является многообещающим, и в разных городах как грибы после дождя стали возникать такие же Дома.
Уголки возрожденного рая на Земле.
Инкубаторы.
А вот и административный корпус.
Именно здесь, на первом этаже, в конце коридора, расположен кабинет нашего директора. Папы.
В маленьком вестибюльчике, на стене слева, – огромный стенд:
ВЫПУСКНИКИ, КОТОРЫМИ МЫ ГОРДИМСЯ.
Ага, это мы. Все до одного. Сто пятьдесят шесть человек. Портреты тридцатилетней давности. Юные, устремленные в лучезарное будущее лица.
Хилл Сентебов… Геральд Фивейский… Виталина Фанталова… Даже в подборе имен и фамилий для нас Папа был очень щепетилен. Долой серых, невзрачных Ивановых, Сидоровых и петровых! И не будем впадать в формализм, награждая детей, как водится в детдомах, фамилиями типа Октябрьский, Майский или Февральский! Мы достойны самого лучшего и уникального… Чтобы все запоминали, как нас зовут, с первого раза!..
А вот и я – Антон Чеховский. Волосы торчат на макушке, зато нос вздернут кверху. Как же – скоро обо мне будет говорить весь мир, и фотографии мои будут красоваться не только на этой Доске почета, но и на страницах школьных хрестоматий, обложках многочисленных книг!..
Фотографии убраны под стекло, но все равно пожелтели за многие годы. Под некоторыми пора вписывать даты рождения и смерти. Знают ли здесь, что многих из тех, кем они гордятся, уже нет в живых? Вряд ли. Взять хотя бы тебя самого: за эти тридцать лет ты ни разу не приехал и не позвонил в Дом. Никто, возможно, и не знает, где ты сейчас и что с тобой…
– Простите, что вы хотели?
Молодая женщина в брюках, кроссовках и муж-. ской клетчатой рубашке, заляпанной известью и краской. В глазах – легкое удивление, не более того. Значит, я так изменился, что меня уже нельзя опознать по фотографии тридцатилетней давности.
Еще бы не измениться!.. Регулярное пьянство – лучший способ изменения внешности. И почему это кадровые шпионы им пренебрегали?
– Мне надо поговорить с Па… с вашим директором, – сказал я, проклиная себя за то, что не оделся более презентабельно. Подумает еще, что я – бродяга или нищий. – Мне буквально на пять минут…
– Вообще-то мы закрыты, – после паузы нерешительно начала женщина. – Видите ли, сейчас ремонт, и вообще…
Ремонт? Закрыты? Черт возьми, это еще что за новости? Когда это было видано, чтобы Дом закрывался, как какая-нибудь торговая точка?!.
– Дело в том, что я здесь проездом. И мне очень хотелось бы повидать Владимира Ивановича…
Она посмотрела на меня так, словно я сморозил какую-нибудь глупость. Потом перевела взгляд на стенд, и до нее наконец дошло.
– Так вы – из наших бывших выпускников?
– Моя фамилия – Чеховский. Вон там, третий справа в верхнем ряду… Так что, могу я повидаться с директором?
– Конечно, конечно, проходите, пожалуйста!..