– Прелестно, – сказал я. – И этими же губками ты целуешь мамочку?
– Мамочка не жалуется, – парировала она. – Вообще-то это история людей вроде йиппи, только из Нью-Йорка. Они использовали это ругательство вместо фамилии – например, «Бен Мазефакер». Фишка в том, что они со своими приколами часто попадали в выпуски новостей, и газетчикам приходилось всякий раз париться над непечатной фамилией. Цель была просто поиздеваться над журналюгами. Остроумные ребята.
Она поставила книгу обратно на полку, и я завис, раздумывая, обняться нам или нет. У нас в Калифорнии люди часто обнимаются при встрече или на прощание. Часто. Но не всегда. Иногда целуются в щеку. В общем, совсем запутался.
Она успешно решила за меня эту проблему: сжала в объятиях, притянула голову вниз, крепко поцеловала в щеку и громко подула в шею. Я со смехом отстранился.
– Хочешь буррито? – предложил я.
– Это вопрос или констатация очевидного факта?
– Ни то ни другое. Это приказ.
Я прикупил несколько забавных стикеров со словами «ЭТОТ ТЕЛЕФОН ПРОСЛУШИВАЕТСЯ» как раз такого размера, чтобы наклеивать на таксофоны, до сих пор стоящие на улицах нашего района. У нас не каждый может позволить себе сотовый телефон.
Мы вышли и окунулись в вечернюю прохладу. Я рассказал Энджи о том, что видел в парке.
– Наверняка расставили вокруг квартала сотни своих грузовиков, – мрачно произнесла она. – Чтобы было куда запихивать арестованных.
– Гм. – Я огляделся. – А я-то думал, ты скажешь что-нибудь вроде «да слабо им» или «ничего они нам не сделают».
– Нет, думаю, организаторы затевали концерт не ради этого. А для того, чтобы собрать в одном месте побольше гражданских и поставить копов перед выбором: надо ли обращаться с обычными людьми как с террористами. Что-то вроде взлома маячков, когда вы ходите и перепутываете карточки, только с музыкой. Ты ведь тоже этим занимаешься?
Черт, иногда забываю, что для моих друзей Маркус и M1k3y не одно и то же лицо.
– Да, случается, – отозвался я.
– То же самое, только с крутыми музыкальными группами.
– Понятно.
Здешние буррито – это нечто. Их делают только в нашем районе. Они дешевые, гигантские и необыкновенно вкусные. Представьте себе трубу величиной со снаряд для базуки, наполненную острым жареным мясом, гуакамоле, сальсой, помидорами, фасолевой поджаркой, рисом, луком и кориандром. По сравнению с обычным фастфудом – все равно что «ламборгини» рядом с игрушечными машинками.
В нашем районе примерно две сотни точек, где можно купить буррито. Все они дико безобразны, с неудобными креслами и минимумом декора, по стенам развешаны выцветшие рекламные плакаты из мексиканских туристических агентств и голографические портреты Иисуса и девы Марии в рамках с электрическими лампочками. Громко играет музыка марьячи. Различие между ними только одно – в экзотических сортах мяса, которое они кладут в начинку. По-настоящему аутентичные места добавляют мозги и язык. Я это никогда не заказываю, однако приятно сознавать, что истинные ценители традиций еще не перевелись.
В меню заведения, куда мы направились, присутствовали и мозги, и язык, однако мы обошли эти блюда стороной. Я заказал буррито с карне асада – тонкими ломтиками жареной говядины, Энджи – с мелко нарубленной курицей, на десерт – по большому стакану орчаты.
Сев за стол, она сразу же развернула свой буррито и достала из сумочки небольшой флакон. Это был маленький стальной аэрозольный баллончик, точь-в-точь такой, в каких продается перечный спрей для самообороны. Она направила его на обнаженные внутренности своего буррито и оросила их тонким облачком красноватых маслянистых брызг. Я потянул носом – от пряного запаха перехватило горло, на глазах выступили слезы.
– Что за зверства ты творишь с бедным беззащитным буррито?
Она лукаво улыбнулась:
– Обожаю острую пищу. В баллончике капсаициновое масло.
– Капсаицин…
– Да, вещество, из которого делают перечный спрей. Фактически тот же самый спрей, только немного разбавленный. И гораздо вкуснее. Острая-преострая приправа.
От одной мысли о такой приправе у меня заслезились глаза.
– Ты что, вправду собираешься это съесть? – спросил я.
Ее брови взметнулись вверх.
– А ты как думал? Смотри и учись, малыш.
Она аккуратнейшим образом запеленала буррито обратно, заново обернула фольгой. Освободила от упаковки один конец, поднесла к губам, застыла, выдерживая театральную паузу.
До самого последнего момента я не верил, что она его откусит. Этот баллончик больше походил не на еду, а на оружие массового поражения.
Она откусила. Прожевала. Проглотила, всем своим видом показывая, что наслаждается изысканной пищей. Потом с невинным видом спросила:
– Хочешь попробовать?
– Да, – храбро вызвался я. На самом деле я большой любитель острой пищи. В пакистанских ресторанчиках всегда заказываю карри с нарисованными рядом четырьмя острыми перчиками.
Я развернул фольгу и откусил большой кусок.
Это я напрасно.
Помните, как бывает, если вдруг хватишь слишком много хрена, васаби или чего-то подобного? От жгучей боли моментально схлопываются носовые пазухи, дыхательное горло сжимается, и раскаленный поток термоядерного пламени, не найдя выхода, прокладывает себе путь прямо в мозг, выплескиваясь оттуда со слезами и соплями. Кажется, вот-вот из ушей пойдет пар, как у мультяшного персонажа.
Так вот, это было намного хуже.
Я словно прикоснулся к раскаленной печи, только не рукой, а какими-то внутренними поверхностями головы. Адское пламя затуманило разум, спустилось по пищеводу и опалило желудок. Меня бросило в пот, я задыхался, икал и хватал воздух ртом.
Энджи без единого слова придвинула ко мне стакан орчаты. Я схватил его, ухитрился попасть соломинкой в рот и одним глотком вытянул добрую половину.
– Существует так называемая шкала Сковилла, по ней измеряют остроту разных сортов перца, – с невозмутимым видом стала объяснять она. – Чистый капсаицин оценивается в пятнадцать миллионов очков. Соус табаско едва дотягивает до двух с половиной тысяч. Перечный спрей содержит полноценные три миллиона. А снадобье у меня в баллончике едва дотягивает до ста тысяч, примерно как карибский красный перец. Я освоила этот уровень примерно за год. Самые закаленные ценители могут выдержать до полумиллиона, то есть в двести раз острее, чем табаско. Вот это я понимаю, настоящий жар. При такой температуре по Сковиллу мозг прямо-таки купается в эндорфинах. Кайф покруче, чем от травки. И для здоровья полезно.
Я с трудом переводил дыхание, медленно приходя в себя.
– Правда, потом в туалете садишься как на раскаленную сковородку, – подмигнула она.
Бр-р.
– Ты с ума сошла, – выдавил я.
– Занятно слышать это от человека, который на досуге собирает ноутбуки, а потом крушит их молотком, – парировала она.
– Твоя взяла. – Я признал поражение и утер пот со лба.
– Хочешь еще? – Она протянула баллончик.
– Нет уж, я пас, – ответил я так поспешно, что мы оба рассмеялись.
Выйдя из ресторана, мы пошли в Долорес-парк. Энджи обняла меня за талию, и я обнаружил, что рост у нее самый что ни на есть подходящий, чтобы положить руки ей на плечи. И мне это очень нравилось. Я всегда был не очень высок, и девчонки, с которыми я встречался, обычно были моего роста. Девочки-подростки вытягиваются быстрее мальчишек, уж такова жестокая шутка природы. А с Энджи было хорошо.
Мы свернули на Двадцатую улицу и пошли к Долорес. Еще не успев сделать ни шагу, услышали далекий гул. Словно жужжали миллионы пчел. Со всех сторон к парку стекался народ. Я пригляделся: толпа стала раз в сто гуще, чем когда я встретился с Энджи.
От этой картины меня бросило в жар. Прекрасная ночь, свежий бодрящий воздух, и нас ждет отпадная тусовка, мы будем отрываться по полной, забыв о завтрашнем дне. «Ешь, пей, веселись, ибо завтра умрем».
Не сговариваясь, мы ускорили шаг. Вокруг толпилось множество полицейских, они взирали на происходящее с каменными лицами. Да что, черт возьми, они нам сделают? В парке народу немерено. Я плохо умею подсчитывать численность толпы на глаз. На следующий день газеты со слов организаторов написали, что собралось двадцать тысяч зрителей. По данным полиции – пять тысяч. Наверно, истина, как всегда, крылась посередине – примерно двенадцать с половиной.
Как бы то ни было, мне еще никогда не доводилось оказываться посреди такой огромной толпы. Быть участником необъявленного, неразрешенного, незаконного мероприятия.
В мгновение ока мы очутились в самой гуще народа. На всех лицах играли улыбки. Голову на отсечение не дам, но, по-моему, в этом людском водовороте не было ни одного человека старше двадцати пяти. Попадались даже ребятишки лет по десять-двенадцать, и у меня на душе стало легче. Когда среди публики такие малыши, никто не наделает глупостей. Никому не захочется видеть, как страдает ребятня. Нас ждет весенняя, грандиозная, праздничная ночь.
Я прикинул, как найти место получше. Наверно, надо пробираться к теннисным кортам. Мы стали просачиваться сквозь толпу и, чтобы не разлучиться, взялись за руки. Правда, чтобы не разлучаться, совсем не обязательно сплетать пальцы. А мы сплели. Чисто ради удовольствия. Было очень приятно.
На теннисных кортах артисты были уже в сборе. Музыканты привезли свои гитары, микшеры, синтезаторы и даже ударную установку. Через день-другой я нашел в икснете стрим о том, как они втихаря, деталь за деталью, приносили все это снаряжение в спортивных сумках или под одеждой. Были там огромные динамики из тех, что можно увидеть в автосалонах, и среди них – целые штабеля автомобильных аккумуляторов. Я не смог удержаться от смеха. Гениально! Вот, значит, как они собираются питать энергией свою технику. Оттуда, где я стоял, было видно, что эти аккумуляторы сняты с гибридного автомобиля. «Приус». Ради этой ночной тусовки кто-то распотрошил экомобиль. Аккумуляторы длинной цепочкой уходили за пределы корта и высились штабелем у забора. От них к электроустановкам тянулись провода, пропущенные сквозь сетчатую ограду. Я насчитал двести аккумуляторов! Вот это да! Весят, наверно, целую тонну.