Я понимал, каким должен быть ответ, но не смог бы его как следует объяснить.
– Да, – произнес я наконец. – Но полицейский не должен выходить за пределы полномочий…
– Неверно, – перебила меня миссис Андерсон. – Адекватным ответом на нарушение, совершенное полицейским, будет дисциплинарное взыскание, но никак не наказание всего общества за ошибку одного полицейского.
И записала на доске рядом с первым номером: «Виновность в совершении уголовного преступления».
– При каких еще обстоятельствах действие поправок к Конституции может быть приостановлено?
Поднял руку Чарльз.
– Если в переполненном зрительном зале кто-то завопит: «Пожар!»
– Очень хорошо… – Она снова заглянула в план рассадки. – Чарльз. Как видим, существует много ситуаций, в которых действие Первой поправки не может быть возведено в абсолют. Давайте назовем хотя бы несколько.
Чарльз опять поднял руку.
– Угроза жизни сотрудника правоохранительных органов.
– Да, раскрытие личности тайного агента полиции или разведывательных органов. Очень хорошо. – Она записала это на доске. – Еще?
– Интересы национальной безопасности, – продолжал Чарльз, не дожидаясь, пока его вызовут. – Клевета. Непристойное поведение. Развращение малолетних. Детская порнография. Публикация инструкций по изготовлению взрывных устройств…
Миссис Андерсон быстро записывала за ним, но, дойдя до детской порнографии, запнулась.
– Детская порнография – это всего лишь одна из форм непристойного поведения.
Мне стало тошно. Все это никак не сочеталось с привитыми мне знаниями и убеждениями о родной стране. Я поднял руку.
– Да, Маркус.
– Не понимаю. По-вашему получается, что Билль о правах не обязателен к исполнению. Но ведь он неотъемлемая часть нашей Конституции. Разве мы не обязаны следовать ей беспрекословно?
Она ответила с натянутой улыбкой:
– Это весьма распространенное и слишком поверхностное мнение. Дело в том, что основатели нашего государства, сочинявшие Конституцию, намеревались сделать ее живым, актуальным документом, который с течением времени может пересматриваться. Они понимали, что республика не сможет долго просуществовать, если правительство, находящееся у власти в тот или иной момент, не сможет осуществлять свою власть в соответствии с потребностями данного момента. По их мнению, Конституция не должна рассматриваться как незыблемая религиозная доктрина. Ведь они сами приехали на этот континент, спасаясь от владычества религиозных доктрин.
Я покачал головой.
– Что? Нет. По большей части они были торговцами и ремесленниками из городских низов и сохраняли верность королю, пока он не начал жестоко ущемлять их в правах. А протестанты, бежавшие от религиозного давления, прибыли сюда гораздо раньше.
– Некоторые из отцов-основателей были потомками протестантов, бежавших по религиозным мотивам, – возразила она.
– А Конституция – это не кекс, чтобы выковыривать из него изюминки, выполнять то, что нравится, а что не нравится – отбрасывать. Отцы-основатели ненавидели тираническую форму правления и составили поправки к Конституции так, чтобы эта форма никогда не утвердилась в их стране. Они были самоотверженными реформаторами и положили в основу Конституции такой набор принципов, с которым мог бы согласиться каждый. Право на жизнь, свободу и стремление к счастью. Право людей свергнуть своих угнетателей.
– Да, да, – замахала она руками. – Они выступали за право людей свергнуть своего короля, но… – При этих ее словах довольная ухмылка Чарльза стала еще шире.
– Они приняли поправки к Конституции, потому что считали: лучше иметь неотторжимые права, чем жить в постоянном опасении, что кто-нибудь эти права отберет. Так, Первая поправка защищает нас, не разрешая правительству делить людские высказывания на два сорта – дозволенные и преступные. Авторы не хотели, чтобы рано или поздно какой-нибудь облеченный властью недоумок объявил вне закона то, что не нравится лично ему.
Миссис Андерсон повернулась к доске и написала: «Жизнь, свобода и стремление к счастью».
– Мы немного опережаем ход учебной программы, но вы, кажется, ребята продвинутые.
Класс откликнулся встревоженным смешком.
– Задача правительства – обеспечить гражданам право на жизнь, свободу и стремление к счастью. Именно в таком порядке. Это работает примерно как фильтр. Если правительство предпринимает шаги, которые забирают у нас немного счастья или слегка ограничивают нашу свободу, то, значит, оно стремится сохранить нам жизнь и поэтому имеет право на такие меры. Вот почему полицейские могут вас арестовать, если считают, что вы представляете опасность для других или для самого себя. Вы теряете свободу и счастье, но спасаете свою жизнь. Оставшись в живых, вы впоследствии получите и свободу, и счастье.
В классе поднялись несколько рук.
– Значит, правительство может делать все, что захочет, если скажет: над нами нависла опасность, мы должны ее предотвратить. Так?
– Да, – поддержал другой. – По-вашему выходит, что национальная безопасность гораздо важнее Конституции.
Я гордился своими одноклассниками.
– Разве можно защищать свободу, перечеркивая Билль о правах?
Она покачала головой, словно удивляясь нашей непроходимой тупости.
– Ваши «самоотверженные» отцы-основатели расстреливали предателей и шпионов. И не возводили свободу в абсолютную ценность, особенно если она несла угрозу республике. Возьмите, например, этих, которые в икснете…
Я с трудом сохранил невозмутимое выражение.
– О них сегодня утром говорили в новостях. Они вздумали подрывать меры безопасности, направленные на недопущение повтора жесточайших терактов, недавно совершенных теми, кто объявил войну нашей стране. И ради своей цели они подвергали своих сограждан опасности и неудобствам…
– Они сделали это, чтобы показать людям, что правительство под предлогом защиты отнимает у них права! – сказал я. Точнее, закричал. Она разозлила меня до белого каления. – Потому что правительство обращается с каждым из нас как с подозреваемым в терроризме!
– Они хотят, чтобы с ними не обращались как с террористами, – заорал Чарльз, – и поэтому ведут себя как террористы? То, что они делают, и есть настоящий терроризм!
Я вскипел.
– Да что ты несешь? Настоящий терроризм? Они показали, что поголовная слежка хуже всякого терроризма! Помнишь, что случилось в выходные в парке? Люди всего лишь танцевали и слушали музыку! Что это, по-твоему, терроризм?
Учительница двинулась между партами и в зловещем молчании встала надо мной, дожидаясь, пока я умолкну.
– Маркус, ты, кажется, считаешь, что наша страна за последнее время ничуть не изменилась. Пойми наконец, что после взрывов на Бэй-Бридж уже ничто и никогда не будет как раньше. На дне Залива покоятся тысячи наших друзей и родных. Пришло время всей страной сплотиться перед лицом жесточайших угроз за всю историю нашей страны…
Я вскочил. Эта чушь про «ничто не будет как раньше» уже осточертела.
– Сплотиться всей страной? В том-то и дело, что у нас в Америке несовпадение взглядов только приветствуется! Мы страна диссидентов, борцов за свободу, университетских недоучек, людей, выступающих за свободу слова!
Мне вспомнился последний урок мисс Галвес и ее рассказ о тысячах студентов Беркли, окруживших полицейский фургон, в котором хотели увезти парня, раздававшего книги о гражданских правах. А когда целыми грузовиками арестовывали ребят, танцевавших в парке, на пути у этих грузовиков не встал ни один человек. В том числе и я. Просто убежал.
Наверно, наша жизнь в самом деле переменилась.
– Полагаю, ты знаешь, где находится кабинет мистера Бенсона, – сказала она мне. – Немедленно отправляйся к нему. Я не потерплю на своих уроках тех, кто не проявляет уважения к окружающим. Ты заявляешь о свободе слова и при этом стремишься перекричать любого, кто с тобой не согласен.
Подхватив скулбук и сумку, я выскочил из класса. На двери был доводчик, и хлопнуть ею было невозможно. Жаль, я бы хлопнул.
Быстрым шагом пошел напрямик к кабинету мистера Бенсона. По дороге меня записывали развешенные по стенам камеры. Моя походка скрупулезно фиксировалась. Радиомаячки в школьном пропуске передавали сведения обо мне на датчики в коридорах. Я был словно в тюрьме.
– Маркус, закрой дверь, – велел мистер Бенсон. Развернул свой монитор и показал мне. На экране шла трансляция из кабинета обществознания. Он видел и слышал все. – Ну, что скажешь в свое оправдание?
– Это не учеба, а пропаганда. Она заявила, что Конституция не имеет никакого значения!
– Нет. Миссис Андерсон сказала, что Конституция – это не религиозная доктрина. А ты налетел на нее как фундаменталист. Маркус, уж кто-кто, а ты-то должен понимать, что после взрыва моста все изменилось. У тебя был друг Дэррил…
– Только попробуйте о нем хоть слово сказать! – вспылил я. – Не вам о нем рассуждать. Да, я понимаю, что теперь все иначе. Мы были свободной страной. Этого больше нет.
– Маркус, тебе знакомо понятие «нулевая терпимость»?
Я притормозил. В его власти вышвырнуть меня за «угрожающее поведение». Такой формулировкой награждают при исключении пацанов из подростковых банд, которые пытались запугивать учителей. И он, конечно, без малейших колебаний нацепит ее на меня.
– Да, – смиренно ответил я. – Знакомо.
– По-моему, тебе надо извиниться передо мной.
Я поглядел на него. Он даже не старался скрыть садистскую ухмылочку. В глубине души меня подмывало упасть на колени и вымаливать прощение за все свои грехи. Я подавил этот порыв и решил, что пусть вышвыривают, извиняться не буду.
– «Все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав людьми учреждаются правительства, черпающие свои законные полномочия из согласия управляемых. В случае если какая-либо форма правительства становится губительной для самих этих целей, народ имеет право изменить или упразднить ее и учредить новое правительство, основанное на таких принципах и формах организации власти, которые, как ему представляется, наилучшим образом обеспечат людям безопасность и счастье».