И в этом своем безумии он свято верил всему, что говорили в ДВБ, покорной маленькой овечкой вливался в стадо и вместе со всеми покорно брел, куда укажут.
А теперь он узнал, что меня бросили за решетку никакие не террористы, а ДВБ, что в тюрьме «Гуантанамо-в-Заливе» они держат в заложниках множество детей из нашего города. Теперь и для меня все встало на свои места. Конечно, куда же еще меня могли отвезти с мешком на голове, если не на Остров Сокровищ. Ведь до него из Сан-Франциско всего десять минут на катере.
Отец вернулся такой разъяренный, каким я его еще никогда не видал.
– Почему ты мне сразу не рассказал? – взревел он.
Мама храбро заслонила меня от его гнева.
– Ты не там ищешь виноватых, – заявила она ему. – Вина лежит на тех, кто похищает и запугивает людей.
Он тряхнул головой и топнул.
– Я Маркуса ни в чем не обвиняю. Прекрасно знаю, кто во всем виноват. Я сам. Я и ДВБ. Обувайтесь, надевайте куртки.
– Куда мы идем?
– К отцу Дэррила. А потом к Барбаре Стрэтфорд.
Имя Барбары Стрэтфорд было мне смутно знакомо, но я никак не мог вспомнить, где же его слышал. Решил, что она, наверное, давняя приятельница родителей.
Мы ехали к дому Дэррила. Рядом с его отцом мне всегда было не по себе. Когда-то он служил радиооператором на флоте, и дома у него царил строгий порядок, как на военном корабле. От него Дэррил с малолетства научился морзянке, чему я всегда завидовал. Потому-то я и понял, что письмо Зеба заслуживает доверия. Но на морзянке вся крутизна заканчивалась. Отец Дэррила завел дома железную армейскую дисциплину, бессмысленную и беспощадную, требовал, например, заправлять кровати идеально, по ниточке, и бриться два раза в день. Дэррил был готов лезть на стену.
В конце концов маме Дэррила осточертело жить словно в казарме, и, когда сыну было десять лет, она уехала к своим родным в Миннесоту. Дэррил обычно проводил там все каникулы и рождественские праздники.
Я устроился на заднем сиденье машины и смотрел отцу в затылок. Он стиснул зубы так, что на шее заиграли желваки и мускулы натянулись как канаты.
Мама положила руку ему на локоть, успокаивая. Ну а меня утешить было некому. Эх, позвонить бы сейчас Энджи. Или Джолу. Или Ванессе. Может, и позвоню, когда этот безумный день закончится.
– Он, должно быть, в мыслях уже похоронил сына, – сказал отец. Мы карабкались по извилистому серпантину, ведущему на Твин-Пикс, к маленькому домику, в котором жили Дэррил с отцом. Как это часто бывает по ночам в Сан-Франциско, раздвоенная вершина холма была окутана туманом, и свет фар отражался от белой пелены. На виражах мне открывались раскинувшиеся внизу городские долины, подернутые дымкой, словно чаши, наполненные россыпью мерцающих огней.
– Этот дом?
– Да, – ответил я. – Приехали.
Я не заглядывал сюда уже несколько месяцев, однако много раз бывал у Дэррила и сразу узнал нужный дом.
Мы втроем долго стояли у машины, ожидая, у кого хватит смелости подойти к двери и позвонить. К моему удивлению, смельчаком оказался я.
Я нажал на кнопку, и мы, затаив дыхание, стали ждать. Я позвонил еще раз. Машина отца Дэррила стояла у дома, в гостиной горел свет. Я уже собрался позвонить в третий раз, и тут дверь распахнулась.
– Маркус?
Человек, появившийся на пороге, совсем не походил на того подтянутого офицера, каким я его помнил. Сейчас он был небрит, в домашнем халате, с покрасневшими глазами и отросшими ногтями на босых ногах. За эти месяцы он сильно обрюзг и прибавил в весе, под крепкой челюстью морского волка заметно колыхался второй подбородок. Нестриженые редеющие волосы клочьями торчали во все стороны.
– Здравствуйте, мистер Гловер, – приветствовал его я.
Родители подошли и встали у меня за спиной.
– Привет, Рон, – сказала мама.
– Здорово, Рон, – кивнул отец.
– И вы тут? Чего вам?
– Может, пригласишь в дом?
Гостиная выглядела как в телевизионном репортаже о брошенных детях, которые месяц живут одни в запертом доме, прежде чем их обнаружат встревоженные соседи. Коробки из-под замороженных полуфабрикатов, пустые пивные банки и бутылки из-под соков, миска с заплесневелыми остатками какой-то каши, груды газет. Под ногами хрустел мусор, разило кошачьей мочой, но и без нее стояла вонь, как в туалете на автобусной станции. На продавленной от постоянного лежания кушетке, застеленной грязными простынями, валялась пара мятых подушек в засаленных наволочках.
Мы долго стояли, потрясенные таким зрелищем, и от смущения чуть не забыли, для чего пришли. Отец Дэррила выглядел так, словно ему опротивело жить.
Он медленно отодвинул простыни, освободил пару стульев от грязной посуды и пустых упаковок, отнес их на кухню и, судя по грохоту, свалил в углу прямо на пол.
Мы осторожно уселись на расчищенное пространство. Он вернулся и тоже сел.
– Простите, – невнятно пробормотал он. – Даже кофе не могу предложить. Закончился. Продукты привезут только завтра…
– Рон, – перебил отец. – Мы приехали сообщить тебе кое о чем очень важном. Новость не из легких, так что соберись с духом.
Я снова повторил свой рассказ. Он сидел и слушал, не шелохнувшись, будто каменная статуя. Мельком взглянул на записку, прочитал, но, кажется, ничего не понял, прочитал еще раз. Протянул мне обратно.
Его стала бить крупная дрожь.
– Мой сын…
– Дэррил жив, – торопливо пояснил я. – Он жив, его держат на Острове Сокровищ.
Мистер Гловер зажал рот кулаками, и из его груди вырвался душераздирающий стон.
– У нас есть подруга, – добавил отец. – Она работает в «Бэй Гардиан». Специализируется на журналистских расследованиях.
Вот, значит, откуда мне знакомо ее имя. «Бэй Гардиан» – это бесплатная еженедельная газета, и корреспонденты часто уходят оттуда в более крупные ежедневные издания или в интернет, но Барбара Стрэтфорд преданно трудилась там уже много лет. У меня с детства сохранилось смутное воспоминание о том, как однажды она обедала вместе с нами.
– Мы договорились о встрече и направляемся к ней, – сказала мама. – Рон, поедешь с нами? Расскажем ей историю Маркуса и Дэррила. Барбара должна узнать о том, что пережили наши дети.
Мистер Гловер спрятал лицо в ладонях и несколько раз глубоко вздохнул. Отец положил руку ему на плечи, но тот сердито стряхнул ее.
– Подождите немного, – сказал он. – Мне надо привести себя в порядок.
Через несколько минут мистер Гловер вышел к нам совсем другим человеком. Чисто выбрит, волосы зачесаны назад и уложены гелем, одет в отутюженный военный мундир с орденскими ленточками на груди. Он остановился на нижней ступеньке лестницы и смущенно произнес:
– К сожалению, это единственная чистая одежда, какая у меня осталась. Мне кажется, для сегодняшнего случая подойдет. Ну вдруг ей захочется нас сфотографировать для газеты.
Мистер Гловер с папой сели спереди, я устроился сзади и всю дорогу вдыхал запах пива, которым он, казалось, пропитался насквозь.
Мы подкатили к дому Барбары Стрэтфорд уже за полночь. Она жила за городом, в Маунтин-Вью, и за всю дорогу никто из нас не произнес ни слова. Мимо проносились стоявшие вдоль шоссе ультрасовременные дома.
Эта часть города вокруг Залива сильно отличалась от моих родных мест и больше походила на типичный американский пригород, какие часто показывают по телевизору. Кварталы одинаковых домов, выстроившиеся вдоль скоростных шоссе, и нигде ни одного бездомного, бредущего со скарбом в магазинной тележке по тротуару. Да здесь и тротуаров-то не было!
Мама позвонила Барбаре заранее, пока мы поджидали мистера Гловера у него дома. Журналистка уже спала, но мама в сердцах позабыла про всю свою британскую сдержанность и даже не извинилась за то, что разбудила ее. Лишь сухо заявила, что нужно срочно поговорить на очень важную тему и обязательно с глазу на глаз.
Невысокий одноэтажный домик Барбары Стрэтфорд напомнил мне жилище семейки Брейди из старого телесериала: такой же ровный квадратный газон, такой же кирпичный заборчик с абстрактным узором из кафельных плиток. В глубине двора высилась старомодная телевизионная антенна. Подойдя к калитке, мы увидели, что внутри уже горит свет.
Мы даже не успели позвонить – дверь распахнулась, и нас встретила журналистка. Она была примерно одного возраста с моими родителями, высокая и худая, с ястребиным носом и смешливыми морщинками вокруг проницательных глаз. На ней были низко сидящие джинсы, похоже прямиком из самых модных бутиков на улице Валенсии, и свободная индийская хлопковая блуза длиной до бедер. В неярком свете прихожей поблескивали небольшие круглые очки.
Она приветствовала нас еле заметной улыбкой.
– Вижу, вы приехали целой компанией.
Мама кивнула.
– Погоди минутку, и поймешь почему.
Из-за папиной спины вышел мистер Гловер.
– Вызвали на подмогу военный флот?
– Всему свое время.
Нас одного за другим представили ей. Пальцы у нее были длинные, рукопожатие твердое.
Ее жилище было обставлено в минималистическом японском стиле: скудная невысокая мебель с идеально выдержанными пропорциями, бамбук высотой до потолка в больших керамических горшках, на полированном мраморном постаменте – какая-то ржавая железяка вроде большого дизельного двигателя. Подумав, я решил, что смотрится неплохо. Пол сделан из старых мореных досок, отшлифованных, но не покрытых шпаклевкой, так что под слоем лака была видна каждая трещинка. Мне это еще больше понравилось, особенно если пройтись в носках.
– Кто хочет кофе? – спросила Барбара.
Все подняли руки. Я с вызовом глянул на родителей.
– Сейчас принесу. – Барбара вышла и через минуту появилась с большим бамбуковым подносом, на котором стояли кофейный термос на пару литров и шесть чашек из тончайшего фарфора, очень изящных и аккуратных по форме, однако украшенных грубоватым рисунком с потеками. Они мне тоже понравились.