Я попытался отыскать номера их камер в тюремном компьютере, но для этого требовался пароль, поэтому пришлось обходить все коридоры, выкрикивая их имена. Из-за тяжелых дверей кричали в ответ, плакали, умоляли их выпустить. Несчастные пленники понятия не имели о последних событиях, не видели, как их бывших тюремщиков в пластиковых наручниках уводят под конвоем полицейские спецназовцы.
– Энджи! – кричал я сквозь шум и гам. – Энджи Карвелли! Дэррил Гловер! Это я, Маркус!
Мы прошли вдоль всего коридора и не получили ответа. Я чуть не плакал. Может быть, моих друзей увезли черт знает куда – в Сирию или того похуже. И я никогда больше их не увижу.
Я сел на пол, привалился к стене коридора и спрятал лицо в ладонях. Перед глазами стояла стриженая дама, я словно наяву видел ее самодовольную ухмылку, с которой она требовала от меня назвать логин. Исчезновение моих друзей – ее рук дело. Она сядет за это в тюрьму, но, по мне, ее убить мало, честное слово! Пусть получит по заслугам.
– Вставай, Маркус, – сказала Барбара. – Рано сдаваться. Надо искать. Мы еще вон там не были, пойдем проверим.
И верно. Все двери тюремного блока, мимо которых мы прошли, были старыми и обшарпанными, стояли на своих местах со времен постройки здания. Но в конце коридора виднелась еще одна дверь, новенькая, с супернадежными замками, толстенная, как толковый словарь. Она была приоткрыта. Мы потянули за нее и осторожно зашли в темный коридор.
Там обнаружились двери еще четырех камер. Листочков со штрих-кодами на них не было, зато имелись маленькие электронные клавиатуры.
– Дэррил! – крикнул я. – Энджи!
– Маркус!
Из-за самой дальней двери послышался голос Энджи. Энджи, моя Энджи, мой ангел!
– Энджи! – завопил я. – Это я! Это я!
– О боже мой, Маркус! – Голос за дверью сорвался, послышались рыдания.
Я заколотил в другие двери.
– Дэррил! Дэррил, ты здесь?
– Я здесь, – отозвался голос, хриплый, еле слышный. – Здесь. Простите меня. Пожалуйста. Простите.
Таким голосом может говорить только человек сломленный. Раздавленный.
Я привалился к его двери.
– Дэр, это я, Маркус. Все позади, тюремщики арестованы. Департамент внутренней безопасности здесь больше не командует. Мы предстанем перед судом, на открытом слушании. И дадим свидетельские показания против них.
– Простите меня, – повторил Дэррил. – Пожалуйста, простите.
К нам приблизились полицейские из патрульной службы штата. Они с видеокамерами на плечах продолжали обход.
– Мисс Стрэтфорд, – сказал один из них, с поднятым забралом на шлеме. Он выглядел как всякий обыкновенный коп и вовсе не казался мне спасителем, скорее наоборот – того и гляди повяжет.
– Капитан Санчес, – заявила Барбара. – Мы обнаружили двух пленников, которые представляют для нас особый интерес. Прошу освободить их в моем присутствии, чтобы я лично засвидетельствовала, в каком состоянии они находятся.
– Мэм, у нас еще нет кодов для открытия этих дверей, – ответил он.
Барбара протестующе подняла руку.
– Мы так не договаривались. Было условлено, что я получу полный доступ ко всем помещениям. Это прямое распоряжение губернатора. Мы не сдвинемся с места, пока вы не откроете эти камеры.
На ее невозмутимом лице не дрогнул ни один мускул. Барбара твердо стояла на своем и не собиралась уступать.
Усталый капитан недовольно поморщился.
– Ладно, постараюсь что-нибудь сделать.
Через полчаса с третьей попытки копы сумели-таки отпереть камеры, по очереди вставляя в прорези карточки-пропуска, отобранные у охранников.
Сначала вошли в камеру к Энджи. Она была одета в больничный халат с завязками на спине, а камера была обставлена даже скуднее, чем моя, – только мягкая обивка на полу и на стенах, ни раковины, ни кровати, ни окошка. Энджи, щурясь, выглянула в коридор, и полицейская камера тотчас же нацелилась на нее ярким лучом прожектора. Барбара торопливо шагнула вперед и прикрыла ее собой. Энджи неуверенно вышла в коридор, слегка пошатываясь. Что-то было не так с ее глазами и лицом. Странное, незнакомое выражение. Да, она плакала, но дело было не в этом.
– Мне дали какие-то препараты, – пояснила она. – Потому что я орала без умолку, требуя адвоката.
Вот оно что. Я крепко обнял Энджи. Она бессильно повисла у меня на шее, но все-таки тоже обняла меня, хоть и слабенько. От нее пахло немытым телом. Я понимал, что и сам не источаю цветочный аромат, однако мне не хотелось выпускать Энджи из объятий.
Потом отперли камеру Дэррила.
Он изодрал в клочья свой тонкий, как бумага, больничный халат. Свернувшись клубочком, забился в самую глубину камеры и беспомощно прикрывался от камеры и наших взглядов. Я подбежал к нему.
– Дэр, – с жаром прошептал я ему на ухо. – Дэр, это я, Маркус. Все позади. Тюремщиков арестовали. За нас внесут залог, и мы вернемся домой.
Но он лишь лежал, крепко зажмурившись, и трясся всем телом.
– Простите меня, – прошептал он и отвернулся.
Полицейский в бронежилете и Барбара взяли меня под руки, отвели в камеру и заперли. Там я и провел ночь.
Дорога до суда почти не отложилась в памяти. Меня сковали цепью вместе с пятью другими заключенными, которые пробыли в заточении гораздо дольше, чем я. Один из них, пожилой, беспрерывно дрожащий араб, вообще не говорил по-английски. Остальные были моложе. Я оказался среди них единственным белым. Когда нас всех собрали на палубе парома, я обнаружил, что почти все узники на Острове Сокровищ – темнокожие разных оттенков.
Я пробыл взаперти всего одну ночь, но она показалась бесконечно долгой. Утро выдалось хмурое, моросил мелкий дождичек. Будь все как обычно, я бы ссутулился и втянул голову в плечи, но сегодня я вместе со всеми, кто был на палубе, запрокинул голову, глядя в бескрайнее серое небо, радостно подставляя лицо обжигающей сырости. Паром на полном ходу мчался к пристани.
Потом нас пересадили в автобусы. Взбираться по ступенькам в кандалах было неудобно, и погрузка сильно затянулась. Но мы никуда и не спешили. Решив сложную геометрическую задачу о том, как шести человекам на одной цепи протиснуться в узкий проход между сиденьями, мы просто сидели и любовались на городской пейзаж, на дома, уходящие вверх по склонам холмов.
Больше всего мне хотелось найти Дэррила и Энджи, но их нигде не было видно. Народу скопилось очень много, и свободно разгуливать нам не разрешали. Сотрудники полиции штата, перевозившие нас, держались вежливо, но все равно это были копы в бронежилетах и при оружии. Мне то и дело казалось, что я вижу в толпе Дэррила, но всякий раз это оказывался кто-то другой с таким же потухшим взглядом и затравленным видом, какой был у моего друга в камере. Здесь многие сломались от жестокого обращения.
В здании суда всю нашу скованную группу провели в комнату для допросов. С нами побеседовала женщина-адвокат из Американского союза гражданских свобод, она выслушала каждого и задала несколько вопросов. Дойдя до меня, она улыбнулась и назвала меня по имени, потом провела нас в зал заседаний и выстроила перед судьей. Он был одет в настоящую мантию и, казалось, пребывал в хорошем настроении.
Как я понял, решение принималось очень просто: те, у кого есть родственники, готовые внести залог, будут отпущены домой, а остальные отправятся обратно в тюрьму. Адвокатша из АСГС заступалась за каждого подсудимого, уговаривала судью подождать еще несколько часов, пока родственники прибудут в суд. Судья относился к этим просьбам с пониманием, но, когда до меня дошло, что многие из этих людей находились в тюрьме уже несколько месяцев, с того дня как прогремели взрывы, в полной изоляции, ежедневно подвергаясь допросам и пыткам, в то время как близкие считали их погибшими, – мне захотелось своими руками разорвать на них цепи и отпустить на все четыре стороны.
Когда дошел черед до меня, судья окинул меня взглядом и снял очки. Вид у него был усталый. У адвокатши из АСГС тоже. И у судебных приставов. Когда пристав объявил мое имя, в рядах публики за моей спиной неожиданно вспыхнула оживленная беседа. Судья, не сводя с меня глаз, ударил молоточком по столу. Потом устало потер глаза.
– Мистер Яллоу, – заговорил он, – обвинение утверждает, что вы представляете угрозу для авиаперелетов. Мне кажется, их подозрения небеспочвенны. В любом случае за вами числится немало, так сказать, подвигов, больше, чем за остальными присутствующими здесь. Я бы предпочел оставить вас под стражей до окончания следствия вне зависимости от суммы залога, который готовы внести ваши родители.
Адвокатша хотела что-то сказать, но судья взглядом велел ей замолчать. И опять потер глаза.
– У вас есть что ответить в свое оправдание?
– У меня была возможность убежать и скрыться, – заговорил я. – На прошлой неделе. Одна знакомая предложила мне уехать из города, сменить имя и документы, начать новую жизнь. Вместо этого я украл у нее телефон, выбрался из грузовика и смылся. В памяти ее телефона была разоблачающая улика, фотография моего друга Дэррила Гловера. Я передал мобильник журналистке, а сам спрятался в городе.
– Вы украли телефон?
– Я решил, что не имею права бежать и прятаться от правосудия. Свобода ничего не стоит, если меня разыскивают как преступника, а город находится во власти ДВБ и мои друзья томятся в секретной тюрьме. Свобода моей страны гораздо важнее, чем моя личная свобода.
– Вы украли телефон?
Я кивнул.
– Да. Но непременно верну, если сумею разыскать ту девушку.
– Что ж, благодарю вас за прочувствованную речь, мистер Яллоу. Вы превосходно умеете говорить. – Он бросил сердитый взгляд на обвинителя. – Многие, пожалуй, назвали бы вас храбрецом. Сегодня в утренних новостях была показана видеозапись с вашим участием. Она неопровержимо свидетельствует, что у вас имелись веские причины скрываться от властей. На основании этой записи и вашего эмоционального выступления я разрешаю вам выйти под залог, однако прошу добавить к иску обвинение в краже телефона. И соответственно, увеличиваю сумму залога на пятьдесят тысяч долларов.