Он опять стукнул молотком, и адвокатша стиснула мне руку.
Судья снова окинул меня взглядом и поправил очки. На черной мантии обильно белела перхоть. Когда очки коснулись жестких кудрявых волос, на плечи просыпалось еще немного.
– Можете идти, молодой человек. И впредь держитесь подальше от неприятностей.
Я развернулся к выходу, и вдруг кто-то налетел на меня и чуть не сбил с ног. Оказалось, папа! Он стиснул меня в объятиях так крепко, что косточки хрустнули и ноги оторвались от земли. Мне сразу вспомнилось, как он обнимал меня в детстве – сначала стремительно вертел «самолетиком», отчего восторженно замирало сердце и кружилась голова, потом подбрасывал высоко в воздух, ловил и прижимал к себе вот так же, как сейчас, больно стискивая в объятиях.
Из его хватки меня извлекли другие руки, более мягкие. Мама. Сначала она отстранила меня на вытянутую руку и молча всмотрелась в лицо, будто что-то выискивая. По ее лицу струились слезы. Она улыбнулась, но тут же всхлипнула и тоже обняла меня, а папа обвил руками нас обоих.
Когда меня наконец выпустили, я только и смог выдавить:
– Что с Дэррилом?
– Он в больнице. Я виделся с его отцом.
– Когда можно будет поехать к нему?
– Хоть сейчас. – Папа помрачнел. – Только… – Он запнулся. – Врачи говорят, все будет хорошо, – добавил он сдавленным голосом.
– А Энджи?
– Мама забрала ее домой. Она хотела дождаться тебя здесь, но…
Я все понял. Сейчас я вообще исполнился понимания того, что чувствуют люди, столько времени просидевшие взаперти, и их несчастные родственники. Зал суда наполнился радостными вздохами, всхлипами, слезами, и никакие приставы не могли этому помешать.
– Поехали к Дэррилу, – сказал я. – И… можно мне позвонить с твоего телефона?
По дороге в городскую больницу, где держали Дэррила, – это было недалеко, на той же улице, – я позвонил Энджи и договорился встретиться после обеда. Она отвечала торопливым шепотом. Мама еще не решила, наказывать дочку или нет, и Энджи не хотела испытывать судьбу.
В коридоре возле палаты Дэррила дежурили два копа из полиции штата. Они еле сдерживали толпу репортеров, которые вставали на цыпочки, пытаясь что-нибудь разглядеть или сфотографировать за широкими спинами стражей порядка. При нашем появлении ослепительно замигали вспышки, и я встряхнул головой, восстанавливая зрение. Родители захватили мне чистую одежду, и я переоделся на заднем сиденье машины, а в туалете здания суда кое-как умылся и причесался, однако все равно не мог избавиться от неприятного ощущения грязного тела.
Кто-то из репортеров окликнул меня по имени. А как же, я ведь нынче стал знаменитостью. Полицейские тоже с любопытством покосились на меня – то ли узнали в лицо, то ли уже слышали мое имя.
У дверей палаты нас встретил отец Дэррила. Он был одет в гражданское – джинсы и свитер, в каких я привык его видеть, однако приколол на грудь орденские планки.
– Дэррил спит, – сказал он тихим шепотом, чтобы не услышали репортеры. – Недавно проснулся ненадолго и сразу начал плакать, не мог остановиться. Ему что-то дали, и он опять уснул.
Он провел нас к Дэррилу. Мой друг, умытый и причесанный, спал с разинутым ртом. В уголках рта скопилась какая-то белая дрянь. Палата была на двоих, и другую кровать занимал араб лет сорока. Я его узнал – мы были скованы в одной связке по дороге с Острова Сокровищ. Мы неловко помахали друг другу в знак приветствия.
Я повернулся к Дэррилу и взял его за руку. Ногти были обгрызены до мяса. Он с детства грыз ногти, но в старших классах оставил эту привычку. Должно быть, на него повлияла Ванесса – описала в ярких красках, как противно он выглядит с пальцем во рту.
За спиной раздался шорох – это папа с мамой и мистер Гловер отступили на шаг и задернули занавески, оставив нас вдвоем. Я опустил голову на подушку рядом с Дэррилом. У него на лице пробивалась чахлая растительность, напомнившая мне бороденку Зеба.
– Привет, Дэр, – шепнул я. – Все будет хорошо. Ты выкарабкаешься.
Он всхрапнул. У меня чуть не вырвалось: «Я люблю тебя», но до сих пор я всего один раз говорил эти слова не родному человеку, и уж совсем нелепо они прозвучали бы в адрес парня. В итоге я ограничился тем, что еще раз пожал ему руку. Бедный Дэррил.
Эпилог
Барбара позвонила мне на «работу» четвертого июля, на День независимости. На свете много людей, которым приходится трудиться в праздничные выходные, но, наверно, из всех этих бедолаг я один не смог покинуть город потому, что это запрещалось условиями подписки о невыезде.
Дело кончилось тем, что меня обвинили в краже Машиного мобильника. Нет, вы можете это себе представить? В результате юридической сделки с меня сняли обвинения в «электронном терроризме» и «провоцировании массовых беспорядков» в обмен на признание моей вины в мелком воровстве. Меня осудили на три месяца исправительных работ с проживанием в реабилитационном центре для малолетних правонарушителей у нас в Мишене. Ночевал я в этом центре, в одной спальне со мной жили настоящие преступники, гангстеры и наркоманы, а также парочка реальных психов. А в течение дня я был «свободен» и по утрам уходил в свой «офис».
– Маркус, ее отпустили, – сообщила Барбара.
– Кого?
– Кэрри Джонстон, – ответила Барбара. – Закрытый военный трибунал снял с нее все обвинения. Материалы дела засекречены. Ее оставляют на действительной службе и отправляют в Ирак.
Кэрри Джонстон – так звали ту даму с очень короткой стрижкой. Это выяснилось на предварительных слушаниях в Верховном суде штата Калифорния, но больше почти ничего узнать так и не удалось. Она не сказала ни слова о том, от кого получала приказы, в чем заключались ее обязанности, кого и за что сажали в тюрьму. Только сидела в зале суда день за днем, храня полное молчание.
Тем временем федеральные органы рвали и метали насчет «одностороннего и противозаконного» решения губернатора закрыть их лавочку на Острове Сокровищ, а на мэра ополчились за то, что он вышвырнул из Сан-Франциско федеральную полицию. Множество из тамошних копов, а также охранники из Гуантанамо-в-Заливе угодили в калифорнийские тюрьмы.
Между тем в один прекрасный день из Белого дома не поступило очередных негодующих заявлений. Молчал и наш калифорнийский Капитолий. А на следующий день на ступенях губернаторского особняка состоялась напряженная, немногословная пресс-конференция, на которой хозяин дома и руководитель ДВБ объявили, что достигли «взаимопонимания».
Согласно их договору ДВБ обязался провести расследование «возможных ошибок в оценке ситуации», допущенных после взрывов на мосту Бэй-Бридж. Затем должен был состояться закрытый военный трибунал, который всеми доступными средствами гарантирует, что виновные в нарушениях закона понесут справедливое наказание. За это сенат штата Калифорния получал право контролировать деятельность ДВБ, закрывать, инспектировать и перепрофилировать любые ведомственные учреждения.
Репортеры встретили это заявление оглушительным ревом. Первой задала вопрос Барбара:
– Господин губернатор, при всем уважении не могу не спросить. У нас есть видеозаписи, неопровержимо доказывающие, что офицеры Департамента внутренней безопасности, действуя, очевидно, по прямым указаниям Белого дома, применили к Маркусу Яллоу, уроженцу и гражданину этого штата, жестокую пытку под названием «Имитация утопления». Действительно ли власти штата намерены отбросить всякую видимость правосудия в интересах своих граждан, подвергающихся бесчеловечным противозаконным пыткам?
Голос Барбары дрожал, но она сумела без запинки произнести это до конца.
Губернатор лишь развел руками.
– Правосудие свершит военный трибунал. Если мистер Яллоу или любой другой гражданин, который считает себя пострадавшим от действий Департамента внутренней безопасности, желает получить компенсацию за причиненный ущерб, он вправе истребовать ее в судебном порядке у федерального правительства.
Именно этим я сейчас и занимался. За неделю после губернаторской пресс-конференции было подано больше двадцати тысяч гражданских исков против ДВБ. Моим делом занимались юристы из Американского союза гражданских свобод. Они подавали в суды запросы на получение результатов закрытых военных трибуналов, и до сих пор судьи относились к этому с пониманием.
Но такого я никак не ожидал.
– Выходит, ей все сойдет с рук?
– В пресс-релизе сказано очень мало. «После тщательного изучения событий в Сан-Франциско и в специальном антитеррористическом изоляторе предварительного заключения трибунал пришел к выводу, что действия мисс Джонстон не дают оснований для принятия к ней дополнительных дисциплинарных мер». Именно так и написано – «дополнительных», словно она уже понесла какое-то наказание.
Я фыркнул. После освобождения из Гуантанамо лицо Кэрри Джонстон каждую ночь являлось мне в самых страшных снах. Она склонялась надо мной и с гаденькой улыбочкой приказывала своим людям «дать мне попить».
– Маркус… – начала Барбара, но я ее перебил:
– Ничего-ничего. В выходные я запишу об этом видеообращение. Понедельник – лучшее время для запуска вирусных роликов. Люди возвращаются с праздников и ищут в интернете что-нибудь забавное, чтобы потом обсудить с друзьями в школе или на работе.
По правилам пребывания в реабилитационном центре я два раза в неделю занимался с психотерапевтом. И когда я перестал относиться к этим беседам как к наказанию, они сразу стали приносить пользу. Он научил меня в трудных ситуациях не сжигать себя в негативных эмоциях, а сосредоточиться на более конструктивных мыслях и поступках. В этом очень помогала работа над видеороликами.
– Мне пора идти, – твердо заявил я, стараясь не выказать голосом, как мне тяжело.
– Береги себя, Маркус, – сказала на прощание Барбара.
Как только разговор окончился, Энджи подошла сзади и обняла меня.
– Я только что прочитала об этом в сети, – сказала она.