— Не знаю, — затрясся Ким, — я заснул в трюме, когда проснулся, никого из команды уже не было, только вы бегали по кораблю.
— И ты испугался?
— Точно… я остался в трюме, еда и вода там была, решил дождаться прихода в порт.
— А почему ты заснул в трюме, у вас же кубрик для этого дела есть?
Он опять задрожал всем телом, попросил воды, а когда выпил, сказал такое:
— Меня били всей командой, а этой ночью обещали опустить — вот я и спрятался от них.
— Мда… — все, что смог ответить Ираклий на мой перевод, — дедовщина-то не только у нас имеет место…
— Да, лет-то тебе сколько? — спохватился я.
— 19, — ответил он, вытирая сопли. — 20 через неделю будет.
Глава 17
Горлумд это не хоббит
Успел я таки довести до нужной кондиции второй экземпляр портативной игрушки и даже поиграл в него, пока меня не выдернули на диагностику в психушку. Лично главврач за мной прибыл, с ума сойти.
— А пообедать? — задал ему насущный вопрос.
— В морге пообедаешь, — пошутил он с медицинским уклоном, но видя, что я не очень понял его аналогии, пояснил, — у нас там своя столовая имеется, стена к стене с моргом. Недорого и вкусно.
— Ну если недорого, тогда конечно, — нехотя согласился я.
И он завел меня в самый дальний угол своего заведения, а перед этим пришлось миновать целых три железных двери приличной толщины.
— А вопросик можно, пока меня тут на запчасти разбирать не начали? — спросил я у него.
— Задавай, — милостиво разрешил он.
— Почему фамилия у вас такая странная? — продолжил я, — как у одного персонажа «Властелина колец».
— Читал Толкиена? — немедленно среагировал он, — какой ты начитанный мальчик.
— Случайно в одной деревенской библиотеке попалась в руки книжонка без обложки, потерялась в процессе чтения наверно, — пояснил я, — в конце только в выходных данных увидел, что это «Хоббит» Толкиена. Горлум там не очень приятный персонаж.
— Ага, это Детская литература, 72 вроде год, — ответил довольный доктор, — я ее тоже до дыр зачитал, но обложка таки на месте осталась. А что касается твоего вопроса, то у меня обычная немецкая фамилия, отец такую носил, и дел с прадедом тоже, к Властелину колец никакого отношения. Что она означает, не знаю… но давай уже делом займемся.
— Согласен, — кивнул я, — делу время, потехе час.
Описывать все процедуры, которыми меня пытали, я уж не буду. Скажу только, что не меньше пяти раз меня заставляли мысленно включать этот свой внутренний телевизор и выдавать на-гора тот самый внутренний посыл, которым я, например, выгнал из реанимационной злую медсестру. Телевизор я включал, особых усилий это не требовало, а вот все остальное делал по остаточному принципу — чтобы батарейки не разрядились, а то ведь у меня в плане ещё Алевтина Степановна значилась.
— Всё, — наконец заявил мне глав-доктор, — исследование закончено, можешь одеваться.
— И чего вы там наиследовали, если не секрет? — спросил я, натягивая рубашку.
— Вообще-то секрет, но тебе скажу, так и быть — ни-че-го, — зачем-то по слогам произнес он. — Никаких отклонений у тебя согласно медицине нет.
— Это прискорбно, — вспомнил я охранника из комедийного сериала, — ну может в 4 управлении что-то найдут.
— Может, найдут, только я в этом сомневаюсь, — пробормотал Горлумд, перекладывая рентгеновские снимки с места на место, — в столовую-то пойдешь?
— Наверно нет, Генрих Готлибович, — мотнул головой я, — уж больно место у вас тут стремное, не располагает к приему пищи.
— Хозяин-барин — тогда ты свободен, — объявил он, а я вместо того, чтобы спокойно удалиться, зачем-то брякнул напоследок:
— У вас язва желудка, товарищ Горлумд, рядом с поджелудочной железой… не сказать, чтобы прямо огромная, но лучше бы принять меры заранее — случайно увидел своим телевизором, когда вы рядом стояли.
— Спасибо, я знаю, — устало отвечал он, но тут же задал новый вопрос, — какие размеры язвы-то?
— Длина где-то 2 сантиметра, ширина небольшая. Может, и сама заживет, конечно, такие случаи бывали.
— Спасибо, Петя, — вяло улыбнулся он, — я этого не забуду… а ещё чего-нибудь ты у меня этим телевизором увидел?
— Остальное все в пределах нормы, — успокоил его я, — простатит разве что тоже пора полечить.
А вечером я забрал у игроков на антресолях свой первый экземпляр гейм-пада, не сломался ведь, значит надежная вещь. Прихватил второй пластиковый вместе с опытной моделью радиотелефона (ее еще надо бы в божеский вид привести… ладно, вечером займусь, все равно же делать нечего, квартира пустая) и договорился с большими людьми из Москвы… да, с Антон-Палычем и Львом-Николаичем… насчет завтрашнего консилиума у Алевтины. И было утро, и был вечер, день прошел достаточно удачно, я живой и относительно здоровый, за что огромное мерси небесному провидению.
А утром ранним я даже зарядку успел сделать, сочетающую в себе элементы советского физкультурного комплекса с 24-ю формами тай-цзы, одобренными лично товарищем Мао. Хорошо тонизирует это дело. А затем в дверь звонок раздался — это москвичи за мной прибыли.
— Чай-кофе-какао? — предложил я им, но они сурово отказались, и мы через десять минут оказались в квартире Бессмертновых, Александр-Сергеича и Алевтины-Степановны.
— Ну-с, — сказал я, зайдя в комнату к Алевтине, — снимайте бурнус. В смысле одеяло в сторону. Сейчас у нас состоится консилиум на предмет вашего здоровья, — и я представил этих двоих, хотя, наверно, супруг ей уже рассказал о них все подробно.
— Как самочувствие? — начал диалог Антон-Палыч, похожий на Молотова, принимающего ноту о начале войны от Шуленбурга.
— Спасибо, — ответила она, — гораздо лучше, чем до того было… ну до того, как Петя первый раз пришёл.
— Где болит, показывайте, — вступил в беседу Лев-Николаич, которому я определил прозвище Берия.
Алевтина на этот раз сняла ночную рубашку и очертила область, где у нее имелись проблемы.
— Мдааа, — пробормотали как-то одновременно эти двое товарищей из сталинского Политбюро.
И я увидел, что наступает мой выход на сцену… я и вышел.
— Вы двое садитесь вон туда (и я показал на диван сбоку) и не мешайте, а ты, Алевтина (непринужденно перешел я на более близкую форму общения) ложись на бок лицом к спинке и тоже помолчи.
Как ни странно, все подчинились моим указаниям, а супруг, как и в прошлый раз сидел на кухне и не отсвечивал. Тогда я вытащил из-под стола табурет, придвинул его вплотную к лежанке Алевтины и для начала включил свое внутреннее зрение. Получилось с полпинка… так… а опухоль-то, похоже, договороспособна — по сравнению с позавчера нижняя ее кромка приподнялась именно что на сантиметр, такое условие я и ставил. И метастазы в количестве… в количестве трех штук, вытянутые, сука, как щупальца у кальмара, приостановили свое развитие. Одна даже подсократилась на тот же сантиметр, остальные, правда, нет.
— Ну чего, — неожиданно раздался у меня в голове голос этой твари, — я так поняла, ты разобрался с новым телом. Я смотрю, ты их аж две штуки приволок — мне столько не надо.
— Это не те тела, — осадил я её, — рот на них не разевай.
— А кто это тогда?
— Две большие шишки из Москвы, вот кто. Слева Молотов, справа Берия.
— Иди-ты! — восхитилась она, — они ж давно померли.
— Во-первых, помер только Берия, его в 53-м расшлепали, а Молотов жив-здоров, хотя ему 95 лет уже…
— Надо же, — удивилась опухоль, — какой живучий, гад. Так-то у нас мужики и до 70 в среднем не доживают.
— А во-вторых, это не фамилии, а погоняла, кои я им придумал — просто похожи чем-то они на тех товарищей… но мы с тобой отвлеклись, давай о деле…
Тут меня отвлек Молотов-Антон-Палыч:
— Что ты там бормочешь, Петр? Можно погромче? Нам тоже интересно.
— Можно, Антон Палыч, — ответил я через плечо и продолжил беседы о прекрасном.
— Так вот, дорогуша, никаких тел я тебе не обеспечил…
— А чего ж тогда пришел? — недовольно отвечала опухоль, — срок нашего договора истекает сегодня — если ты мои условия не выполнишь, значит, и я буду считать себя свободной от всех взятых на себя обязательств.
Во как заговорила, мысленно удивился я, как юрист с многолетним стажем.
— У меня есть новое предложение, — продолжил я, — развивающее предыдущее.
— Слушаю, — откликнулась она.
— Сначала преамбула, как это принято в юридических документах.
— Валяй, — вяло согласилась опухоль, — свою амбулу.
— Как тебя зовут-то? — прежде чем продолжать, поинтересовался я, — а то неудобно общаться в безличной форме.
— Никак, — отозвалась она, — но если уж так приперло, можешь называть меня Бластома Ивановна.
Я чуть не поперхнулся, а Берия тихо переспросил у меня «она сказала Бластома Ивановна?», я ответил «да» и «не мешайте работать» и продолжил.
— Так вот, Бластома Ивановна… ты же хочешь пожить подольше, так?
— А кто не хочет? — согласилась она, — конечно хочу.
— Тогда сама посуди — если ты загонишь в гроб Алевтину, ты же вместе с ней и сдохнешь. Ровно в ту же минуту, так?
— Допустим, так, — с некоей натугой согласилась она.
— А это значит что?
— Что? — эхом повторила она.
— А значит это, что в смерти носителя ты никак не заинтересована, верно?
— Ну допустим верно, — опять отозвалась она с гораздо большей задержкой.
— Ну так и умерь свои амбиции — живи, короче говоря, и давай жить другим, вот и вся сказочка.
— А ты меня в покое оставишь? — поинтересовалась она, — вместе с этими твоими сталинскими министрами?
— Даю честное благородное слово, — взял под козырек я. — Подсократись до приемлемых размеров и дай по рукам этим твоим метастазам — и никто тебя не будет трогать вплоть до естественной кончины Алевтины. Как в финале любой сказочки, короче говоря, будет — жили они долго и счастливо и умерли в один день. Договорились?
— А если я откажусь? — решила все же прозондировать почву Бластома.