[71].
Топография средневековой Москвы изучена сравнительно неплохо. Известно, что Черторьем, или Чертольем, называлась местность к западу от Кремля, отделенная от него Неглинной и получившая название от ручья Черторыя. Впервые в летописи она упоминается с 1365 г.[72] Ручей Черторый, впадавший в Москву-реку приблизительно в районе современного храма Христа Спасителя, начинался в Козихинском болоте, занимавшем обширный участок в районе Малой Бронной улицы и Козихинских переулков. Еще одно Козье болото находилось в районе Пречистенки, на месте Власьевских переулков, где под 1508 г. летописью упоминается церковь Благовещенья «на Козье болотце»[73]. Под 1488 г. летописец фиксирует еще одно значительное болото, занимавшее местность на левом берегу Москвы-реки, в районе Мокринского переулка [74].
Тем самым оказывается, что резиденция московского архимандрита находилась в Чертолье, в относительной близости с Кремлем, и отделялась от него неширокой речкой Неглинной, которую легко было пересечь в любое время года.
Имеющиеся в нашем распоряжении источники позволяют выяснить название этого древнейшего монастыря. Русские летописи, рассказывая о гибели в 1318 г. в Орде тверского князя Михаила Ярославича, сообщают, что его тело взял Юрий Данилович Московский «и довезше Москвы и положиша его въ церкви святаго великого Спаса в манастыри»[75].
Как видим, древнейший московский монастырь находился в Чертолье, на левом берегу Москвы-реки, приблизительно в районе современного храма Христа Спасителя, носил название Спасского и не имел ничего общего с одноименной обителью, основанной Иваном Калитой в 1330 г.
Но почему архимандрития была позднее переведена в кремлевский монастырь Спаса на Бору? Виной тому стал большой пожар, случившийся в Москве в 1365 г. Описание его сохранилось во многих летописях XV–XVI вв. Он начался в разгар летней жары, когда стояла засуха, было мало воды, а на город неожиданно налетел шквальный ветер. «И тако въ единъ часъ или въ два часа весь градъ безъ останка погоре», – записал тверской летописец. И добавлял: «Такова же пожара преже того не бывало, то ти словеть великы пожаръ, еже отъ всех святыхъ»[76].
«Всех святых» – название церкви. Но в Москве XIV в. было два храма с этим посвящением: один располагался на Кулишках, другой находился в Чертолье. Какой имелся в виду? Ответ дает московский летописный свод конца XV в., согласно которому пожар начался «от Всех Святых сверху от Черторьи, и погоре посад весь и Кремль и Заречье»[77]. Именно здесь, в Чертолье, располагался Спасский монастырь, который, будучи деревянным, сгорел без остатка. Очевидно, во время этого пожара была уничтожена и дубовая церковь, возведенная князем Даниилом, близ которой, по свидетельству Степенной книги, он нашел свой последний приют.
Пожар в Москве. Миниатюра Лицевого
летописного свода. XVI в.
Поскольку в сгоревшем Спасском монастыре находился центр архимандритии, восстанавливать его предстояло в первую очередь. Но у московских властей на это не было ни сил, ни средств. В условиях резко обострившейся военной опасности со стороны быстро набиравшего силы Великого княжества Литовского требовалось срочно укреплять Кремль. Его дубовые стены, построенные еще при Иване Калите, пришли в негодность и требовали срочной замены. Строительство белокаменного Кремля потребовало усилий всего Московского княжества.
В этом плане показательно известие летописца, что в начале 1366 г. правнук Даниила московский князь Дмитрий Иванович вынес решение о начале строительства на совет со своим двоюродным братом Владимиром и старейшими боярами: «Погадавъ съ братомъ своимъ съ княземъ съ Володимеромъ Андреевичемъ и съ всеми бояры стареишими и сдумаша ставити городъ каменъ Москвоу… Тое же зимы повезоша камение къ городоу»[78].
Память об этом сохранилась до сих пор в прежних названиях кремлевских башен: Свибловой (Водовзводной), Беклемишевской (Москворецкой), Фроловской (Спасской), Собакиной (Угловой Арсенальной). Они были названы в честь бояр эпохи Дмитрия Донского, ответственных за их возведение. Уже один этот факт показывает, насколько много средств и усилий должна была затратить Москва для возведения белокаменных стен. В этих условиях думать о том, чтобы вести параллельно какое-то другое, хотя бы и важное, строительство, просто не приходилось.
Тем не менее нужно было решать вопрос о том, где следовало бы разместить архимандритию. В отличие от сгоревшего Спасского монастыря в Чертолье, каменный Спасский монастырь в Кремле уцелел во время великого пожара. Именно сюда во второй половине 60-х годов XIV в. и была перенесена архимандрития.
Даниил Московский. Фреска Владимирского
Успенского собора. 1551
Но как быть с показаниями Рогожского летописца, говорящего о том, что перенесение архимандритии в Кремль произошло при Иване Калите? Очевидно, имеем здесь дело с контаминацией или смешением разных лиц. Выше уже отмечалось, что данный рассказ был составлен около 1408 г. и его автор должен был пользоваться припоминаниями старцев монастыря. Они помнили, что данное событие произошло при архимандрите Иоанне. Действительно, в 60–70-е годы XIV в. настоятелем кремлевского Спасского монастыря являлся архимандрит Иоанн Непеица [79]. Однако тверской летописец допустил неточность, смешав Иоанна Непеицу с его более известным предшественником, также Иоанном, ставшим впоследствии ростовским епископом и который действительно жил при Иване Калите.
Для нас наиболее интересным представляется другой вопрос: когда возникает предположение о том, что Даниил был захоронен в обители, основанной им на месте нынешнего Данилова монастыря? Судя по всему, это произошло в начале XVI в. Под 1508 г. Никоновская летопись сообщает о перенесении митрополитом Симоном останков московских князей во вновь возведенный Архангельский собор в Кремле. Подробно перечисляются все гробницы и их местоположение, однако могилы основателя московской княжеской династии упомянуто не было [80].
Московские книжники, обратившись к поиску возможного места захоронения Даниила, обратили внимание на летописное указание, что ранее обитель располагалась «за рекою». Но при этом ими была допущена ошибка. Встречающееся в источниках XIV в. выражение «за рекою» относилось к району, лежавшему за Неглинной, то есть Занеглименью. Что касается современного Замоскворечья, в XIV – начале XV в. его территория в военном отношении была самой незащищенной и как следствие этого долгое время оставалась незастроенной. К концу XV в. угроза регулярных татарских нашествий становится менее актуальной и, судя по археологическим данным, новые городские кварталы появляются и за Москвой-рекой. Именно с этого времени выражение «за рекою» стало применяться к районам Замоскворечья. Не подозревая этой перемены, московские книжники сопоставили указание «за рекою» с Замоскворечьем.
Оказалось, что в пяти верстах к югу от Кремля существовало сельцо Даниловское с одноименной церковью. Именно этот храм соотнесли с обителью, которую мог заложить князь Даниил. К сожалению, у нас нет сведений о его начальной истории. Единственное упоминание о нем содержится в уставной губной московской записи второй четверти XV в., более известной как «Запись о душегубстве»[81]. Археологические раскопки Л. А. Беляева, проведенные на месте нынешнего Данилова монастыря, хотя и показали здесь наличие слоев XIV в., не могут ответить на главный вопрос – могла ли существовать здесь в указанное время обитель[82].
Тем не менее возможно выдвинуть некоторые предположения, как возникло Даниловское. Территория к югу от Москвы сравнительно рано становится районом крупного боярского землевладения. Об этом говорит то, что подавляющее большинство подмосковных сел получило названия от имен первых владельцев. Располагавшиеся неподалеку от Даниловского села Воробьево и Деревлево, видимо, получили свои названия от прозвищ племянников видного боярина середины XIV в. Андрея Ивановича Кобылы – Кирилла Воробы и Нестора Деревля. Старшим из пяти сыновей Андрея Кобылы был Семен Жеребец. С его именем возможно связать название находившегося по соседству села Семеновского[83].
Очевидно, и Даниловское получило название от первого владельца. Московский летописный свод конца XV в. сообщает о двух боярах с этим именем. Осенью 1392 г. великий князь Василий I послал в Новгород своих бояр, одним из которых был Данила Тимофеевич. Более важное положение занимал другой – Данило Феофанович, из рода Бяконтовых, племянник митрополита Алексея. О его смерти 13 февраля 1393 г. летописец сообщил как об одном из самых заметных событий московской жизни: «Тое же зимы преставися февраля въ 13 Данило Феофановичь, наречены въ мнишьском чину Давыд, иже бе истинныи бояринъ великого князя и правыи доброхот, служаше бо государю безо льсти въ Орде и на Руси паче всех и голову свою складаше по чужим странамъ, по незнаемым местомъ, по неведомым землямъ. Многы труды понес и многы истомы претерпе, егда бежа из Орды, и тако угоди своему господеви, и тако тогда великыи князь любве ради иже к нему на погребении его сжаливси по нем прослезися, и тако плака на многъ час, положенъ бысть в манастыре у Михаилова чюда, близ гроба дяди его Алексея митрополита»[84]