К утру ветер усилился до штормового. В Лейдене никто не спал, все толки о сдаче прекратились, никто также не вспоминал и не беспокоился об обороне. На губах у каждого встречного были слова: «С рассветом придет эскадра!»
Пришла ли она с рассветом? История говорит, что пришла, но я не был свидетелем этого. Знаю только, что на заре шторм превратился в тайфун невероятной силы и что в тот же час город дрогнул от глухого взрыва, перекрывшего раскаты грома. Я был в той толпе, которая с вершины Римского кургана следила за первыми признаками грядущего освобождения. Однако взрыв словно бы смахнул надежду с лиц окружающих меня людей.
– Фугас взорвал стену! – зашумели вокруг.
Но где? Я двинулся вперед в поисках бургомистра. Он стоял здесь же, в толпе.
– Скорее! – шепнул я ему. – Это за Коровьими воротами. По эту сторону от Бургундской башни.
Он бросил на меня испытующий взгляд и двинулся в ту сторону, не делая никаких попыток успокоить напуганный народ. Я последовал за ним по пятам.
Нам пришлось совершить к крепостному валу изнурительный забег длиной почти в полмили. Наконец мы достигли Коровьих ворот.
Мы увидели там огромную брешь в стене, через которую открывался вид на болотистые поля. Крепостной ров кишел поднятыми кверху лицами, которые принадлежали мужчинам, прилагавшим дьявольские усилия, чтобы добраться до берега. Но едва они продвигались на пару футов, как их тут же отбрасывали назад. На разрушенном валу горстка солдат и бюргеров встала живой стеной, заслонив пролом. Женщин и девушек здесь оказалось вдвое больше, чем мужчин, они подносили защитникам камни и ведра с кипящей водой, горячей смолой, мазутом и негашеной известью. Некоторые из них кидали в ров на головы испанцев пропитанные дегтем и подожженные тряпки. Мой кузен Гарри командовал мужчинами, дочь бургомистра подбодряла женщин.
Но мое особое внимание привлекла лихорадочная активность маленькой фигурки в белом, которая поливала головы нападавших расплавленным свинцом из большого черпака. Когда этот человечек повернулся к костру, где в котле плавилось его грозное оружие, я разглядел его лицо и вскрикнул от удивления. Черпаком орудовал профессор ван Стопп.
Бургомистр ван дер Верф обернулся на мой возглас.
– Кто это? – спросил я. – Кто этот человек у котла?
– Это брат моей жены, – ответил бургомистр. – Часовщик Ян Липпердам…
Схватка в проломе закончилась прежде, чем мы успели разобраться в ситуации. Для испанцев, одолевших стену из камня и кирпича, живая стена оказалась не по зубам. Они даже не сумели удержаться во рву и в страхе отступили во тьму. В этот миг я почувствовал острую боль в левой руке. Как видно, пока я следил за схваткой, меня поразил шальной осколок.
– Кто это сделал? – требовательно спросил бургомистр. – Кто оставался настороже, пока все мы, как безмозглые дураки, дожидались завтрашнего дня?
Вперед с гордым видом выступила Гертруда ван дер Верф, ведя моего кузена.
– Отец, – сказала она, – он спас мне жизнь.
– Это много значит для меня, – отозвался бургомистр. – Но это еще не все. Он спас Лейден… Он спас всю Голландию!
Внезапно я почувствовал дурноту. Лица окружающих стали расплываться. Почему мы здесь, среди этих людей? Почему не прекращаются громы и молнии? Почему часовщик Ян Липпердам смотрит на меня глазами профессора ван Стоппа?..
– Гарри! – сказал я. – Пошли обратно к себе домой…
Кузен тепло пожал мне руку, но не сдвинулся с места, продолжая второй рукой держать девушку. Меня затошнило. Голова закружилась, поплыла – и брешь вместе со своими защитниками исчезла…
Через три дня, с перевязанной рукой, я сидел в аудитории на лекции профессора ван Стоппа. Место рядом со мной пустовало.
– Мы много слышали о том, – заглядывая в блокнот, вещал убежденный гегельянец, как всегда, сухо и торопливо, – что шестнадцатый век оказывает влияние на век девятнадцатый. Однако ни один философ, насколько мне известно, не изучал, как влияет девятнадцатый век на шестнадцатый. Если причина вызывает следствие, значит ли это, что следствие никогда не воздействует на причину? Неужели закон наследственности, в отличие от всех других законов духа и материи в нашей вселенной, действует лишь в одном направлении? Неужели потомок всем обязан своему предку, а предок ничем не обязан потомку? Неужели судьба, которая может для каких-то своих целей изменить нашу жизнь, забросив в будущее, не в состоянии вернуть нас обратно в прошлое?..
А потом я вернулся в свою комнату на Бридестраат. Там меня ждал теперь лишь один-единственный товарищ – молчаливые часы.
Этьен ЛАГРАВ
ВТОРОЙ ВТОРНИК ИЮЛЯ
Перевод с французского: Леонид Голубев
Он выбрал первый вторник июля.
Весна не подходила вообще, а осень… Он очень любил осень, опасался, что даст слабину. О зиме не было и речи: ведь Он принимал решение в январе, в свой день рождения, ждать следующей зимы слишком долго, а эта – уже на излете, а спешить Он, будучи человеком обстоятельным, не любил, всему свое время. Оставалось лето.
В июле-августе в Париже невыносимо. К испепеляющей жаре добавьте нескончаемые толпы бредущих по городу туристов, своими многоязычными криками загоняющих парижских голубей на самую верхотуру Триумфальной арки, откуда те осуществляют свою месть единственно доступным им способом. В июне же в Париже относительно хорошо: жара лишь изредка напоминает о себе, а туристский сезон еще не достиг пика, хотя и подбирается к нему; можно облюбовать уютное кафе на Елисейских полях, усесться в тени с круассаном и черным кофе и любоваться неиссякаемым потоком неукротимо движущихся вперед, словно лососи на нерест, людей всех возможных расцветок кожи. Зачем парижанину куда-то ехать, чтобы посмотреть на мир? Мир сам приедет к нему и покажет себя…
Так что выбор первого вторника июля был вполне оправдан. Но когда Он взглянул на календарь, на лбу выступила испарина. Третье июля… День памяти Софи. Вот уже четыре года Он проводит этот день у ее могилы. Никогда не думал, что такое может произойти с ними, ведь его Софи была младше него на одиннадцать лет. Что ж, пусть будет второй вторник июля.
Самая длинная дорога начинается с маленького шажка. Он понимал, что назначение даты всего лишь небольшой шаг в выбранном направлении. Понимал, что в любой момент может свернуть с дороги, отойти в сторону, без труда найдя себе с десяток оправданий. Но Он не только знал свои слабости, но и знал, как с ними справиться.
Еще учась в школе, он заявил Олив, своей тогдашней подружке, что на следующей неделе отправится к дантисту. Мосты сожжены. Не мог же Он выказать себя трусом в глазах Прекрасной Дамы? А когда Он год ухаживал за Софи и никак не мог решиться сделать ей предложение? Он объявил матери, что женится. Теперь при каждом удобном случае та интересовалась датой свадьбы – и эти «толчки в спину» не оставили Ему шанса улизнуть.
Совсем другое дело сейчас. Ясно же, что любой, кому Он признается в своем намерении, тут же начнет отговаривать Его, доказывать всю глупость и неуместность его задумки. Так уж заведено среди людей: не дай другому сделать то, что не в состоянии сделать сам!
Только один человек мог бы Его понять и поддержать – это Софи! Но Софи уже нет, уже четыре года, как она оставила этот мир, и скоро минет пять. Ну и что? Ведь Он продолжает общаться с ней! Точно так же, как Он общался с ней, когда она была рядом.
После свадьбы Он, заводила и душа любой компании, очень быстро порвал с друзьями и столь же быстро стал примером для мужей подружек Софи. Их медовый месяц растянулся на года – Он носил Софи на руках и в прямом, и в переносном смысле. Он только и думал, как угодить ей, как доставить радость. А Софи безропотно терпела этот дар Божий и зависть подруг. Он же на любой свой поступок глядел глазами Софи, мысленно обсуждал его с ней. Шагу не мог ступить без согласия жены. Он никогда не спорил с ней, не пытался переубедить. Ее слово, пусть звучащее лишь в его голове, было решающим.
Он скажет обо всем Софи, поделится с ней, спросит ее мнения! Разумеется! Он так поступал всегда, и нет никаких причин сейчас поступить иначе. Но Он должен быть осторожным, не следует спешить. День третьего июля Он проведет на кладбище и только тогда раскроет свой план перед Софи.
Прах Софи покоится на Северном кладбище. В начале июля здесь царят прохлада и тишина, нарушаемая лишь стайками местных воробьев. Ухоженные, утопающие в зелени аллеи и боковые дорожки. Кое-где можно встретить вездесущих туристов с фотокамерами наперевес, но ведут они себя здесь на удивление тихо. Старой кисточкой для бритья Он аккуратно смахнул пыль с памятника и присел на угол плиты из черного мрамора. Скоро урна с Его прахом окажется рядом с урной Софи, а на памятнике появится и Его имя. Все необходимые указания Огюсту, их единственному сыну, уже заверены нотариусом.
Ты спрашиваешь почему? Как видишь, это решение пришло не сразу. Оно постепенно кристаллизовалось в моей душе, пока не достигло критической точки. Понимаешь… когда тебе за семьдесят, жизнь представляется воронкой, по стенкам которой ты скользишь с все нарастающей скоростью. Вроде бы все как всегда: ты занимаешься своими делами, прилично себя чувствуешь, печень – да-да, таблетки я принимаю по часам – и ноги не донимают, но время течет как-то не так, все быстрее и быстрее. Не успеешь оглянуться, а уже неделя растаяла, а за ней месяц, год… Пока не окажешься у отверстия – входа в тот самый туннель, в конце которого тебя встречают светлые существа. Об этом рассказывают те, кому посчастливилось оттуда вернуться. Да, из туннеля еще можно выбраться – значит, время не пришло, – но не из воронки! Она затягивает безвозвратно, и ты понимаешь это, когда уже ничего не можешь сделать, ничего не можешь изменить. Ты скользишь, и не за что зацепиться, нет возможности остановить скатывание, съезжание вниз, словно спускаешься на доске с ледяной горки. А если ты все-таки пытаешься за что-нибудь ухватиться, бестолково машешь руками, то со стороны выглядишь жалким и беспомощным. Твоя голова работает все хуже, п