Доставляя его на четвертый этаж, я размышлял о том, как сильно отличаются офицеры друг от друга. Полковник Саксби ростом и худобой напомнил мне телеграфный столб, тогда как мой старый полковой командир походил скорее на бочонок в униформе, хотя все равно был храбрым солдатом и в то же время джентльменом.
Номер 210, который занимал полковник Саксби, располагался как раз напротив стеклянной двери лифта, так что каждый раз, когда я оказывался на четвертом этаже, мой взгляд упирался в эти цифры. Полковник ежедневно поднимался на лифте, но никогда не спускался вниз до того дня… Впрочем, об этом чуть погодя.
Иногда, когда мы оставались в лифте наедине, он со мной разговаривал. Он сразу поинтересовался, в каком полку я служил, и заметил, что знает тамошних офицеров. Но не могу сказать, что с ним приятно было беседовать. Какой-то он был слишком замкнутый и вроде как глубоко погруженный в собственные мысли. В лифте он ни разу не присел. Были там люди или нет, он, прямой, как штык, неизменно стоял под лампочкой, освещавшей его бледное лицо и изуродованную шрамом щеку.
Однажды в феврале полковник не появился в обычное время. Я обратил на это внимание, потому что он всегда был точен, как часы, но решил, что он куда-то уехал на пару дней. Сколько раз я потом ни останавливался на четвертом этаже, дверь номера 210 была закрыта, и я уверился, что он отсутствует, потому что обычно он держал дверь открытой. Но в конце недели я услышал, как горничная говорила, что полковник Саксби болен – тут-то мне и стало понятно, отчего он так долго не показывался.
В тот вторник я целый вечер был занят по горло. Народ сновал вверх и вниз сплошным потоком. Приближалась полночь, и я уже собирался выключить в лифте свет, запереть дверь и оставить ключ в дежурке для своего утреннего подменщика, как вдруг зазвенел электрозвонок. Взглянув на табло, я обнаружил, что меня вызывает четвертый этаж. Когда я вернулся в лифт, как раз пробило двенадцать.
Минуя второй и третий этажи, я с удивлением прикидывал, кто бы мог позвонить так поздно, и наконец решил, что это кто-то из новеньких, который еще не знает правил этого отеля. Однако, когда лифт остановился на четвертом этаже и я открыл дверь, то увидел полковника Саксби в теплой накидке. Дверь его номера была уже закрыта, так что я хорошо различил на ней число 210. Я-то считал, что он болен и лежит в постели, да он и выглядел больным, но был полностью одет и даже с фуражкой на голове.
Интересно, с чего это вдруг человек, провалявшийся в постели десять дней, решил выйти на улицу зимой в полночь? По-моему, он меня толком даже не заметил, а я, отправив лифт вниз, внимательно посмотрел на него. Он, как всегда, стоял под лампой. Тень от козырька фуражки закрывала верхнюю половину его лица, а нижняя казалась смертельно бледной, причем шрам на щеке выглядел еще белее.
– Рад, что вам стало лучше, сэр, – произнес я, но он ничего не ответил, и я не решился больше с ним заговаривать. Он высился, как статуя, в своей форменной накидке, и у меня полегчало на душе, когда мы приехали вниз, и я открыл дверь, чтобы он вышел из лифта в холл. Я отдал ему честь, и он прошел мимо меня, направляясь к выходу.
– Полковник хочет выйти, – обратился я к привратнику, который стоял и пялился на нас. Тот открыл входную дверь, и полковник Саксби шагнул наружу в снежную ночь.
– Что-то он какой-то странный, – сказал привратник.
– Это точно, – согласился я. – Мне тоже не нравится его вид. Похоже, он не в себе. Он, видать, сильно болен, ему бы лежать в постели, а он идет куда-то на ночь глядя.
– Ну, накидка-то у него теплая. Может, он идет на бал-маскарад, и там, под накидкой, у него какой-то костюм? – попытался пошутить привратник. Но, хотя мы и не решались в этом признаться, все это казалось нам очень странным. И тут вдруг громко зазвенел звонок у входной двери.
– Нет уж, на сегодня с меня хватит, – заявил я, и на этот раз в самом деле выключил свет.
Между тем, Джо открыл дверь, и в отель вошли два джентльмена, в которых я мигом распознал докторов. Один из них был высокий, а другой низенький и дородный, и оба они направились к лифту.
– Прошу прощения, джентльмены, но по правилам лифт после полуночи не работает.
– Чепуха! – воскликнул дородный джентльмен. – Прошла только пара минут после двенадцати, а речь идет о жизни и смерти. Немедленно отвезите нас на четвертый этаж.
И оба мигом очутились в кабине лифта.
Когда я открыл им дверь на четвертом этаже, они направились прямо к номеру 210. Навстречу им вышла сиделка, и дородный доктор обратился к ней:
– Надеюсь, ему не хуже?
И тут же прозвучал ее ответ:
– Пациент умер пять минут назад, сэр.
Хотя меня это не касалось, я не мог не вмешаться. Я подошел к докторам и сказал:
– Здесь какая-то ошибка, джентльмены. Я отвез полковника вниз, как раз когда часы били двенадцать, и он вышел из отеля.
– Нет, это вы ошиблись, – резко возразил мне дородный доктор. – Вы его с кем-то спутали.
– Извините, джентльмены, но это был полковник собственной персоной. Ночной привратник, который открывал входную дверь, знает его так же хорошо, как и я. Он был одет как раз для такой ночи в застегнутую на все пуговицы накидку.
– Зайдите, сами и посмотрите, – сказала сиделка.
Я вошел в комнату вместе с докторами и увидел полковника – он был точно такой же, каким я видел его пару минут назад, но лежал там мертвый и укрытый теплой накидкой, хотя уже не мог чувствовать ни тепла, ни холода.
Той ночью я не спал ни минуты. Я сидел вместе с Джо и ждал, что вот-вот полковник позвонит в дверь. А на следующий день каждый звонок казался мне внезапным и оглушительным, так что я вздрагивал и покрывался потом. Мне было худо точно так же, как первый раз в атаке под огнем врага.
Мы с Джо все рассказали управляющему, но он заявил, что это нам померещилось. И добавил:
– Смотрите, не вздумайте болтать об этом, а не то через неделю в отеле ни одного постояльца не останется.
Гроб для полковника доставили следующей ночью. Мы вместе с управляющим и людьми гробовщика затащили его в лифт, он там поместился с трудом, свободного места не оставалось ни дюйма. Когда они занесли гроб в номер, а я остался снаружи, мне снова стало не по себе. Наконец дверь тихо открылась, и шестеро человек вынесли длинный гроб. Они пронесли его по коридору и установили перед дверью лифта. Управляющий посмотрел на меня.
– Нет, сэр, – заявил я, – этого я сделать не могу. Я не могу снова отвезти полковника вниз, я уже отвез его в полночь, так что с меня достаточно.
– Заносите! – громко и резко скомандовал управляющий гробовщикам, и те молча выполнили приказание. Управляющий зашел в кабину следом за ними и перед тем, как закрыть дверь, обратился ко мне: – Моул, сегодня вы работали у нас лифтером последний день. И это меня огорчает…
Так и вышло. После того, что случилось, я не смог бы оставаться в «Эмпайр-отеле», даже если бы мне удвоили жалованье. Одновременно со мной уволился и привратник.
Благио ТУЧЧИ
ВАРИАНТ МАК-КЭТЧОНА
Перевод с итальянского: Леонид Голубев
Дождь… Третий день кряду то усиливается, отстраивая полупрозрачные тюремные стены, то наконец ослабевает, сея робкую надежду на скорое условно-досрочное освобождение, но тут ему на помощь приходит шквалистый ветер, в миг рассеивающий несбыточные ожидания, превращая их в мерзопакостный туман. Дождь окончательно смыл летнюю пыль, словно пыльцу, разносимую полчищами туристов, снующих по улицам, холмам и площадям города от одного памятника старины к другому, смыл и мои последние сомнения. Выйти из дома все равно невозможно, и я решился доверить эту историю бумаге – какое-никакое занятие.
Любую историю можно рассказывать быстро, лишь придерживаясь четких и проверенных фактов, а можно не торопясь смаковать ее наиболее интересные повороты, немного порассуждать на философские темы, ведь любая история способна такие темы подкинуть – надо только поискать. Я же связан временем, а время, точнее скорость, с которым оно утекает между пальцев, зависит… от дождя! Так что, если я пущусь в рассуждения – значит… дождь усилился! А если вам покажется, что я куда-то спешу – знайте, дождь при последнем издыхании.
С чувством меры у наших предков всегда были проблемы. Но это еще что. С логикой – вот тут настоящая катастрофа! Как можно утверждать, что nil permanet sub soleа{6}, а затем без конца долдонить про Вечный город? Либо – либо, уж решите наконец! Хорошо, пусть будет Вечный. Но как быть с частями вечного: со зданиями, памятниками, парками?.. Они тоже вечные? А как быть с домом на Сан-Микеле, в котором мы с Люсией до недавнего времени обитали? Небольшая двухкомнатная квартирка на последнем этаже четырехэтажного дома, можно сказать, с видом на Тибр, частично заслоняемым домом напротив, показалась бы нам дворцом Сан-Лоренцо, если б не крыша, протекавшая каждую зиму. Мы выучили, где следует подставлять ведра, доставшиеся нам от предыдущих жильцов и которые мы держали наготове в кладовке, так что могли проделать эту нехитрую операцию с закрытыми глазами. Не следует удивляться, что настал день, когда нам надоело спотыкаться об эти самые ведра, одно из которых как-то переполнилось и заодно переполнило чашу нашего терпения. И мы решили купить квартиру – собственную квартиру! Люсия родилась в Венеции и чувствовала себя в своей тарелке, только если могла утром, раздвинув шторы, насладиться плавным течением вод, а заодно помедитировать на останки моста Понте Ротто, похожего на триумфальную арку, по колено увязшую в реке. Эта привязанность Люсии к воде серьезно ограничивала нам круг поисков.
Бесчисленные воробьи каплями стекали с верхних веток на нижние, а затем вспархивали вновь к верхушкам, порождая невообразимый гомон, какой обычно школяры устраивают на большой перемене. Породу деревьев определить я не мог: новорожденные светло-зеленые листочки еще не определились с окончательной формой. Но ра