дальше развиваться в прежнем направлении. Это ограничение имеет форму абсолютного запрета, ибо зависит от фундаментальных свойств мира, так же как запрет на передвижение со сверхсветовой скоростью. Такие запреты или законы, мы можем распознать, но не можем их отменить. Одним словом, машинное моделирование зондирует пределы динамических возможностей Земли как системы, определяемой связью биосферы с техносферой, поэтому такой подход не является футурологией, ибо не предоставляет никаких позитивных прогнозов. Мы узнаем о том, что в качестве состояния в развивающейся цивилизации не произойдет никогда, зато ничего не узнаем о том, что может содержать столь ограниченное пространство событий.
Настоящая книга пытается наполнить эту вторую – позитивную – сторону. По спадам роста тесты определили внешний слой пространства событий, а здесь речь идет об изучении его содержания. Однако это содержание понимается не как то, что фактически осуществится, а как сумма вероятностей, упирающихся в предельные возможности свершения. Ведь речь идет не о прогнозах как о предсказаниях свершений, а о проспективных силах, и опять – относящихся не к тем областям, какими занимается футурология (работа и отдых в будущем, образ жизни, источники энергии, транспорт, архитектура, общественные отношения и т. п.), а к пространству, основанному на экспансивности действий, каковым является наука. Но опять же, речь идет не о выяснении ее институциональных изменений, не о ее конкретных плодах, а о возможных изменениях системы, которая насаждает эти плоды.
Темп изменений (мутационных), будучи постоянной биоэволюции, не является постоянной познания. Кумулятивность роста знания затрудняет предсказание пути развития науки. Тем не менее своим прогрессом как эволюция, так и наука обязаны методу проб и ошибок. История науки – это большой бассейн мысли, понятийные притоки которого отличаются извилистостью. Любой поворот и разворот являются признаком коррекции существующих подходов – в пользу более правильных. Прогноз будущих научных теорий представляется невозможным, потому что это был бы прогноз зигзагов грядущего познания: впадание в ошибку и выкарабкивание из нее. Но тот, кто сумеет предсказать ошибку, тем самым ее уже не сделает. Следовательно, прогнозирование науки в ее теориях было бы тождественно приданию нашему познанию характера безошибочности – что, вне всякого сомнения, недостижимо. Здесь надо признать правоту Поппера. Выходом из тупика кажется мысль, сегодня утопическая, об установлении связи с высокоразвитыми цивилизациями Космоса. От них мы, несомненно, смогли бы получить сведения о будущей науке. Но и тогда правота осталась бы на стороне Поппера, потому что получить такие сведения, это ведь не значит – самому их предсказать.
Размышление подсказывает другой выход из тупика: следует гнаться не за недостижимым – теоретическим знанием, – а стремиться к его применению, принимая как самое важное самовозвратность или то, что умножает и преобразует информационную мощь науки. При этом вместо того чтобы экстраполировать с наших достижений, надо ретрополировать завоевания, которые являются уже чьей-то победой. Сферой таких завоеваний является Природа. Как-то не заметны человеческие достижения, которые не были бы относительно нее вторичны.
Плагиат наших многочисленных конструкций является банальностью; известно, что лазер, термоэлемент, радио, реактивное передвижение, часы, преобразователь энергии, рычаг, насос мы создали, ошибочно полагая, что эксплуатируем Природу, но не повторяем ее. Мы погрязли в этом плагиате, распознавая его характер по факту. И в самом деле, следы функционирования миллионы лет в месторождениях африканской урановой руды атомного реактора, который был создан природой, мы открыли потому, что уже знали, что следует искать.
Дальнейший путь идет от заимствования отдельных проектов до овладения явлениями в наибольшем масштабе, что закладывает непознанный до сих пор универсализм свершений, заложенный в информационном потенциале Природы. Не тронутым технологией резервуаром информационного преобразования является биосфера с вписанными в организмы стратегиями оптимальных процедур игры на выживание. После промышленной эксплуатации материальных благ как же не ждать индустриализированной добычи информации из окружающих нас явлений? Такой шаг сдвинет с места существующие разделы философии, такие как гностика и онтология. В результате падения этих окостеневших за столетия разграничений возникнут дисциплины, еще не имеющие названий. И таким образом, не подсмотренные произведения Природы я хочу назвать дорожными знаками в будущее, а их цивилизационные превращения и привлечения станут дорогой от «лингвистического строительства» до «космогонической инженерии». Понятно, имеются в виду гипотезы, а не аксиомы. Неизвестно, в какой мере удастся столь смело объявленное соперничество с природой. Все же она является собранием наглядных экспонатов, более того, сокровищницей, полной доказательств конструируемости необычных вещей на небе и на земле, к которым мы сами принадлежим. Каждое такое доказательство представляет для нас вызов как гарантию наших осуществлений, которые остаются нереализованными. Нельзя утверждать, что там, где нет доказательства конструируемости, нет ни шансов для начинания, ни указателей направлений деятельности. В умениях Природы, притягивающих наши усилия и тем самым ориентирующих наше движение в будущее, я вижу аргумент против тотального антипрогнозизма Поппера.
Закончу: эта книга не является частицей футурологии в том самом смысле, в котором доклад Римскому Клубу ею не является. Она не упорядочивает будущее согласно современному положению дел, и не говорит ничего о том, что вероятней всего произойдет (то, что наиболее вероятно для дедов, бывает очень комично для внуков: это правило почти не знает исключений). Эта книга голосует за ускорение процесса познания против ускорения процесса прогнозирования, в соответствии с мнением, что лучше жить с мощной наукой без футурологии, чем с футурологией без мощной науки. Поэтому она настаивает на убеждении, что надежнейшей гарантией будущего являются не нормативные панацеи, не придуманный в кресле план спасения мира, не рой сценариев, а непрерывно растущее знание – и опять же не то, что из года в год делает жизнь более удобной и поднимает жизненный уровень, а накопленное бескорыстно, обращенное ко всему, что существует, – знание чистое, с виду бесполезное. Потому что, похоже, мир этим отличается, что знания о нем, до сих пор за века не пригодившегося, просто нет. Поэтому единственным кризисом, каким занимается эта книга, является кризис роста познания. Футурология, согласно этой позиции, это суррогат, crash program{33}, немедленная мобилизация, временное положение, которое должно фрагментарно восполнить нам недостатки знания, поэтому прогнозы, как уже говорилось, относительно знания взаимодополняемы: тот, кто знает очень много, может тем самым одолеть любое будущее, а для того, кто почти ничего не знает, почти любой прогноз звучит катастрофически. Эта книга была задумана как взгляд в пространство возможностей, подлежащих овладению разумом. Не думаю, что в связи с возникшим потопом футурологических работ следует в ней что-либо изменять.
Закопане, июнь 1973 г.
Эссе
Фрэдди ЗОРИН
СТАРЫЕ ВЕЩИ
Так давно повелось в этом мире –
Суть одна, только разный размах:
Вещи новые в старой квартире,
Вещи старые – в новых домах.
В тот день, перед тем как занять место в кресле пригородного поезда, Марк купил свежую газету. Так он делал всегда по дороге на работу. Оставлял автомобиль на стоянке возле станции и менял вид транспорта. Добираться таким способом было выгоднее во всех отношениях, включая и цену на бензин, и учитывая утренние пробки на магистралях. К тому же за время поездки можно узнать, о чем пишут в печатных изданиях. Внимание Марка на этот раз привлекли ответы читателей на заданный журналистами вопрос: «Как вы относитесь к старым вещам?» Тема опроса показалась Марку интересной. Быть может, потому, что сам он о старых вещах никогда всерьез не задумывался. Любопытно было узнать, что думают о них другие. Суждения на этот счет оказались разными. Это, собственно говоря, можно было предположить: сколько людей, столько мнений, хотя возможны и совпадения. А вот они, крайности:
«Я – “мадам Плюшкина”: расставание со старьем вызывает у меня душевную боль. Есть вещи, которые лежат в доме десятки лет. Выбрасывать рука не поднимается».
«Все, что начинает надоедать, выношу из квартиры сразу, причем без всякого сожаления. Просто обожаю это делать».
Примечательным оказалось то, что оба этих подхода, как показало исследование, свойственны определенному числу и женщин, и мужчин. Причем под одной крышей живут пары, у которых в круг общих интересов старые вещи явно не вписываются. В одних случаях, как это выяснилось, муж незаметно освобождает жилплощадь от того, что не находит применения, а когда жена обнаруживает пропажу, бывает уже поздно. А в других – хранителем старых вещей выступает супруг, а супругу это раздражает, что и было высказано в ходе газетного опроса. В чем же смысл подобных публикаций? А в том, что читателям предлагается, своего рода, «костюм», сшитый по принципу «с миру – по нитке», с рекомендацией примерить его на себя. А «примерка» порою заставляет взглянуть не только в зеркало, но и в прошлое.
Детство змеем воздушным трепещет,
Возвращаясь несбыточным сном.
«Вещи старые! Старые вещи!» -
Барахольщик поет под окном.
Вырос Марк в тесном, но не шумном дворике южного приморского города, где все знали всех и обо всех знали все. Жили бедно, и каждая вещь в доме служила, как правило, до тех пор пока не приходила в полную негодность. Игрушки, одежда и обувь переходили в пользование от старших к младшим, знаменитые швейные машинки и ножницы фирмы «Зингер» работали, не уставая, на несколько поколений. Ничего почти не выбрасывалось – иногда отдавалось что-то кому-нибудь из соседей. Правда, через пару дней после этого, в подаренной вещи вдруг возникала необходимость, что становилось предметом эмоционального разговора между хозяйственной бабушкой и набожным дедом. Дедушка говорил, что сожалеть о благородном поступке нельзя: добро, отданное в мир, добром и вернется. Чем же, попробуйте ответить, мог «поживиться» в дворике этом старьевщик? Но периодически, по какому-то составленному им для себя самого графику передвижения по городским кварталам, он оглашал привычную тишину чудовищным, с точки зрения литературного русского языка, выкриком: «Старый вищь покупаем!» И, представьте себе, с пустым мешком не уходил. Может быть, потому, что даже несколько рублей, добавленных к семейному бюджету после продажи за бесценок каких-нибудь тряпок из сунду