В то, что он пишет стихи, была посвящена только его подруга – темнокудрая Поликсена, прозванная за ум и красоту «пергамской Аспасией». Поликсена не была обычной гетерой, хотя вела свободный образ жизни. Дочь прославленного кифареда, не однажды увенчанного за победу в музыкальных состязаниях, она имела голос столь дивный, что могла зачаровать даже бездушные камни. Сам богоравный Ахиллес когда-то пленился прекрасной Поликсеной – что уж говорить о простых смертных! Она была желанной гостьей на любом симпосии, и царь Эвмен, когда выпадали свободные от государственных забот часы, охотно посещал ее дом, чтобы послушать игру и пение хозяйки. Тем более странным представлялся выбор Поликсены разодетым и напомаженным щеголям, увивающимся вокруг нее, как мухи около горшка с медом. Они недоумевали, чем привлек ее этот увалень с бычьей шеей, неотесанный солдафон, который только и горазд, что лапать девок да хлестать, на скифский манер, неразбавленное вино. В их изысканном обществе он смотрелся, точно буйвол в посудной лавке. Но вслух этого, естественно, никто высказать не решался – кулаки солдафона были достаточно внушительным аргументом в спорах. Впрочем, говорили они, с улыбочкой пожимая плечами, изнеженные, утонченные красавицы частенько предпочитают мужланов, умеющих на ложе хорошенько намять им бока. А еще рассказывали, будто Поликсена, по примеру царицы Омфалы, наряжается в доспехи любовника, усадив своего Геракла в женском платье за прялку, поскольку ее это возбуждает. И уже совсем шепотом добавляли кое-что насчет быка и Пасифаи. И лишь один человек, кроме Поликсены и самого Филодема, знал правду.
Покончив с одеванием, Филодем направился к двери, но, уже на пороге, еще раз оглянулся. Поликсена спала, свернувшись калачиком, как ребенок, подложив ладонь под щеку, прикрытая только дождем своих растрепавшихся волос. Филодем поднял ковер, служивший вместо занавеси, и вышел.
Сонный раб распахнул перед ним ворота, дивясь про себя, что возлюбленный госпожи покинул ее до рассвета.
– Прощай, Аристипп! – Филодем похлопал его по плечу. – Не поминай лихом. И береги хозяйку.
Аристипп не совсем понял, что он хотел сказать, однако с готовностью кивнул. Филодем был ему симпатичен.
– Хорошо, господин. – И прибавил: – Agathe tyche – пусть будет благосклонна к тебе Судьба!
До утра было еще далеко. Высоко в небе, как надраенный щит, красновато горела плоская луна. Монотонно перекликалась на стенах городская стража. Погруженный в раздумье, Филодем шел по пустынным улочкам, где узурпатор сон прочно утвердил свою власть, но внутренний часовой, который всегда начеку, выхватывал из тишины малейший подозрительный звук. И когда сзади прошелестели легкие шаги, Филодем мгновенно развернулся, полувыдернув из ножен рукоять меча. Но тут же сунул обратно.
– Стратоник! Ну, сколько тебя учить: никогда не подходи ко мне со спины! Это может скверно кончиться.
Стратоник, младший брат Поликсены, похожий на сестру тонкими чертами и миндалевидным разрезом темных глаз, беспечно рассмеялся.
– Значит, такова уж моя судьба – по крайней мере, я буду убит настоящим воином.
– Не говори этого даже в шутку! – Филодем сердито сдвинул брови, но в голосе его была ворчливая нежность.
– Виноват, учитель! – юноша покаянно тряхнул кудрями и состроил такую забавную гримасу, что Филодем не удержался от улыбки. Несмотря на свое легкомыслие – а может быть, именно благодаря ему, – Стратоник обладал счастливым даром привлекать к себе сердца, и на него просто нельзя было долго сердиться.
Несколько лет назад, возвращаясь за полночь с какой-то дружеской пирушки, Филодем натолкнулся в глухом переулке на тройку бродяг, избивающих юношу, почти мальчика. Тот защищался отчаянно, из гордости не звал на помощь, однако силы были уж слишком неравны. Филодему понадобилась минута, чтобы оценить обстановку, и чуть больше – чтобы ее изменить. Когда незадачливая троица, охая и кряхтя, убралась прочь, напутствуемая пожеланием в следующий раз ему не попадаться, Филодем повернулся к жертве. Вытирая кровь с разбитого лица, юноша сообщил, что его зовут Стратоником и живет он вдвоем с сестрой, которая внезапно захворала. Боясь, что до утра ей станет хуже, он в сопровождении раба отправился на другой конец города за лекарем, но на полпути их подстерегли прятавшиеся в засаде грабители и потребовали отдать деньги. Перетрусивший раб, немногим старше господина, пустился наутек, а Стратонику сделалось стыдно, и он ввязался в драку, хотя нападавшие были порядком пьяны, так что, при желании, он без труда мог от них убежать. Филодем, выслушав эту историю, скептически хмыкнул, но ограничился вопросом:
– До дома-то дойдешь, герой? – и, не удовольствовавшись ответом, для большей надежности сам доставил Стратоника в указанное место, где препоручил заботам домоуправителя. Поликсены он в тот раз не увидел.
Филодем уже и думать забыл о ночном приключении, когда несколько дней спустя к нему явился раб с письмом от госпожи. Поликсена встретила его любезно, однако сдержанно, и Филодем с первого взгляда понял, что перед ним не обычная куртизанка, продающая – пусть и очень дорого – свои ласки. Зато Стратоник был искренне рад и не жалел красок, расписывая подвиг своего избавителя, а под конец попросил научить его так же здорово бороться и владеть мечом.
Филодем взялся за дело неохотно: его стесняло присутствие Поликсены, пожелавшей – вещь неслыханная – лично наблюдать за уроками. Но вскоре он привязался к ласковому и веселому юноше, тем более что судьба не послала ему ни братьев, ни сестер. Что касается Стратоника, для него Филодем сразу сделался кумиром и божеством. Он подражал ему во всем до мелочей, мог часами, затаив дыхание, слушать рассказы о битвах и походах и, конечно же, сам бредил воинскими подвигами.
Поликсена, любившая строгую и утонченную красоту, не разделяла его восторгов, хотя была признательна Филодему за то, что он возится с ее братом, пытаясь сделать из беспутного шалопая мужчину. Но однажды Стратоник, которому непременно хотелось испробовать настоящее оружие, в запальчивости слишком сильно ткнул своего наставника мечом, а Филодем, больше обычного раздраженный присутствием Поликсены и оттого рассеянный, пропустил удар. На его плече вспухла багровая полоса, по груди, ширясь, потекла темная струйка. Рабов поблизости не было и Стратоник, невзирая на протесты друга, твердившего, что это пустяковая царапина, и смешно поднимать шум из-за такой чепухи, побежал в дом за шкатулкой с лекарствами. Между тем Поликсена, видя, что кровь не унимается, а Стратоник куда-то запропастился, подобрала край своего легкого хитона, разрезанного на бедрах, и оторвала от него узкую полоску. В следующее мгновение что-то случилось с миром – все вдруг опрокинулось и завертелось, а когда земля утвердилась в прежнем положении, Поликсене было уже не до того, чтобы гневаться на выходку Филодема. Она в полной мере оценила его пыл и темперамент, однако прошло немало ночей, прежде чем с удивлением узнала, что этот кентавр, роняющий слова, точно баллиста – каменные ядра, наделен даром поэта.
Филодем и сам не ожидал, что сможет открыться ей в том, что долгие годы было его тайной страстью и мукой, о чем он запрещал себе даже думать, терзаясь пыткой брадобрея Мидаса. Он привык, что женщин (а было их немало) влечет к нему сила, грубая и необузданная – как выбирают на рынке крепкого раба или лошадь, – и нет дела до того, что чувствует его душа. Теперь все изменилось. Впервые Филодема любили не только за его мужские достоинства и не продажная красотка, чью благосклонность можно купить за пару монет, но та, дружбой которой гордились прославленные скульпторы и живописцы, кому, по слухам, благоволил сам царь. Поликсена стала его тростником, его Сирингой. А нет в мире счастья большего, чем разделить с любимым то, что любишь сам. И, благодарный, он поверял ей самые сокровенные свои мысли, рассказывал о пережитом, делился планами на будущее – к великой досаде и зависти Стратоника. Но брат и сестра были очень близки, и как-то, покраснев до ушей, Стратоник выразил надежду, что Филодем женится на Поликсене.
Однако сейчас, увидев юношу, Филодем нахмурился: он решил, что его послала сестра, а меньше всего на свете ему хотелось долгих проводов со слезами и причитаниями.
– Ты от Поликсены? Она велела мне что-нибудь передать?
Стратоник отрицательно качнул головой. Он мялся с ответом – и вдруг выпалил:
– Ты идешь на войну... возьми меня с собой! – И, пока Филодем переваривал это заявление, торопливо продолжил: – Я уже давно не мальчик, брею бороду, но Поликсена, как прежде, видит во мне несмышленыша, младшего братишку, который хныкал из-за разбитой коленки. Она хотела бы привязать меня к своему подолу. А ведь Александр в мои годы полмира успел покорить. – Стратоник выпрямился; глаза его сверкнули. – Мне тесно в ее кукольном доме, среди ваз, картин и статуй, жеманных, разряженных гостей. Война – вот дело для настоящего мужчины! Что может сравниться с тем чувством, когда, вытянувшись в седле, ты летишь, припав к шее своего скакуна, и яростный ветер трубит тебе в уши! Когда твой клинок входит в плоть поверженного врага, словно в трепещущее тело любовницы. И пусть битва измотает тебя, точно норовистая кобылица – как сладостно потом жить, разминувшись со смертью!
Увлеченный своим красноречием, Стратоник не заметил, что во время его тирады Филодем побагровел и сжал кулаки.
– Глупый мальчишка! – воскликнул он, и лицо его исказилось от гнева. – Бороду ты, может, и бреешь, но вот разумом, не в пример волосам, боги тебя обидели! Неужели это я вдолбил в твою голову такую чушь? Плохой же тогда из меня учитель! Да, война – мужское дело, скверное, грязное и тяжелое, а не забава для пустозвонов и болтунов. Она, как виноградная лоза, приносит три грозди: наслаждения, опьянения и омерзения. Я испробовал каждую из них и потому знаю, что говорю. Война каленым железом прошлась по моей шкуре. Двадцать лет я спал со смертью, как с женщиной, под одним плащом, мне знаком и цвет ее, и запах, и вкус. А ты рассуждаешь, будто собрался на приятную прогулку!