ехотинцы, известные своей свирепостью, и панцирные всадники-катафрактарии. Тут были еще мидийцы и смешанная конница от разных племен, а также отряд слонов, стоявший в запасе. Чуть поодаль расположилась царская когорта, прозванная аргироспадами – среброщитными. Далее шли лучники – мисийцы и дахи, легковооруженные критяне и траллы и, наконец, киртийские пращники и элимейцы. Слева находилась опять же галлогреческая пехота и каппадокийцы, а, кроме того, три тысячи катафрактариев и царская ала (где броня на людях и лошадях легче обычной) – сирийцы вперемешку с фригийцами и лидийцами. Перед ними выстроились серпоносные колесницы, каждая запряженная четверней. С обеих сторон дышла, наподобие рогов, торчали выдвинутые на десять локтей острия. На концах ваги крепилось по два серпа: один наравне с нею – предназначенный резать все, что сбоку, другой – с наклоном к земле, чтобы доставать упавших и тех, кто попытается подобраться снизу. И на осях колес тоже было по два разнонаправленных серпа. К отряду колесниц примыкали верблюды-дромадеры, на которых восседали арабские лучники, снабженные также узкими и длинными, в четыре локтя, мечами. Антиох возглавил правое крыло, на левое отправил своего сына Селевка и племянника Антипатра, а командовать центром поручил Минниону, Зевксиду и начальнику слонов Филиппу.
В сравнении с этой разряженной, вооруженной до зубов махиной, римский строй, включая союзников, македонских и фракийских добровольцев, выглядел тускло и почти жалко. Ядро его составили легионы. Впереди – гастаты, за ними – принципы, а замыкающими триарии. Африканских слонов разместили позади фронта, поскольку те уступали индийским слонам противника. Слева естественным рубежом служила река с отвесными берегами. Справа расположилась конница Эвмена, и он в сопровождении брата объезжал ряды, подбадривая солдат.
Волей судеб на этом огромном пространстве собрались тысячи и тысячи людей. Они говорили на разных наречиях, служили разным государям и поклонялись разным богам, но было у них нечто общее. Каждому человеку – будь-то простолюдин или царь – свойственно любить жизнь и бояться смерти, ибо она грозит всем и для всех будет мукой, но каждый пришел сюда в надежде убить самому, а не умереть, и каждый делал вид, что ему неведомо чувство страха.
Филодем, не отрывая глаз от поднятой руки царя, сказал мальчику в своем сердце: «Так надо» и юноше рядом: «Будь мужчиной». Стратоник, дрожа от нетерпения, ерзал в седле и не мог дождаться, пока прозвучит сигнал к бою.
Наконец забегали военачальники, послышались крики команд.
И сразу обнаружилось, что сирийский колосс стоит на глиняных ногах. Антиох – как истый потомок Селевка – во всем слепо подражал Александру. Его разношерстные части были набраны в спешке, вооружены по старинке, плохо организованы и действовали недружно. Каждый из командиров почитал себя стратегом, не желая прислушиваться к мнению других. А тут еще туман! Царские воины при своем растянутом построении из середины не могли разглядеть флангов. Кроме того, предательская влага размягчила тетивы их луков и ремни пращей, тогда как римским мечам и копьям была нипочем.
Противники же времени даром не теряли.
Первым делом Эвмен позаботился вывести из строя самое грозное оружие Антиоха – колесницы. Он приказал метателям дротиков, лучникам и пращникам выдвинуться вперед и, рассыпавшись как можно шире, атаковать. Подвизгивая, запели стрелы, гулко заухали камни. Застигнутые врасплох, возничие валились под ноги лошадям, которых больше некому было сдерживать и направлять. А те, израненные и обезумевшие, поскакали кто куда, топча и кромсая собственную пехоту, в своей скученности не успевавшую уворачиваться от жутких серпов. Арес и Беллона связали первый сноп в кровавой жатве. Между тем паника, как занявшаяся трава в степи, от колесниц перекинулась на соседние отряды; они смешались и бросились наутек, подставив под удар остальные части, вплоть до медлительных и неуклюжих катафрактариев.
Теперь настал черед конницы Эвмена. Быстрым взглядом он обвел строй, выхватывая каменные, похожие, как братья, лица ветеранов. По их рубцам и шрамам можно было прочесть всю богатую войнами, беспокойную историю царствования его отца. Об это воинство, как волна о скалу, разбились некогда полчища галатов. Они равно ценили меткий удар и крепкое словцо, а всем богам предпочитали увальня Геракла и Афродиту Гулящую – Пандемос.
Эвмен рванул поводья и поднял коня на дыбы.
– Солдаты! – воскликнул он, напрягая всю мощь своих легких. – В годину бедствий вы были рядом с моим отцом. Вашей доблести он обязан одержанными победами. Сейчас судьбы Пергама вновь на острие ваших мечей. Боритесь мужественно, умирайте с честью! И помните, что храбрец принимает смерть единожды, а малодушный – тысячу раз!
Ответом ему был дружный рев. С воплем гнева выпрастываясь из тумана, лавина кентавров пришла в движение – грянули о землю копыта, вздыбились щетиной копья. Железный поток, будто огромный кулак, смял и уничтожил все левое крыло Антиоха. Как топор дровосека, обрубая ветви, оголяет ствол, атака Эвмена обнажила центр войска – фалангу. Беспорядочное бегство своих же солдат, оказавшихся между нею и противником, не позволяло пустить в ход сариссы. Напрасно фалангиты орали и бранились, надсаживая глотки: «Прочь с дороги! Куда вас демон несет?!» Две половины войска сшиблись в водовороте. Ряды их расстроились, началась свалка.
Этим воспользовались легионеры и ударили в лоб. Их натиску не могли помешать даже слоны, которых еще в африканскую войну они наловчились поражать сбоку копьем или, подобравшись поближе, перерубать мечом сухожилия.
Казалось, еще немного – и враг будет опрокинут...
Но тут случилось непредвиденное.
От Антиоха не укрылось, что на левом фланге у римлян, понадеявшихся на реку, нет почти никакого прикрытия. Сюда-то, почуяв слабину, он и направил тяжелую конницу. Его всадники, обозленные бесславной гибелью товарищей, пришли в неистовство. Они наседали, тесня противника спереди и сбоку. Римляне дрогнули и опрометью бросились к лагерю.
Командовавший здесь военный трибун Марк Эмилий, человек грубый и прямодушный, видя, как доблестно его сограждане кажут неприятелю спины, кинулся навстречу бегущим.
– Мерзавцы! – ревел он, размахивая мечом. – Скопище трусов! Вам бы только жрать да по лупанарам шастать! Назад, не то посеку, изрублю в капусту!
И наконец, исчерпав все запасы угроз и брани, приказал своим людям убивать тех, кто впереди, а следующих за ними колоть остриями мечей и копий и силой поворачивать на врага. Тут, как говорит летописец, «больший страх одержал верх над меньшим»: зажатые с обеих сторон бежавшие сначала остановились, а потом вернулись в бой.
Филодем, сражавшийся рядом со Стратоником под началом брата царя, первым заметил панику на другом крыле и суету вокруг римского лагеря. С двумя сотнями всадников он поспешил на выручку и успел в самый раз.
Антиох, увидев, что неприятель опомнился, и обстоятельства складываются не в его пользу, счел за благо отступить. А римляне воспрянули духом. Перепрыгивая через груды трупов, наваленные посреди поля, где нашли свою смерть отборные царские воины (которых, как съязвил все тот же летописец, «удержала от бегства не только храбрость, но и тяжесть вооружения»), они устремились грабить. Разве не естественное право солдата – слегка обшарить того, кого собственноручно усадил в челнок папаши Харона? Коль скоро отнял жизнь – отчего б заодно не снять и одежду? Все так делали: и богоравный Ахиллес, и хитроумный Улисс, и благородный Гектор. А мы что хуже?
Эвменовы конники, не такие жадные до трофеев, продолжали рубиться с еще боеспособным неприятелем, предпочтя сечу грабежу. Но куда опаснее его лихого воинства для беглецов оказалась толпа, где в одном потоке смешались колесницы, слоны и люди. Бегущая армия – зрелище отвратительное и жуткое. Глаза у всех были круглы, лица перекошены, зубы оскалены. Озверелые, безумные, они толкали друг друга под серпы и ноги разъяренных животных, наступали на собственные кишки и сыпались, словно зерна, под ненасытимый жернов смерти. Даже соединенный гений нескольких Гомеров не смог бы передать ужас этой нелепой, расточительной траты сотен и сотен человеческих жизней.
– Берегись, учитель!
Разгоряченный схваткой, Филодем оглянулся – и замер, чувствуя, как шлем приподнимается на голове. Прямо на него, оглушительно трубя, несся рассвирепевший слон, чудовищный в своей налобной броне, с окровавленными бивнями и хлопающими, точно паруса в бурю, ушами. Миг – и его хобот обвился вокруг всадника, вырвал из седла. Филодем бился, крича, будто Лаокоон, опутанный змеями, но руки его оказались плотно прижаты к телу и не было никакой возможности защищаться. Стратоник в отчаянии огляделся по сторонам. В одиночку ему не справиться с таким колоссом! Но и помощи ждать неоткуда – битва перешла в избиение, бой – в бойню, вокруг царил сплошной хаос. А времени совсем не оставалось: Филодем судорожно хватал губами воздух, ребра его трещали, глаза выкатились из орбит, из носа, рта и ушей текла кровь, лицо полиловело, затем почернело, бесполезный меч выскользнул из разжавшихся пальцев. И тогда Стратоник, вложив все силы в один сокрушительный удар, отсек страшилищу хобот. Но вожатый слона успел метнуть в юного воина копье, пробившее легкие доспехи – и он рухнул на землю вслед за бесчувственным товарищем.
Поликсена закричала и закрыла лицо руками; ее колотил озноб. Она рванулась к двери, но неодолимая сила отбросила ее прочь, и голос шепнул властно: «Гляди!» Лавина образов хлынула в нее, через нее. Теперь ее душа сделалась полем боя, необъятным пространством, которое в один миг заполнили бегущие толпы. Это была какая-то вселенская агония. В нее вонзались все стрелы, летели все копья, все мечи кромсали, все кони топтали ее плоть. Казалось невозможным человеку вытерпеть такую боль. Она умирала раз за разом – тысячу раз, но спасительное небытие все не наступало. А лампа горела, будто разверстая рана, злобный багровый глаз.