Младенец рождается с пуповиной, обвитой вокруг его шеи, багровый от удушья, и повитухи объявляют его мертвым.
Моргана требует, чтобы ребенка дали ей на руки, и приказывает всем убраться. Роды продолжались больше суток и вычерпали ее силы, но остатка хватает на несколько слов заклинания, для которого она использует собственную кровь.
Первый крик Мордреда звучит с яростью загнанного в ловушку зверя.
Весь первый год его жизни ей приходиться ворожить постоянно, и теперь она носит «вуаль», не снимая, скрывая от людей поседевшие волосы и пергаментную хрупкость кожи. Она научилась забирать чужую красоту, не забирая жизней, иначе в окрестностях замка не осталось бы ни одной юной девы.
Младенец страдает кишечными коликами и вздутием, не может удержать грудного молока, покрывается красными пятнами, кашляет, задыхается от мокроты и рвоты, горит в лихорадке и плачет, плачет, плачет, его крики затопляют покои Тинтагеля и заглушают шум волн за окнами замка, Мордред – это море, на котором не смолкает шторм…
Через год все болезни проходят, и Моргана знает, что подействовало не ее волшебство. Просто ее сын решал, жить ли ему на свете или умереть. Она сразу понимает, что Мордред будет делать только то, что сам пожелает, и колебался в своих желаниях в первый и последний раз.
Мордреду два года, на его коже нет веснушек, никаких помарок на снежной белизне. С иссиня-черными волосами он напоминает существо, нарисованное углем на чистом листе. Детская пухлость, складочки-ямочки и небесные глазки… Ни одна женщина не зовет его «ангелочком».
Мордреду четыре года, и он бежит так быстро по скользким ступеням лестницы, вырубленной в скале, что падает и ломает ногу. Моргана за мгновение залечивает кость ценой нескольких лет своей жизни и просит его быть осторожнее.
– Хорошо! – бросает мальчик через плечо и, не поблагодарив, вылетает из горницы, чтобы продолжить бег.
Мордреду пять лет, и они стоят на парапете, бросая камешки вниз.
– Ты можешь сделать так, чтобы они не падали в воду? – спрашивает он.
– Могу, – улыбается Моргана. – Сила магии велика, она способна преодолеть даже притяжение земли, именуемое силой гравитации. Запомни это понятие.
– Гра-ви-та-ци-я, – старательно повторяет мальчик. – Гравитация, притяжение земли… Запомнил!
– Умница, – хвалит его Моргана.
– Если я умница, то соверши волшебство, – умильно улыбаясь, просит Мордред.
– Каждый раз, когда я совершаю волшебство, то начинаю болеть.
– Ну, пожалуйста, матушка! – он капризно дергает ее за юбку. – Я хочу посмотреть.
– Неужели тебе меня не жаль? – Улыбка подмерзает на лице Морганы.
Мальчик дуется:
– Это тебе меня не жалко. Я прошу совсем небольшое чудо. Ты не хочешь порадовать собственного сына?
– Я совершила для тебя достаточно чудес.
– Я их не помню.
– Зато я помню, – отрезает Моргана. – И довольно об этом.
С досадой она швыряет камень вниз, и тот громко плюхается в воду.
Мордред напряженно жует губу, уставившись на кончики своих сапог. Затем резко вздергивает подбородок, два куска грозового неба полыхают от молний. Моргана ждет, что он закричит, заливаясь бессильными слезами, злясь, что она отказывается исполнить его желание.
– Если ты этого не сделаешь, – спокойно произносит мальчик, – я сломаю себе другую ногу.
Мордреду шесть лет, и Моргана застает его в саду с ножом, которым он ковыряется во внутренностях прелестной птички с бирюзовым оперением и тоненьким изящным синим клювом. Рыжая грудка распотрошена и выдает все свои секреты.
– Мне стало любопытно, как устроены ее внутренности, – объясняет Мордред невинно. – И где в ее теле находится то, что позволяет ей летать.
Он уверяет мать, что нашел птичку в саду со сломанной шеей, и это может быть правдой, а может и не быть.
Мордреду семь лет, и его начинают учить воинскому искусству.
Он держится в седле так, словно в нем родился, попадает из лука и арбалета точно в цель и так ловко управляется с мечом, копьем и секирой, что тренирующие его рыцари не устают расточать похвалы.
– Ваш сын, госпожа, станет великим рыцарем, – горячо заверяют ее. – А слышали бы вы, как умно он рассуждает о стратегии! Разглядывая план крепости, он способен сразу понять, где следует установить палисады, какие участки стен наиболее уязвимы и нуждаются в дополнительной защите у подножий, какое количество металлических «ежей» потребуется для вырытых рвов.
Рыцари дребезжат от восторга, но Моргана испытывает сомнение.
За ужином она спрашивает сына:
– Тебя увлекает постижение воинского мастерства?
Мордред скучливо улыбается, отправляя в рот кусок мяса ленивым недетским жестом.
– Да, – отвечает он, – довольно занятная игра.
Мордреду десять лет, и он должен стать оруженосцем взрослого рыцаря для продолжения обучения, но отказывается кому-либо служить. Вместо этого он требует нанять ему учителей музыки и вскоре овладевает лютней, флейтой и арфой так же блестяще, как подчинял себе меч, копье и секиру.
Однажды Моргана слышит музыку, звучащую, будто ласковые ладони лазоревых волн снова и снова гладят дремлющий берег. Она делает себя невидимой и проникает в зал, где ее сын переборами пальцев раскрывает душу инструмента. Она застывает, не шевелясь, в текучем жидком серебре мелодии и впервые видит у Мордреда глаза Артура.
Через полгода ему надоедает музыка, и он забрасывает занятия, раздробив напоследок все инструменты секирой.
– Я не стал их разбирать. – Он азартно расшвыривает ногой обломки. – И без того знаю, что музыки внутри нет.
Мордреду одиннадцать, и единое королевство разваливается на мертвые разоренные земли, над которыми стоит глухой серый туман и раздаются горестные стоны.
Корнуолл – последнее место в Британии, где появляется солнце. Оно выкатывается на небосклон неохотно, стоит низко и греет слабо. Но это лучшее, что может сделать Моргана.
Спасаясь от голода, эпидемии старых и новых болезней, холодов и серого душка мертвечины в стылом воздухе, люди стремятся в ее владения, умоляя принять под свое покровительство.
– Скоро нам придется гнать их прочь, – заявляет Мордред, катая по столу спелую виноградину. – Корнуолл не может вместить всех, кто сбегает от отца. Кстати, – прибавляет он без особого интереса, – ты можешь сказать мне, мать, почему это происходит? Почему гибнут земли Артура?
– Потому что король и земля едины. А отец твой несчастен и тяжко болен.
– Хм. – Мордред с задумчивым видом раскусывает ягоду. – Интересно… Он скоро умрет, да? И с ним все королевство. Значит, это не просто аллегория?
– Это один из древнейших законов прежнего мира, и он все еще имеет силу. «И в каждом начале живет волшебство».[6]
– Вернее сказать, умирает волшебство, – ухмыляется Мордред и звонко хохочет, в восторге от собственной шутки. – Что ж, поглядим, как пойдет дело.
В одиннадцатилетнем ребенке есть что-то от рассудительного старика, для которого все лучшее давно кончилось.
Мордреду двенадцать, и он расчленяет в подвале замка трупы, чтобы лучше узнать устройство человеческого тела и выяснить, где в нем селится смерть.
– Они попали ко мне уже покойниками, – клянется он, и это может быть правдой, а может и не быть. – Вместо оскорбительных обвинений лучше помоги мне и наколдуй лед, чтобы они хорошо сохранялись. И прошу тебя, мать, сделай так, чтобы слуги не болтали. Какое-нибудь заклинание молчания, а? Не хочу, чтобы попы обвинили меня в чернокнижии, некромантии или еще каком-то абсурде.
Анатомия увлекает его дольше обычного.
Мордреду тринадцать, и в промозглый дождливый день, зябко ежась под шерстяным плащом, он жалуется на то, что климат портится даже в их владениях, температура снижается с каждым днем, и такими темпами Британия скоро превратится в территорию вечной мерзлоты.
Моргана не учила его этим словам и не объясняла их значения.
Мордреду четырнадцать, и он смертельно скучает. Всплески энергии сменяются у него апатией. В иные дни он оседлывает коня и едет на охоту с толпой сопровождающих, стараясь собрать вокруг себя больше людей, или упрашивает мать устроить бал, поэтический турнир, ярмарку с выступлениями лицедеев... В другие мрачно бродит в одиночестве по закоулкам замка и сада, отказывается от еды и спит только под воздействием сонного зелья («Три капли настоя для крепкого сна, пять капель для беспробудного в несколько дней»).
Одно время его занимала любовь. Какие-то служанки, какие-то дамы, какие-то мальчишки-пажи прокрадывались в его комнаты и уходили по утрам, стыдливо пряча глаза.
– Серия нелепых телодвижений и краткое животное удовольствие, – выносит он свой вердикт. – Право, куртуазная любовь, которую придумали в Камелоте, и то имеет больше смысла. Мой идиот-отец ухитрился изобрести что-то, имеющее смысл, а я не могу это использовать!
Несмотря на его цинизм, Моргана видит, что он действительно расстроен.
– О, если бы я только был способен влюбиться! – стонет он со слезным отчаянием. – Что же со мной не так, матушка?! Какой-то дефект души…
Моргана садится рядом с сыном, обхватывает за плечи и гладит по прекрасным иссиня-черным волосам.
– Это еще может произойти, – утешает она, но Мордред, конечно, слишком умен, чтобы ей верить.
И все же, глотая слезы, он – впрочем, недолго – выглядит обычным мальчиком, а не древним, измученным знанием и бесконечностью жизни полубогом, запертым из-за чьей-то злой шутки в юном человеческом теле.
Мордреду пятнадцать, и он бросает любое занятие, не доводя до конца. Он успел увлечься поэзией, целительством, обучением охотничьих соколов и даже земледелием, придумав, как обогащать истощающуюся почву, но, достигая во всем успехов, ни к чему не может удержать интереса.
– «Смотри, как разрушается от безделья ленивое тело, как портится в болоте от бездействия вода». – Моргана с немалым трудом выстраивает по памяти длинную фразу.
– «В озере», – поправляет ее сын. – Ты перепутала водоемы, мать. Это Овидий.