– Верно.
– Я знаю, что верно, – грубо говорит Мордред. – У меня исключительная память. А вот тебя она с возрастом уже подводит.
Она склоняет голову набок и прищуривается.
– Осторожнее, сынок.
Мордред вздергивает подбородок, намереваясь сказать что-то дерзкое, но под ее предупреждающим взглядом решает промолчать.
– Извини, – бормочет он, сплетая и расплетая нервные пальцы. – «Память слабеет, если ее не упражняешь».
– Высказывание Цицерона. Как видишь, у твоей старой матушки память еще не столь плоха.
– Сейчас проверим! – Мордред воодушевляется идеей, воспламеняется он всегда легко, лишь горит недолго. – «Строгость отца – прекрасное лекарство: в нем больше сладкого, чем горького».
– Если не ошибаюсь, Эпиктет.
– Ты не ошибаешься. «Любви женщины следует более бояться, чем ненависти мужчины. Это яд, тем более опасный, что он приятен».
– Сократ! – Моргана радуется, что побеждает в их маленькой стычке.
Без предупреждения о смене настроения Мордред зло усмехается, и его неправдоподобно красивые черты сминаются в уродливую гримасу.
– Жаль, бедняга отец не слышал этой мудрости. Ты ведь опоила его каким-то любовным ядом, чтобы зачать меня. Стоило спать с собственным братом ради этого?
Моргана замахивается и бьет сына по лицу.
Мордред вскрикивает, хватаясь за горящую щеку.
Пристыженная, она хочет кинуться к нему и попросить прощения, но что-то удерживает ее на месте.
«Он чудовище, или это я чудовище?..»
Они стоят, глядя друг на друга, и оскорбленный блеск в глазах Мордреда тухнет, сменяясь страшной тоской.
– Да, я тоже думаю, что не стоило, – медленно произносит он и уходит.
Она слышит цокот копыт и свист хлыста во дворе замка.
Мордред возвращается через несколько недель, и в той черноте, что просвечивает через его снежную белизну, Моргана видит, что он убил человека.
Дитя волшебства и греха больше не дитя.
Он носит свою первую смерть, как корону, меч и плащ с вышитым гербом. В его манерах вместо резких порывов молодости появляется величественность. Он отдает царственные распоряжения и милостиво кивает, когда их исполняют. Его негромкий голос поднимается над любой толпой. Очаровывая и пугая людей, он приковывает к себе внимание. Побеждая на турнирах закаленных воинов, вызывает всеобщее уважение. Исправляя ошибки философов и советуя поэтам лучшие рифмы, возбуждает зависть и восхищение. Все его умения идут в ход, он щедро тратит их на людей. Люди – его новое увлечение. Ему нравится, что они его любят, пусть даже он не способен любить в ответ.
В Тинтагель стекаются рыцари и бароны, прослышавшие о юноше дивной красоты, невероятного ума и королевской крови. Они еще не знают, чья кровь течет в его жилах, но уже готовы присягать ему на верность. Бедствия, поразившие Британию, заставляют людей искать нового лидера, который поведет их к счастью.
К концу года у него появляется собственная армия тех, кто хочет провозгласить его королем.
Мордреду шестнадцать, и Британия – владения Зимы.
На свете нет больше чудесного меча в зачарованном камне, последние дни волшебства тают, наступила эпоха человека.
Человека, пришедшего, чтобы продолжить остановленные Артуром битвы.
– Что ты собираешься делать? – спрашивает Моргана, когда сын, облаченный в полный воинский доспех, приходит попрощаться с нею.
– Предъявлю отцу ультиматум. Либо он добровольно отказывается от власти, либо я объявляю войну. Уверен, он выберет последнее. «Сладка и прекрасна за родину смерть». {6} Как тут устоять? – Он окидывает Моргану с ног до головы царапающим взглядом. – Разве это не то, чего ты всегда хотела? Месть, разрушение Камелота, смерть Артура.
– Я больше не знаю, – честно признается она. – Я ненавидела и любила его всю жизнь, а сейчас я просто устала. И от любви, и от ненависти.
– Ничего, корона, которую я однажды на тебя возложу, тебя утешит, милая матушка, – ухмыляется Мордред.
Обещание звенит пустотой железного шлема, валяющегося рядом с убитым.
– Мы воссядем с тобою рядом на троне, – продолжает он с фальшивым вдохновением, – и будем править Британией. Ставить социальные эксперименты в масштабах целого государства. О, нам будет, чем заняться, не заскучаешь. Об Артуре же будут вспоминать лишь самое плохое: как он довел процветающую страну до ручки, жалкий рогоносец и глупец. Мы надругаемся и над его жизнью, и над его смертью. Я сам напишу парочку каких-нибудь отвратительных пасквилей. Приободрись, мать, будет весело.
«Мой несчастный злой мальчик, – думает Моргана. – Тебе нужно занятие, развлечение, хоть что-то, чтобы от себя убежать. И ты так одержим Артуром, тебе так не хватало отца. А теперь ты можешь только убить его».
– В любом случае, – завершает Мордред, и показное воодушевление облетает с него, разбитого старика в молодом теле, – уже слишком поздно.
– Да, – соглашается Моргана.
Она целует сына в лоб и в губы, а потом подходит к окну и смотрит ему вслед, как положено прекрасной даме из баллады, провожающей рыцаря в поход.
В отличие от прекрасной дамы, она не плачет, глядя на то, как тянется за стену густого тумана цепочка блестящей кавалькады.
Мордред скачет впереди войска – юный полубог, носящий смерть, как корону, меч и плащ. На его белых знаменах вышит черный дракон.
Она знает, что больше не увидит его живым и не сможет попросить прощения за то, что заставила его существовать.
На омертвелую корку земли ложится снег.
«Собралось к нему множество народу, ибо среди баронов общее было мнение, что при короле Артуре нет жизни, но лишь войны и усобицы, а при сэре Мордреде – веселие и благодать. Так был ими король Артур подвергнут хуле и поруганию, а между ними были многие, кого король Артур возвысил из ничтожества и наделил землями, но ни у кого не нашлось для него доброго слова».{7}
Мордред присылает с гонцами письма, в которых сообщает, что все хорошо. Веселие и благодать.
Мордред – заклинание Раздора Морганы.
Иногда, думая о сыне, она навещает его покои, вслушиваясь в эхо звучавшего в комнатах голоса. Легко дотрагивается до его вещей, читает его книги, ворошит разбросанные на столе и по полу бумаги.
У Мордреда быстрый почерк, нервозность с кончиков пальцев перетекала в чернила, а нажим был столь силен, что перо нередко оставляло сквозные дыры.
На бесконечных пергаментных свитках остались его размышления о природе вещей, споры с давно умершими мудрецами, неоконченные поэмы, наброски придуманных им историй. На мельчайших, пожелтевших от времени обрывках бесконечного неотправленного письма – то, что он хотел сказать отцу. Несколько слов, сверкающих, как обвинение, на большом чистом листе – то, что хотел сказать матери. На обратной стороне решения математической задачи – почти неразличимые слипшиеся буквы короткой фразы.
«Самоубийство – это единственная философская проблема».
Моргана движется в сторону леса.
Вечереет, и небо становится из серебряного свинцовым, обнаженные ветки скребутся об его холодную твердь, оставляя черные царапины. Лес редкий, как космы старухи. Угрюмыми рядами стоят скелеты деревьев, на которых растут подгнившие плоды – разлагающиеся тела, исклеванные вороньем.
Она идет босыми ногами по хлюпающей грязи в снежных проплешинах. Под ее ступнями дрожит в ознобе земля, из памяти которой стерты Весна, Лето и зелень. Земля закутана в саван и думает, что всегда была такой. Вскоре она умрет и уже не возродится. Люди погибнут от голода, болезней и своей бессмысленной жестокости. На смену им придут новые-старые жители – боги и тени, обитатели сумерек и Холмов, ждущие своего возвращения. И тогда земля снова вспомнит зеленый цвет, но он будет уже другим, горьким, холодным.
– Ты станешь нашей королевой, – слышит она их шепот, – владычицей волшебных земель, Феей Морганой. Навсегда прекрасная и бессмертная…
Когда-то в детстве она мечтала, чтобы время сделалось ей подвластным, но тени говорят, что намного лучше, когда никакого времени нет вовсе, лишь не меняющаяся зеленая вечность.
На низком горизонте темнеют очертания замка, на башне которого развевается белый флаг с черным драконом.
– Талантливый мальчик, – раздается знакомый голос. – Хорошая наследственность, плохое воспитание. Или наоборот?
Моргана, вздрогнув от неожиданности, оборачивается.
Мерлин сидит на земле, прислонившись спиной к стволу дерева, на котором болтается труп повешенного рыцаря в заржавевших доспехах. Железные пластины скрежещут, когда ветер теребит веревку. Волшебник и сам выглядит как покойник, но, похоже, это его мало заботит.
Он курит и чертит на снегу знаки. Закончив писать, со вкусом выпускает колечками дым и щурится на Моргану с обычной насмешкой.
– Этого никогда не будет, знаешь, – произносит он беззаботным тоном. – Твои старые друзья просчитались, они могут погубить Камелот и Артура, но все равно не вернутся в мир. Люди укоренились в нем слишком крепко, а они отказываются это понять. Я-то понял уже давно, поэтому здесь, – он обводит рукою вокруг себя, – меня уже нет.
Из его бледного рта вылетают еще несколько дымных колец, и каждое из них смеется:
– Впрочем, Фейри всегда были немного идиотами.
Мертвец, висящий на ветке, согласно поскрипывает, хлопья ржавчины сыплются с его доспехов.
Волшебник, докурив, смачно сплевывает и поднимается с места. Вертит шеей, хрустя позвонками, и засовывает руки в карманы штанов. Теперь он словно не замечает Моргану, смотрит сквозь нее в пустоту.
– Авалон, – произносит он напевно и мягко. – Яблочный остров, где исцеляются раны и время не умирает, но течет так медленно, что за один его миг во внешнем мире минуют эпохи. Если бы люди могли его отыскать, их души бы переродились. Но проникнуть на Авалон может лишь чародей… – Напевный голос обретает привычные острые края, и Мерлин как-то раздраженно дергает плечами, будто с кем-то спорит. – Ну да, какая-то девица в зеленом довезет его в лодке, это упомянуто в одном стихотворении, хотя черт их знает, этих поэтов, откуда они берут свою муру.