Столько раз он исчезал перед ее глазами, а сейчас, что-то насвистывая, просто уходит, не прощаясь и не оглядываясь, в коридор холодной ночи, слабо освещенный безжизненной луной на грязном небе.
Моргана, присев на корточки, пытается разобрать надпись, оставленную волшебником на рыхлом снегу.
Когда она просыпается, слова серебрятся на изнанке ее век.
«Hic jacet Arthurus rex quondam rexque futures».{9}
Небо над Каммланом пылает.
Столь щедрое жертвоприношение было свершено, и солнце, старый бог, восстало над удобренной землей.
Моргана пробирается среди завалов трупов по огромному полю, на которое льется багровая кровь заката, расплескиваясь на грязных лицах и начищенных до зеркального блеска рыцарских латах, рыцари, рыцари, воины лежат в обнимку…
И Артур с Мордредом, отец и сын, слиты в единственном своем объятии копьем и мечом, которыми они пронзили друг друга.
Зачарованные ножны Экскалибура срезаны, и Артур истекает кровью.
Мордред уже мертв. Моргана склоняется над ним, стирает жирную черную землю, пыль и бурую кровь с белого лица, и ей открывается улыбка, какой она не видела у своего сына: тишина и нежность в уголках еще ярких губ. «Самоубийство – это единственная философская проблема». Он решил ее блестяще, как и все, что делал.
Она отдает приказы, и несколько оставшихся в живых рыцарей подчиняются этой властной, грозной и прекрасной молодой даме, что велит отнести умирающего Артура в лодку, привязанную у берега озера. Один из рыцарей смутно помнит, что перед началом битвы не замечал этой серой глади невдалеке от поля сражения, но он был столь взволнован предстоящей схваткой, что, должно быть, зрение его помутилось от воинского пыла.
Лодка отчаливает, и чем дальше она плывет, тем слабее чувствует себя Моргана. Ее пальцы дрожат, когда она вынимает Экскалибур из судорожно сжатых рук Артура и швыряет меч во все ярче зеленеющие воды.
– Он вернется к тебе, когда снова будет нужен, – обещает она брату, устраивая его разбитую голову на своих коленях.
Артур постарел от лет и несчастий, волосы и борода посерели, его обожженное горем сердце все медленнее гонит кровь, а кожа сделалась цвета зимы, изгнавшей солнечные поцелуи. Сквозь его ужасные раны вытекает живое тепло. Но он еще не мертв, она слышит его дыхание.
– Я люблю тебя, милый брат, – признается она наконец, гладя его бедную голову, его бедный остывающий рот, его бедные руки с разбухшими венами и артритными суставами, которые она могла бы исцелить, но вскоре исцеление придет к нему само, да и сила той магии затмит то, что может сделать Моргана.
– Каждый должен следовать своему предназначению. – Она кусает губы, давя приступ острой боли, истязающей ее тело.
Волны, сверкающие дивной изумрудной глубиной, спокойно плещутся за кормой лодки, плывущей по озеру Маленьких камней, которое перенесла Моргана к Каммланскому полю. Озеро, каким оно было века назад…
В священной зеленой роще на берегу поют птицы, и жизнерадостное настойчивое «чик-чирик» будит короля, которому чудится, что он очнулся в Камелоте после бурного пира, где выпил больше положенного, потому немного шумит в затылке и давит виски.
Ресницы запорошены тяжелым ало-золотым светом, и мир поначалу дробится пред его взором. Прояснившимся зрением он видит склонившуюся над ним безобразную старуху, столь древнюю и ветхую, что чудо еще, как она жива. С желтой лысой головы свисают несколько белоснежных прядей, почерневший рот провалился внутрь изжеванного лица. Глаза под пленками бельм слепы, но устремлены на Артура. Его ноющая голова покоится на ее костлявых коленях, торчащих из-под складок истлевшего зеленого шелка, и она поглаживает его грудь скрюченными птичьими лапками.
Артур едва не отшатывается, но замечает слезы, катящиеся из слепых глаз, и чувствует, как сотрясается сухое тельце в беззвучных рыданиях.
– Леди! – восклицает король рыцарей, поднимаясь в лодке. – Во имя Господа нашего, скажите, от чего вы пришли в такое расстройство?
Заслышав его голос, старуха изумленно вскрикивает, невидяще шарит вокруг руками и бормочет:
– Очнулся, он очнулся… Ты говорил: «Проникнуть на Авалон может лишь чародей», но я сама догадалась, что врата вели через Ллин Керег Бах… У меня получилось, ты слышишь?
Слова смазываются в шамкающем рту, и король едва может разобрать ее бессвязный лепет.
Он оглушен событиями, не может вспомнить, как очутился в этой барке, не понимает, отчего та плывет без гребцов и паруса, и не знает, куда направляется по праздничной зелени вод чрез рубиновую галерею заката.
Но рыцарь должен спасать тех, кто попал в беду, и он, как всегда, собирается это сделать.
– Кто вы? – ласково спрашивает он старуху. – Могу ли я вам помочь?
Но она только заливается слезами и мелко дрожит, жалкие выдохи сыплются с черных губ, и Артур чувствует в горле ком, его сердце жалит ее страдание, он опускается с нею рядом на дно барки и обнимает худенькие плечи.
– Не плачьте, леди. Прошу, поведайте о своем горе. Нет такого зла на свете, которое нельзя было бы выправить.
Она стискивает его обнимающую руку и всхлипывает:
– Ты простишь меня?
Надрывное дыхание уносит порыв свежего ветра, в котором распускается пышный яблочный аромат, словно где-то недалеко зеленеет сад, остров, целый мир, где существует лист, цвет и плод в единый момент времени, и не кончается Весна…
– Да, – Артур опускает ей веки и крепче прижимает к себе легкое мертвое тело старухи, убаюкивая и гладя по волосам. – Прощу.
Рассказы
Юрий НЕСТЕРЕНКО
ПАЦИФИСТЫ
– Мы выиграли джекпот! – возбужденно объявил Кларк с порога аппаратного отсека.
– Ну, можно сказать и так, – равнодушно откликнулся Стивенсон, продолжая сидеть к нему спиной и пялиться в экран, по которому уже невесть по какому разу бежали строчки диагностики. – Если верить официальным документам производителя, вероятность спонтанной декогеренции во время гиперпрыжка – что-то порядка одной миллионной. Не каждому так везет, да.
– Это если она действительно спонтанная, – холодно уточнил Кларк. – Если проходить ежегодную инспекцию в сертифицированном центре, как положено по инструкции, а не...
– Не начинай снова, – поморщился Стивенсон. – Ты тоже не прочь был сэкономить на этих дурацких инспекциях. А теперь твое нытье не поможет мне искать неисправность.
– Ты ищешь ее вторые сутки, – напомнил Кларк. – И даже если найдешь, дальше что? Это же гиперпривод, а не лодочный мотор твоего дедушки. Его не починишь с помощью изоленты и паяльника.
– Спасибо, что пришел сообщить мне эту невероятно свежую новость. Что-нибудь еще?
– Вообще-то, да. Я с этого начал. И если бы ты слушал, а не принялся сразу ворчать...
– Это я принялся ворчать?
– Короче! – потерял терпение Кларк. – Пока ты тут без толку гоняешь нанороботов по десятому кругу, я нашел планету. Пригодную для жизни.
На сей раз Стивенсон все же обернулся к компаньону.
– Не шути так, Кларки, – сказал он. – Мы определили наши координаты еще вчера. Ошибки быть не может. У этого паршивого карлика вообще нет планет, а тем более – обитаемых.
– Твоя беда, Чак, – наставительно изрек Кларк, – в том, что ты слишком веришь, что чего-то не может быть. Не может отказать гипердвигатель во время прыжка, не может быть планеты, если ее нет на картах... Пойдем в рубку, и я покажу тебе то, чего не может быть.
Стивенсон с неожиданным проворством выбрался из тесного технического лаза и последовал за компаньоном. Минуту спустя он уже смотрел на увеличенное изображение крохотного пузыря на краю красного звездного диска и столбик рассчитанных компьютером параметров. Вне всякого сомнения, это была планета земного типа, в обитаемой зоне, с атмосферой, содержащей кислород и водяные пары. А если есть свободный кислород, значит, есть и жизнь. На необитаемых мирах кислород встречается только в связанном состоянии.
И это означало, что впервые с тех пор, как их аварийно вышвырнуло в континуум в буквальном смысле посреди нигде, у них появилась надежда.
– И все равно не понимаю, – бормотал Стивенсон, глядя на экран. – Мы, конечно, у черта на рогах. У этой паршивой звезды даже имени нет, только номер. Но это все-таки не за пределами исследованного космоса! Не может быть, чтобы мы были здесь первыми. И не может быть, чтобы те, кто были здесь до нас, прохлопали планету с биосферой на низкой орбите! Бывает, что не замечают какой-нибудь булыжник, болтающийся за сотню астроединиц от своей звезды, но чтобы вот так...
– Я же говорю – это джекпот! Я понятия не имею, почему ее не нашли раньше, но – ты же понимаешь, что нам причитается, как первооткрывателям?
– Угу. Лет через сто пятьдесят, когда наш сигнал бедствия дойдет до ближайшей базы.
Без работающего гиперпривода единственным средством связи для них оставалось обычное радио. Не лучший вариант на периферии освоенного космоса, где расстояния между обитаемыми мирами составляют десятки парсеков.
– Может, и раньше, – оптимистично возразил Кларк. – Мало ли кто еще сюда наведается за это время.
– Никто по доброй воле не полетит к звезде, у которой по всем каталогам ничего нет. А не по доброй воле, я уже сказал, один на миллион... да и толку нам от других таких же неудачников?
– Вот опять ты зарекаешься. И потом, может, тебе все же удастся наладить хотя бы контур, обеспечивающий гиперсвязь.
– Не нравятся мне вещи, которые я не понимаю, – покачал головой Стивенсон. – Это... все равно что самородок, лежащий посреди улицы. Не самой людной улицы, но все-таки. Такого просто не бывает. А если такое все-таки есть, то этот самородок лежит там неспроста, и неспроста его никто не подбирает...
– Так или иначе, мы летим туда, – твердо заявил Кларк. – Я не собираюсь сто пятьдесят лет болтаться в открытом космосе, тем более в твоем обществе. Не говоря о том, что системы жизнеобеспечения столько не протянут.