– А если слова не доходят, то не «сколько раз просить», а хорошенько отшлепать! Уж можете мне поверить, это помогает лучше, чем все детские психологи, которых в этой дыре все равно...
Договорить Стивенсон не успел. Все произошло буквально в какую-то секунду. Только что Лана сидела, казалось, в совершенно непригодной для прыжка позе – и вот она уже взвилась над столом, а в следующий миг всем своим весом обрушилась на Стивенсона. Этот вес был не столь уж велик, но не ожидавший атаки землянин свалился с лавки навзничь и ударился головой об пол. Мох смягчил удар, и тот не причинил вреда; Стивенсон, все еще не понимавший толком, что происходит, машинально попытался спихнуть с себя маленькую фурию, но все его рефлексы противились тому, чтобы ударить ее всерьез. Вопреки своим недавним грозным заявлениям, он никогда в жизни не бил детей, и уж тем более, девочек.
Так что последняя доля секунды, когда у него еще был шанс спасти свою жизнь, была потеряна. Маленькие острые зубы впились в его шею над воротником скафандра, безошибочно находя сонную артерию.
Кларк опомнился только тогда, когда фонтан алой крови оросил его ногу и левый бок; несколько капель, кажется, долетели даже до лица. Он вскочил (насколько позволила лавка, слишком тяжелая, чтобы сдвинуть ее назад), дергая из кобуры парализатор. Тот выскочил и тут же зацепился за край стола, так что Кларк едва не выронил его; со второго раза он таки сумел вскинуть свое недооружие, но, ведомый теми же рефлексами, которые только что погубили его компаньона, сперва наставил таковое через стол на Влада (тот сидел неподвижно и никак не пытался ему помешать) и лишь затем развернулся налево, к источнику истинной опасности.
Лана уже оторвалась от своей жертвы и поднималась на ноги. Тело на полу еще дергалось, но вот кровь из разорванной артерии стрельнула вверх в последний раз, и все прекратилось. Лана повернулась к Кларку, утирая рот рукой, но кровь все еще капала с ее подбородка на легкое платьице.
– Очень прошу не иметь обиды, – сказала она, как ни в чем не бывало. – Он огорчил моего папу. И еще он...
Кларк, не слушая, уже жал на кнопку парализатора, еще и еще. Но разрядов не было. Несмотря на индикатор на рукоятке, по-прежнему светившийся зеленым.
Кларк мог бы попытаться ударить ее ногой, но эта мысль даже не пришла ему в голову. Еще пару секунд он смотрел в тупом ужасе на эту... это существо, преграждавшее ему путь на волю. Затем вскочил на лавку, оттуда на стол и побежал к выходу. Никто не пытался его задержать. Он спрыгнул со стола и вылетел из комнаты; оставалось преодолеть лишь небольшие сени – и он вырвется из этого проклятого дома. Но в тот же самый миг снаружи послышались шаги, и дверь распахнулась. На пороге появился мужчина, которого можно было бы счесть более молодой версией Влада, но Кларк не бросил на него даже мимолетного взгляда. Ибо впереди мужчины в сени, резво перебирая шестью кривыми лапами, вбежало покрытое чешуей чудовище, походившее на помесь гигантского бультерьера со средней величины аллигатором, и взгляд трех его желтых глаз, тут же устремленный на забрызганного кровью чужака, не сулил ничего хорошего. Кларк не нашел ничего более умного, как швырнуть ему прямо в морду бесполезный парализатор. Разумеется, легкий пластиковый корпус отскочил от чешуйчатого носа, не причинив ни малейшего вреда. Но на настроение монстра это если и повлияло, то явно не лучшим образом.
– Фу, Ахмет! Фу! – донесся сзади голос Влада, но зверь уже прыгнул. Кларк успел лишь вскинуть руку, защищая горло. Четыре клыка, длинные, острые и тонкие, как иглы, с легкостью пронзили материал скафандра и впились в подставленное предплечье; Кларк ощутил весь вес повисшего на нем монстра. Его ноги подкосились, в глазах потемнело, и землянин рухнул на пол, теряя сознание.
– Вы меня слышите? – кто-то щелкнул пальцами сперва над его левым, потом над правым ухом. – Кларк? Мистер Кларк?
Он тяжело разлепил веки и несколько раз моргнул, прежде чем различил потолок со свисавшими оттуда красными клубнями. Скосив глаза направо – на голос, – он увидел Влада, сидевшего на краю кровати. Кларк все вспомнил и еле удержал стон. Он попытался осторожно пошевелиться, проверяя, не связан ли он. Все оказалось еще хуже: он вообще не чувствовал своего тела.
– Я... жив? – прохрипел он.
– Конечно, – ответил Влад. – Бусучий яд не убивает. Он только парализует жертву. Видите ли, бусуки откладывают яйца в плоть своей добычи, которая служит пищей детенышам, оставаясь при этом живой до самого их выхода из тела. Довольно обычный механизм у насекомых, но редкость у крупных позвоночных, насколько я знаю...
Кларк почувствовал ледяной ужас в животе.
– Вы что же, хотите сказать, что я теперь...
– Нет, конечно, нет, – улыбнулся Влад. – Ахмет не откладывал в вас яйца. Он же самец. Самцы бусук тоже предпочитают живые консервы, но для себя. У них весьма компактный пищеварительный тракт, так что они не могут съесть сразу много. Поэтому процесс поедания жертвы растягивается обычно на несколько недель. Начинают они с конечностей, стараясь как можно дольше не повреждать жизненно важные органы... Хорошая новость для жертвы состоит в том, что боли при этом она не чувствует – нервная система перестает работать практически полностью. Но Ахмет, конечно, не рассматривал вас как добычу. Даже дикие бусуки не охотятся на людей. Ручную теоретически можно натаскать на человека, но мы этим, разумеется, не занимаемся. Мы используем их удивительное обоняние главным образом для поиска подземных грибов... Ахмет просто защищался, единственным доступным ему способом. Вы его напугали.
– Кто кого напугал... – проворчал Кларк.
– Да, кстати, о параличе, – Влад показал Кларку знакомый парализатор. – Я ценю то, что вы явились к нам без летального оружия, но и эта штука здесь тоже совершенно бесполезна. Как и любые бластеры. Мы накрыли весь архипелаг стасис-полем. Никакие мощные разряды здесь невозможны. Только слабые токи, не способные причинить вреда. Теоретически, конечно, можно изготовить старинное огнестрельное оружие. Но сделать для него порох было бы весьма затруднительно, особенно в домашних условиях. Видите ли, у нас тут совсем нет селитры. Можно обойтись и без нее, но это уже требует синтеза азотной кислоты на серьезном химическом оборудовании с использованием платино-родиевых катализаторов, а мы позаботились, чтобы ничего такого не осталось нигде на планете.
– Как улучшился ваш английский, – усмехнулся Кларк. – Зачем было ломать комедию, изображая деревенского увальня? Мы могли бы сразу поговорить, как деловые люди. И глядишь, удалось бы избежать...
– Не было никакой комедии, – покачал головой Влад. – Мы действительно живем так, как вы видели... большую часть времени, когда ничто не мешает. И нам такая жизнь нравится. А что касается английского... я действительно не так хорошо знал ваш язык к моменту нашей первой встречи. А моя дочь и подавно. Видите ли, – произнес он извиняющимся тоном, – у нас английский – это язык, на котором говорят с животными. Обратиться по-английски к человеку – значит нанести ему оскорбление. С животными научные темы, сами понимаете, не обсуждают, так что мне пришлось проштудировать кое-какие старые книги, пока вы были без сознания.
– Сколько же я тут уже валяюсь?
– Шесть недель.
Кларк потрясенно молчал, переваривая услышанное.
– Прошу не принимать это в обиду, – церемонно произнес Влад. – Как я понимаю, эта традиция пошла не от того, что ваш язык плох, а оттого, что наши и ваши предки когда-то были врагами. Но теперь это уже не имеет значения... Вы знаете, что произошло на нашей планете?
– Здесь был военный полигон, где Федерация испытывала вирус, повышающий агрессию. Когда вирус вырвался из-под контроля, планету закрыли в карантин, а после распада Федерации и вовсе забыли о ней. Считалось, что вы тут все друг друга перебили.
– Как видите, не все, – усмехнулся Влад. – Хотя за три недели Бойни действительно погибло больше трех четвертей населения. Но оставшиеся все-таки сумели остановиться. И научиться с этим жить.
– Никакого оружия, никакой промышленности, способной его произвести... даже никаких ножей и вилок, – начал понимать Кларк.
– Мягкие полы, во многих домах и стены, – кивнул Влад. – Все предметы по возможности – или мягкие, или легкие, или хрупкие, или, наоборот, как наша мебель, такие большие и тяжелые, чтобы никто не мог поднять их в одиночку. Ну и так далее. Но это все не решает главной проблемы. Люди способны убивать и без всяких дополнительных приспособлений, вы сами видели, как это бывает...
– Да уж! – Кларка пробрал озноб, когда он вспомнил эту картину.
– Мы избегаем всего, что способно повысить агрессивность. Мяса, алкоголя, спортивных соревнований... вообще любого соперничества. На наших фестивалях, где показывают свое искусство певцы, поэты и так далее – вплоть до кулинаров – никогда не присуждаются места и премии. Никаких споров, никакой политики, само собой. Эти праздники – единственные случаи, когда много людей собирается вместе. Только для радости и веселья, никогда для обычной жизни, способной спровоцировать конфликты... Мы ведь не пребываем в состоянии постоянной злобы и ненависти, как вы, надеюсь, уже поняли. Пока ничто не выведет нас из равновесия, мы, в общем, обычные люди. Но вот если нас что-то огорчит...
Влад немного помолчал и продолжил:
– Конечно, мы все равно вынуждены общаться друг с другом. Люди не могут жить в абсолютном одиночестве – может, некоторые, но не все. Поначалу мы надеялись, что нас спасет вежливость. Такая абсолютная, утонченная вежливость, исключающая саму возможность сказать другому что-то неприятное... нашим церемониалам первых лет обзавидовались бы на древнем Востоке, насколько я знаю земную историю... Но потом оказалось, что это не работает. Слишком изысканная вежливость перестает восприниматься буквально. Все чувствуют в ней лицемерие. Более того, сложность этих церемоний сама по себе начинает раздражать, а особо учтивые формулировки начинают восприниматься, как завуалированные издевательства – даже если на самом деле ничто подобное и не имелось в виду. Так что потом мы, наоборот, максимально упростили стиль общения и поведения. Не до хамской грубости, конечно. Принцип «ни в коем случае не обижать другого, если хочешь жить» все равно главный. Но – никаких церемоний, никаких обязательных правил, никаких ограничений чужой свободы. Просить можно, приказывать нельзя. Не нравится – отвернись или уйди. Плюс, конечно, хомки...