серый. А других окон у Середы не было – ни единого, нигде.
Когда-то и ему что-то нравилось, увлекало. Но теперь он даже забыл, что именно это было. Осталась поблекшая путаница, выцветшие нитки и колтуны, безнадежная паутина… Он даже не услышал лестные для него «ассоциации» Манюси. Нисколько не был ими ни польщен, ни смущен, ни заинтересован. Манюсе еще не приходилось так удивляться, как в этот вечер! Задуманный ею персонаж не заметил, что она его задумала…
Середа не знал радости. Он не умел феерически мечтать, как, к примеру, Машенька. Но Машенькин блистательный дар, конечно, редкость. Середа и попросту надеяться не мог. Зато его одолевали страхи. Он с тоской предвидел день, когда пять его кошек окажутся на улице… Он даже ждал этого дня, он знал, что ничто бессловесным тварям не поможет, как бы они ни терлись своими мягкими боками о его никчемные глупые ноги… Проще говоря, у него была депрессия. Много лет.
Гости ушли. Муся слушала-слушала дождь и подумала, что, если дождя достанет на всю ночь, многим людям, возможно, приснятся приятные сны. Дождя достало, и сон ей привиделся, и в самом деле, праздничный: лучезарное лето, белокаменный дом, просторный и красивый, и она – в гостях. Но другая! Умнее, красивее, веселее, и как будто даже живее!
Она-не-она бродит по дому, по аллеям и снова по дому, то к окну подойдет, то выйдет на балюстраду и ощущает радость без всякой причины. Звался сказочный уголок Мусино, но только Муся, скорее всего, носила там другое имя…
Спозаранку Машенька явилась на примерку. Она торжественно достала из своей изящной черной сумочки моток «ришелье» и подарки: два куска сыра, три куска мыла, брошюру, две доски для разрезания овощей и одну серьгу с янтарем.
– Сколько подарков... И каких удивительных… – недоумевала Муся.
– Прекрати эти штучки! – резко одернула ее Машенька. – Ты ведь знаешь, я люблю тебя, как сестру. Бери и не занудничай! А вечером я загляну – моя блузка будет готова? От женихов-то отбою нет, красавица моя?
Муся собралась было что-то возразить, но Машенька мгновенно упорхнула. Мусе стало весело, словно мимо окна пролетела диковинная птица, выронила из клюва сыр с серьгой и сказала: «Я люблю тебя, как сестру». Муся даже напевала за работой, как истинная портниха.
Вскоре появилась новая заказчица – Мария в фиолетовом (потоп, кисель, муха). Мария с серьезным видом разложила перед Мусей четыре фиолетовых отреза и попросила сшить ей четыре фиолетовых платья по четырем картинкам в журнале.
Ксерокопированный журнал передавал линии без цвета, и даже линии были едва различимы… Заграничные модные журналы ходили в диковинках, и пользование этими буржуазными соблазнами порицалось партией, правительством и комитетом Безопасности, а ксерокопирование и вовсе было строго-настрого запрещено. Деятельность портних и модниц вся насквозь получалась противозаконна и опасна… Но Муся теперь думала о другом. О том, что из-за бледности ксерокопированных страничек могло выйти недоразумение: заказчица, наверное, ошиблась, ей показалось, что все платья в журнале одного и того же цвета. Утешало только то, что отрезы немного все же различались оттенками, а именно были: лиловым, сиреневым, чернильным, и только один – откровенно фиолетовым. Но то обстоятельство, что и теперь заказчица пришла вся в фиолетовом – пугало… Да и раньше… Портниха вспомнила, что с тех пор, как познакомилась с Марией (Машенька привела, рекомендовала, как свою подругу и надежного человека), видела ее только в фиолетовом цвете… Странно.
Муся смущалась все сильнее, пока Мария совершенно серьезно обрисовывала детали своих будущих фиолетовых нарядов. А та, когда описала все фасоны во всей красе, задумалась. Помолчала, и вдруг призналась:
– С детства хотела зваться Виолеттой. По-моему, это звучное имя. Можешь меня так и называть, если хочешь!
– Довольно оригинальное имя, – заметила Муся.
Потом взгляд посетительницы упал на красную ситцевую блузку в горох, которая возлежала, вся опутанная «ришелье».
– А это что? Машенькино? – Мария-Виолетта сделала строгое лицо. – Конечно, у нее хороший вкус. Но здесь явно недостает чего-то сиреневого. Впрочем, она не может думать о себе. Бедняжка!
– А что с ней? – удивилась Муся.
Она только утром видела Машеньку. И не заметила ничего особенного.
– Горе! А все мечтательность. Если женщина так мечтательна, и к тому же неуравновешенна, она непременно испортит себе жизнь. Ее Горе просто чудовищно! А она так любит свое Горе! Вот я не способна на такие глупости. У женщины обязательно должно быть серьезное занятие, иначе она постепенно деградирует.
Мария накинула фиолетовые меха и ушла.
Взглядом кутюрье Муся разглядела, отчего заказчица расстроилась. Это гороховая блузка поспорила с фиолетовыми отрезами. Вещи могут ругаться не хуже людей.
Уже к ночи к ней заглянул Середа. Он жил поблизости.
– Вчера я забыл здесь сверток с косточками для кошек. Они орут – есть просят. Спасибо.
Спокойный и серьезный, как всегда, он унес сверток в кармане. Муся подумала, что кошки Середы, в отличие от хозяина, должны благоденствовать… Она заканчивала работу с гороховой блузкой, размышляя о кошках.
К ночи пришла Машенька за блузкой. И пока она играла воротничками и манжетами обновы, Муся рассказывала ей о кошках Середы, а Машенька удивлялась.
– Действительно, Саша такой славный, как же я раньше не подумала? Да он почти святой! Надо женить его на Марии, – решила она, – а Манюся просто нахалка, ты не находишь?
В воскресенье Машенька отправилась в гости к предполагаемому жениху. Она пришла без приглашения, впущенная соседями, появилась в комнате шумно, босиком. От неожиданности Саша растерялся и пролил свой холодный чай. Машенька пришла с холода, свежая и румяная, благожелательная, в руках она держала сверток. Сразу же стала его разворачивать, листы толстой бумаги с громким шорохом попадали и устлали весь пол… Машенька сунула в руки смущенного хозяина полновесный кусок прекрасной ветчины и пол пачки несвежего пожелтевшего творога.
– Это все твоим кошкам! Корми их, добрая ты душа. Когда еще будут объедки, я принесу.
– Ты любишь кошек? – поинтересовался Середа.
– Прости, некогда разговаривать. Мне пора!
Так Машенька и убежала, не взглянув ни на кошек, ни на их хозяина, что было даже кстати, так как они не успели умыться.
И в следующее воскресенье Машенька появилась у Середы столь же внезапно. Кошки вышли к ней навстречу с вежливыми улыбками. Но увидев, что на этот раз она принесла им два кило карамели, они скорчили морды, а Машенька расстроилась. И Саша тоже.
– Неблагодарные твари! – негодовал он.
– А наша Мария интересная женщина? Во всяком случае, я так считаю, – сказала Машенька.
– Фиолетовая? – пробормотал Саша Середа.
– А по-моему, никакая не фиолетовая, а элегантная, скромная, добрая, милая, редкая, образованная и верная! – возразила Машенька. – Она во всем похожа на тебя. И твои кошки ей понравятся! Мария – это не то, что Манюся! Совсем не то, поверь мне! Я же люблю тебя, как сестра! Но мне пора. Не говори никому ничего. Я у тебя не была и твоих кошек не видела.
Середа удивился еще сильнее, чем в прошлый раз. Как если бы мимо окна пролетела диковинная птица, выронила пакет карамели из клюва, и сказала: «Я люблю тебя, как сестра». Он до ночи грыз кошачью карамель и что-то бормотал, чувствуя себя ненастоящим, как в детстве… Ненастоящим, как если бы судьба его была иной...
Допустим, наш герой вместе со своими пятью кошками жил бы в просторном красивом доме, белокаменном, с балюстрадой… (Только он ни о чем таком не думал, все последующее – всего лишь фантазии автора…) Или с целой дюжиной кошек, в просторном-то доме! И не было бы на свете «Спецмерупрбюро». А случайно заслышав такую абракадабру, он отмахивался бы от неприятных звуков, как от вредных насекомых. И эти насекомые звуки не имели бы отношения к его жизни. А занимался бы он, допустим, спасением каких-нибудь рыб, птиц или амеб от нежелательных последствий технического прогресса – или другим понятным и нужным делом…
А кругом дома – леса и луга, реки и сады, сплошная безмятежность. Добрая жена и чудесные детки – где-то там, в саду… наверное, собирают яблоки. А вечерами огонь в камине…
Но герою такое в голову не приходило. Он просто грыз карамель, и от этого чувствовал себя немного необычно в то воскресенье. Если бы к нему после фантастической свахи-Машеньки заглянул бы еще и автор, и рассказал, что вместо пыльных книжных полок, кушетки и шаткого столика могло быть множество окон, каминов, кресел и ламп, Середа отмахнулся бы:
– Абсурд! Такого не бывает. Все лестницы в мире грязные, на всех тарелках – липкая вермишель. Мечтают только дети, а взрослые жалеют детей.
Вот где скрыто тонкое лексическое отличие абсурда от абракадабры!
Но, возможно, Середа не был бы особо удачлив и богат? Его просторный дом прозябал бы – неотапливаемый, сырой и ветхий. Кошки бродили бы неприкаянные, озябшие. Саша ютился бы в самой маленькой комнате, сидел бы около электрообогревателя. Ездил бы продавать свои яблоки на старой колымаге. А по вечерам писал бы эпическую поэму среди задремавших кошек… Он был бы похож на бедного отца Маруси, скромного подражателя Фета, который в тот вечер, когда играли в «ассоциации», прятался так глубоко в тени автобусной остановки, и так задумался, подбирая рифму к слову «патиссон», что Маруся не нашла его…
Середа был бы беден, как теперь, но он жил бы дома. Он знал бы, по крайней мере, радость от тепла печки и от рысцы бегущей авторучки…
Середа не знал, что привело его в ободранную коммунальную клетушку. И даже не задумывался об этом еще ни разу никогда. Семейных преданий не существовало, или это были неуслышанные предания. Когда-то ребенок пропустил мимо ушей запутанные рассказы взрослых, а потом было поздно… И теперь он совсем ничего не знал о своем просторном белом доме посреди зеленого (желтого, монохромного – по сезону) сада.