Арфы, флейты и лютни вступают громче, и вот уже ступни и пальцы покалывает от нетерпения.
– Идем скорее! – Моргана хватает его за руку и тянет в круг теней. – Слышишь, какая прекрасная мелодия? Ее играют для нас с тобою.
Голубые глаза Артура меняют цвет, наливаясь сумеречной темнотой, из уст вылетает чужой усталый голос:
– Эти танцы запретны, дитя. Отчего тебя вечно тянет к тому, что должно оставаться под замком?
Его черты плавятся, через секунду она видит не брата, но Мерлина. Его иссеченное морщинами лицо усеяно коричневыми кляксами, редкие седые волосы и борода спускаются почти до земли, незрячие глаза под бельмами пустые и переполненные, он не жив и не мертв, он здесь и не здесь.
– Дрянная девчонка, – выкашливает старик, тряся скрюченным пальцем, – пропащая!
Моргана вскрикивает, отталкивает его и убегает к теням, моля их о помощи. Они творят для нее великолепного скакуна – тонконого, белоснежного, с блестящей, словно шелк, черной гривой, но взмыленного, изможденного, с морской пеной, капающей с оскаленной морды, и безумным блеском зеленых глаз. Моргана вскакивает в седло и ударяет коня пятками:
– Но-о, пошел!
Неохотно он двигается с места, медленно перебирая копытами, как ни понукает она его.
– Давай же, вперед!
Скакун прибавляет ходу, и вскоре ветер кричит у Морганы в ушах, но его крики оборачиваются гласом Мерлина:
– «Ты вот ближе моего к смерти своей, ибо едешь прямо туда, где твоя смерть, и Бог не на твоей стороне».{5}
Она просыпается в поту и лихорадке, болезненно стонет и просит воды. Кряхтя и ворча, Мерлин поднимается, кряхтя и ворча, поит ее из глиняной чаши живой прохладой, и она снова дремлет, чувствуя через сон, как кто-то гладит ее по голове.
Артур выглядит все подавленнее с каждым годом. При встрече он сетует на то, что у них с Гвиневрой по-прежнему нет детей. Моргана бы предложила сотворить для королевы особое яблоко, от которого в утробе завязывается плод, но опасается, что не устоит перед искушением и отравит его.
Самое сложное – связать полученные ощущения, обрывки образов, лоскуты предчувствий и предчувствия эмоций между собой. Искусство предвидения и заключается в этом: решить уравнение до того, как узнаешь его функции.
Решения Морганы пока неточны, и Мерлин беззастенчиво глумится над нею, над их размытой неопределенностью, которую он называет картинами пьяного сюрреалиста (значение этого слова ей неизвестно).
В этот раз ей удается узнать лишь одно, но наверняка. Что-то страшное грядет.
Мерлин зашелся бы своим безумным смехом, он хохочет теперь так постоянно, потому что его разум поглощает не только зеленые напитки и сладкий дым, но и переваривает самого себя.
Что-то страшное грядет, чувствует Моргана.
– Как обычно, – рассмеялся бы он.
Артур держится бодро, ведет себя радушно, шутит беспрестанно, глаза у него, как у побитого пса.
Говорить он способен только о Ланселоте.
– Слыхала ли ты, любезная сестрица, как сэр Ланселот победил в поединке сэра Мадора? Скорбное было дело об отравлении яблок на пиру, устроенном королевой. Сие привело к страшной кончине доброго сэра Патриса, подстроенной сэром Пионелем Свирепым. Яблоко сэр Пионель предназначал сэру Гавейну, питая к нему давнюю вражду за убийство родича, и досталось оно сэру Патрису по ошибке. Сэр Гавейн, подозревая козни, со свойственной ему горячностью облыжно обвинил супругу мою в коварном убийстве, государственной измене и черной ворожбе. И был бы ей великий позор и смерть на костре, если бы не ратные труды нашего славнейшего рыцаря, очистившего имя королевы от подозрений и в очередной раз сослужившего нам добрую службу.
Черная ворожба, подумать только! Какой болван до такого додумался?
Да Гвиневра перепутает свойства трав, порежет холеные ручки серпом, не запомнит ни единого названия звезд, свалит небо на землю, уляжется на обломках и станет безутешно стенать, ожидая, когда сэр Ланселот прискачет и ее утешит, а король Артур все починит.
Моргана старательно тянет уголки губ к ушам, удерживая выражение почтительного интереса (контроль – это акт воли), представляя, как ядовитое яблоко по имени «Гвиневра» катится по коридорам замка, стравливая людей между собою, а за нее еще и бьются, спасают и сочиняют модные куплеты о ее неисчислимых достоинствах. Смешно, право же.
– За две недели до Успения Богородицы устроил я великий турнир в Винчестере, где сэр Ланселот предстал в чужом обличии под видом Рыцаря с красным рукавом и поверг в бегство едва ли ни всю мою дружину, а также короля скоттов, за что получил заслуженные почести и хвалы.
Моргана украдкой смотрит в окно. На веточке сидит прелестная птичка с бирюзовым оперением, рыжей грудкой и тоненьким изящным синим клювом. Хорошо быть птичкой: «Чик-чирик-чик-чирик» и никаких мыслей, никаких забот… Знай себе сверкай грудкой, восхищая всех подряд.
– Свойство же сэра Ланселота пробуждать любовь в сердцах поистине несравненно. Из новых дам, что воспылали к нему страстью, кою он и не помышляет в них возбуждать, могу я назвать дочь одного нашего верного барона. Звали ее Элейна Белокурая или Прекрасная Дева из Астолата. Такую сильную любовь внушил ей сэр Ланселот, что сия девица решилась прибегнуть к помощи ворожбы…
Высокородные, высокочтимые слова облепляют ее голову, как теплая грязь. Хватит. Довольно!
Сжимая пространство-время в точку, она перемещается с дальнего конца зала к трону, на котором восседает ее царственный брат (корона, кольчуга, меч, ножны, плащ), и зажимает ему рот своей маленькой ладонью в порезах, шрамах, мозолях и ожогах от зелий и смесей, часть из которых – волшебство, а часть – наука.
– Замолчи, Артур! – шепчет она, задыхаясь. – Я не могу больше слушать твою куртуазную речь! Это невыносимо, когда ты перестаешь быть человеком и становишься королем, персонажем в своей истории! И я отказываюсь слушать о сэре Ланселоте. Женись на нем или убей его! Поверь, тебе сразу станет легче.
Она кричит на него шепотом, а он кричит на нее взглядом, но Моргана не позволяет себя заткнуть.
Без остановок, передышек и пауз она пытается объяснить ему, что Гвиневра – это зеленый цвет: детство и юность, восток и рассвет, обновление и весна, надежда и радость, но еще – зависть, ревность, желчность, тоска, плесень, гниль, вырождение и в конечном итоге смерть.
– Но ты, брат… Ты – красный дракон! Огонь и война. Пламя, которым прижигают раны, чтобы не было гнили. Пламя, затухающее без сражений. Это есть в твоей крови, крови убийцы, крови Утера. Мерлин оказал тебе плохую услугу, заставив забыть о том, кто ты такой. Тебе следовало не останавливать все битвы, а вести их непрерывно. Тебе следовало поставить своего первого рыцаря на колени и публично его высечь, как бродягу, чтобы он не затмевал твоей славы. И тебе следовало сжечь свою бесплодную шлюху-королеву на костре, пока она не погубила тебя!
В этот раз он слышит, но не слушает.
Рыцарь не может ударить даму, не навлекая на себя вечного позора, но Артур отталкивает ее с такой силой, что Моргана падает на пол.
Поднимаясь во весь рост и во всю королевскую стать (корона, кольчуга, меч, ножны, плащ), он приказывает ей убираться из Камелота и никогда не возвращаться. Он говорит, что она – ведьма, продавшая душу дьяволу, злобное существо, пригретая на груди змея, чей язык подобен ядовитому жалу, и он не велит выдрать его раскаленными щипцами лишь ради их общей матери.
Она поднимается на ноги, закованная в броню достоинства с привкусом античного стоицизма, и, пожимая плечами, отвечает, что ей все равно. Она говорит, что Камелот скоро рухнет, потому что с самого начала был ненастоящим, а создан из вещества того же, что наши сны, он исчезнет, как песочный замок, когда придет первая большая волна реальности, и что Артуру пора к этому готовиться.
За окнами трубят рожки, свистят хлысты, стучат конские копыта и раздуваются от спеси вернувшиеся с удачной охоты рыцари во главе с сэром Гавейном, или сэром Борсом, или еще каким-то сэром, Моргана была всегда так занята собой, что не удосужилась толком выучить имена и лица.
Люди приносят с собой столько шума, движения и ярких красок, что на какой-то момент она поддается сомнению. Вдруг перед нею разворачивается настоящая жизнь, поверившая в новые правила: «держать слово», «не бить поверженного противника», «быть милосердным и кротким со слабыми», «хранить верность даме сердца»?
Не исключено, что Артур вовсе не наивен, а сознательно поставил по указке Мерлина социальный и поведенческий эксперимент в масштабах целого государства. Их опыт можно счесть успешным, а победителей не судят.
Но она помнит свои сны о мертвой земле и слышит в своих костях: «Что-то страшное грядет», что-то страшное, несущее абсолютное поражение…
Она возвращается в Тинтагель, встречающий ее стариковским скрипучим молчанием, и первым делом идет на вырубленную в скале лестницу со скользкими ступенями, облокачивается на парапет и разглядывает выступающие позвонки волн на хребте моря.
Потом закрывает глаза и, вспоминая природу камня, призывно раскрывает руку. Когда она поднимает ресницы, мелкие камушки холодят ее ладонь.
Моргана бросает их вниз, наблюдая, как они погружаются в воду.
Один, второй, третий…
Она в точности не уверена, но чувство пустоты, что ощущается сейчас в ее груди вместо привычного размеренного биения сердца, похоже на одиночество.
Кровь, вытекающая из ее ноздрей, капает в воду.
Весна Камелота проходит, а затем и Лето. Осенью воздух бледнеет, солнце линяет, деревья лысеют, коровы теряют в весе, сорняк душит зерно, и первые крестьяне, успевшие привыкнуть к курице в горшке на обед, начинают роптать. Они требуют куриц и толстых коров назад, со вкусом поругивая Камелот. Моргана всегда знала, что этим и кончится.
Людям безразлично, что земля – это лицо короля. Сейчас эти лицо человека, проигравшего собственному благородству.