– Хорошо, – сказал я, – до вечера вы можете остаться здесь.
Сказать так меня заставило любопытство. Использовать сей эпизод в работе я смог бы едва ли – ведь я имею дело с типичным, а не с исключительным.
Омерзительным образом подхихикивая, существо сбросило сюртук и фуражку и теперь стояло раздетым. Я чувствовал отвращение, глядя на то, как это существо сложено. Ростом оно было приблизительно пять футов; тело имело явно животное происхождение, но руки и ноги были человеческими; череп огромный и уродливый, с торчащими вверх двумя острыми ушами. Было в нем что-то от сатира.
– Вы, следовательно, один из автоматов лорда Бакстера, – сказал я, помолчав.
– Нет, – ответило «оно» обиженно. – Я результат его опытов особого свойства. Он теперь очень занят созданием животных с человеческим мозгом. К настоящему времени я – лучший итог в этой особой области.
Сатир говорил с забавным самодовольством.
– Но если вы довольны Бакстером, а Бакстер вами, – сказал я, – то что же, собственно говоря, вы хотите от меня? Куда вы, вообще, направляетесь? Бакстер живет отсюда на расстоянии примерно миль пятидесяти, не правда ли?
– Я убежал от Бакстера, – произнесло существо, – чтобы поглядеть на мир. Я узнал, что он хочет снова разобрать меня на элементы, и поэтому решил бежать. Это опасно, конечно, потому что Бакстера не так-то легко обмануть. Но я убежал, главным образом, от Биллитера.
– Кто такой Биллитер? – спросил я.
– Его ассистент. Отвратительный человек. Все существа ненавидят его. Я знаю точно, что он их мучает. И делает это с удовольствием. Я слышал, как они кричат в его комнате. Но Бакстер ему не мешает. Это бывает тогда, когда у него поет лягушка. На это, собственно, и рассчитывает Биллитер.
– Лягушка, которая поет? – я удивился. – Квакает, хотите вы сказать?
– Нет, поет. Он создал лягушку с голосом, напоминающим Карузо. Вы даже не можете себе представить, чего только Бакстер не устраивает. Он может вложить мозг и голос во что и в кого угодно. Он сделал хорька с умом большим, чем у Канта. Лягушка должна ему петь в определенные часы, и она никогда не устает, а хорек непрерывно работает над такими проблемами, до которых не дорос не только Бакстер, но и никто иной. До чего еще хочет дойти Бакстер, я не знаю. Вероятно, он и сам не знает. Когда он создал меня, вырастив в реторте, то очень обрадовался. Я формировался четырнадцать дней. Но это только тело… мозг в меня ввели позже. Я – самое удачное из всего, чего он до сих пор достиг. Хотя хорек и посильнее будет в чистой логике, но, все же, не обладает обыкновенным человеческим разумом.
– А что же с автоматами? Он говорил, что хочет создать человеческий автомат, который...
– О, я знаю, что он обещал, – подхватило существо. – Черта лысого беспокоится он о человечестве! Он все время насмехается надо всеми. Он изготовил целую кучу автоматов – все как один уродливые, как смертный грех; с огромными мускулами и мозгами с булавочную головку. Он расставил их по углам и кормит пилюлями фосфатина, когда они голодны. Собственно говоря, он изготовил их на тот случай, если кто-нибудь придет поглядеть, что он делает. Но они ничего не стоят. Их умственные способности слишком малы, и поэтому хорек должен постоянно придумывать для них новые мысли. Бакстер вообще не может, как следует, справиться с мозгом. Ха, это трудная штука! Он не знает даже, что выйдет из того, что он кладет в реторту. А тут еще Биллитер… Он занимается разными пустяками в малом виде: быков создает с шестью ногами; животных с человеческими головами; карликовых слонов с плавниками; верблюдов, способных летать и т. п. У него целая коллекция. Устраивает между ними соревнования… Бакстер, хотя и говорит, не надо этого делать, но не особенно мешает; он и не смеет особенно возражать Биллитеру: тот слишком много знает, да и освоился со всей этой наукой. Конечно, если бы публика знала, чем они занимаются, тогда, может, и был бы какой-нибудь порядок, а так… Но ничего – я сообщу людям…
– Сколько же вам, собственно, лет? – прервал я его.
– Порядка девяти или десяти месяцев, – отвечало существо.
– Тогда вы знаете очень много для своего возраста, – пришлось мне заметить.
– Так и есть. Мой мозг – тончайший аппарат изо всех, когда-либо созданных. – При этом сатир самодовольно ухмыльнулся. – Бакстер с первых дней начинял меня науками, чтобы посмотреть, сколько может вместить моя голова, но и он не может ее заполнить. Мне приходится ежедневно также читать за него газеты, – произнесло «оно» гордо.
– А что говорят об всем этом соседи и посетители? – спросил я. – Разве Бакстер не боится, если что-либо выйдет наружу?
– У нас мало посетителей. Когда кто-нибудь приходит, Бакстер водит его по лаборатории и показывает автоматы. А меня, лягушку и хорька на это время прячут у Биллитера. К тому же ближайшие соседи – не менее пяти миль от нас. В принципе, нам всем недурно, пока Бакстер там. Но иногда ему приходится уезжать в Лондон, и тогда все идет вверх тормашками. Вот сейчас как раз такое скверное время. Поэтому-то я и здесь. Биллитер упился в стельку и заставляет автоматы работать до смерти. Я видел, как он их бил. Бил беспощадно, верно, некоторые и сломал. Лягушке пришлось двадцать четыре часа без перерыва петь Биллитеру, а хорек, как безумный, решал задачи. Когда настало время кормить обоих, Биллитер не захотел ничего им давать. Я рыдал, слыша, как лягушка жалобно пела о еде. Хорек захворал. Но не от вычислений, а с голоду. Но Биллитер только свирепел. Я сказал ему, чтобы он постыдился. Хотя бы перед собой, а он в ответ поклялся: скажет, мол, Бакстеру, чтобы тот меня разобрал на элементы. И он сдержал бы слово, если бы схватил меня, но я убежал, выскочил из комнаты и запер дверь.
Здесь существо снова ухмыльнулось, видимо, вспоминая свою хитрость.
– Если бы эти автоматы понимали хоть что-нибудь, они бы восстали против Биллитера, – продолжало оно. – Но там всякий заботится только о себе, и я не думаю, что лягушка и хорек будут еще живы, когда вернулся Бакстер. Я натянул на себя сюртук, фуражку и башмаки Бакстера и выскользнул вечером из дома. Я шел всю ночь; на рассвете я спрятался. Затем увидел ваш дом, открытую дверь и вошел. Итак, теперь вы все знаете. Вы обещали оставить меня на день...
Комично было слышать эти слова из пасти странного создания. Слова шли гладко, но каждое предложение сопровождал сухой треск, и он указывал на недоработку в механизме, а голос был неживой – сухой и металлический. Без сомнения, Бакстер удивительно далеко зашел со своими опытами; но, несмотря на это, ему оставалось сделать еще очень многое, прежде чем он сможет принимать у себя дома широкую публику, чтобы та могла насладиться его творениями. И для себя я решил как можно скорее избавиться от своего гостя.
– А когда вы собираетесь в путь? – спросил я.
– Как только стемнеет. Я думаю, лучше, если я пойду ночью. Если люди меня увидят, что-нибудь попадет в газеты, Бакстер прочтет и найдет меня. Я отправлюсь после заката солнца.
– А куда?
– Не знаю, – отвечало странное существо. – Я хочу увидеть свет, бесконечный мир. Я запомнил все, что читал в энциклопедическом словаре и в газетах. У Бакстера очень интересно, кое-чего он, конечно, достиг. Ну, и вы, без сомнения, тоже кое в чем сведущи, – добавил мой собеседник вежливо. – Но я хотел бы услышать неумолчный глухой гул волн больших городов, как недавно прекрасно выразилась одна газета. Я хочу увидеть театральное представление и аристократов, прогуливающихся в солнечный день в парке. Я хочу видеть, как танцуют молодые люди и девушки.
– Все это, конечно, замечательно, – сказал я, – но вы же должны чем-нибудь жить. Что вы об этом думаете?
– О, мне нужно совсем немного, – сказало существо, – кажется, я читал, что пища стоит много денег. Мне только время от времени нужно маленькую пилюлю фосфата. На два пенса я могу кормиться месяц. Я слышал также, что квартиры и ночлег очень дороги. Но ведь я никогда не ложусь спать.
– Но должны же вы когда-нибудь отдыхать! – воскликнул я. – Хотя бы в углу на охапке соломы!
– Пожалуйста, не смешивайте меня с низшими творениями природы, – сказало существо резко, – не надо мне ни соломы, ни постели. Я вообще не сплю.
– Как?! Вы не спите?
– Ни одно из созданий Бакстера не спит. Это одно из главных свойств. В этом он превзошел природу. Нам ничего не надо, только изредка немножко фосфата. В этом мы превосходим естественных существ. Когда требуется, я могу работать двадцать четыре часа в сутки. Представьте себе, сколько я могу сделать за это время! Не можете ли вы дать мне какое-нибудь временное занятие, пока немного уляжется шум по поводу моего исчезновения и пока я немного привыкну?
– Какое же я могу вам дать занятие? – спросил я.
– Ну, например, секретаря, если желаете. Вы не знаете еще, на какие неоценимые услуги я способен. Я запоминаю все, что вижу, слышу или читаю. Я пока прочел только половину энциклопедии Британика, но знаю наизусть каждое слово. Воспроизвести вам первую страницу? А – первая буква всех индоевропейских алфавитов… обозначает одновременно первую полногласную. Совпадение вероятно, впрочем, случайное. Алфавит...
– Благодарю, благодарю! Довольно! – прервал я его.
– Или, быть может, желаете поэзии? Тогда я могу вам процитировать оба «Рая» Мильтона{4}, – настаивал мой собеседник, – они хоть и длинны, но очень интересны. И начал:
О первом преслушанье, о плоде
Запретном, пагубном, что смерть принес
И все невзгоды наши в этот мир,
Людей лишил Эдема, до поры,
Когда нас Величайший Человек
Восставил, Рай блаженный нам вернул, –
Пой, Муза горняя! Сойди с вершин
Таинственных Синая иль Хорива,
Где был тобою пастырь вдохновлен…{5}
Я дал ему возможность подекламировать таким образом минут десять. Он ни разу не запнулся и не ошибся ни в одном слове.