{71}). Но Ганс Коваль не был в «ближнем кругу» нацистских бонз и не мог рассчитывать на подобные поблажки…
Я совершенно не уверен, что у Ганса Коваля был законно полученный Ahnenpass («паспорт предков»), в котором «была указана вся родословная до 1750 года. Этот документ был необходим, чтобы пользоваться всеми правами гражданина рейха».{72} А кем были, и где жили его родители, а тем более, дедушки, прадедушки и прапрабабушки с 1750 до 1935 года – вопросы явно сложные и спорные. С точки зрения немецких чиновников вполне обоснованно можно было предположить, что Ганс – потомок кого-то из белорусских или украинских Ковалей, эмигрировавших из царской России во времена «смуты» 1905 – 1907 годов. Вероятно, Ганс это отрицал. А «спорные вопросы передавались на рассмотрение экспертов имперского министерства внутренних дел.
В составе четвертого отдела (народное здоровье) министерства внутренних дел образовали подотдел “Расовые вопросы”».{73} И в «Райхминистериум дес Инан», в подотделе «С» его 4 отдела, должны были официально разобраться с этими вопросами. И вряд ли в пользу «чистоты расы Ганса». А потому, при такой фамилии, Ганс мог рассчитывать на «снисхождение» к себе со стороны фашистского государства только при условии, что он проявит «особые заслуги» во время войны.{74} А это значит, что комендант жандармерии на оккупированной территории должен был проявить особое рвение в исполнении Нюрнбергских расовых законов 1935 года по отношению к местному населению. Чтобы выжить самому, он должен был стать зверем и палачом.
В российских источниках сведений о родословной Ганса Коваля (и вообще каких-либо упоминаний о нем, за исключением материалов ГА РФ) не обнаружилось, и я попросил попытаться выяснить что-то о судьбе этого человека в немецкоязычном Интернете российского философа Аркадия Костерина, живущего в Нюрнберге.
Поиски, однако, к моему облегчению, не принесли никакой новой информации. А. Костерин написал мне, что искал «по ключевым словам: Iohann (Hans) Koval (Kowal) SS Weissrusland (Poland) Telechani. Ничего подходящего не обнаружил».{75} Я все-таки настаивал на продолжении поисков. Аркадий их продолжил: «Посмотрел гетто Телеханы и материал о Ломбарде. Материал впечатляющий, но для Вас ничего подходящего нет».{76}
И, наконец, после продолжительных тщательных поисков, уточнил: «Меня не удивляет, что мы не можем найти списки преступных формирований нацисткой Германии. Думаю, что они недоступны для общего пользования. В целях поддержания гражданского мира».{77}
Так что выяснить родословную Ганса Коваля и определить, какое отношение он мог иметь к белорусско-телеханским Ковалям, к моему удовлетворению, как биографу Жоржа Абрамовича Коваля, и разочарованию, как эвереттического историка, не удалось. И я согласен с тем, что для поддержания гражданского мира некоторые «ворсинки альтерверса» должны отсеиваться «социальными фильтрами» от проникновения в публичную сферу.
Но будущим историкам следует иметь в виду, что тщательное эвереттическое исследование обязательно выявит такие результаты ветвления альтерверса исследуемого исторического субъекта, которые в линейных причинно-следственных моделях эволюции (и в классической Скалигеровской хронологии, и в Новой Хронологии Фоменко) порождают несмываемые «пятна на Солнце» в биографии «самого чистого героя». А в эвереттической модели они являются хотя и неизбежными, но тонкими ворсинками в жгутах событий их альтерверсов. И профессионализм историка будет определяться тем, сумеет ли он отделить ортогональные ветвления альтерверса от главной причинно-следственной нити его событий. Иными словами, сможет ли он уверенно утверждать – порождает ли данное ветвление «черное волокно» событий в нашем универсе, или уводит в дебри ветвлений виртуальных реальностей.
Но вернемся к нашим героям – родителям Жоржа. Хотя документальных материалов об их жизни в Телеханах немного, эвереттический взгляд позволяет рассмотреть интересные подробности альтерверсов и Этель, и Абрама.
Вернемся в Телеханы начала прошлого века.
О проживавшей там семье Шенитских известно очень немногое. Фактически единственным источником сведений о телеханских Шенитских является вот этот отрывок из письма Абрама Коваля в Москву вскоре после смерти Этель:
«Возможно при жизни мама тебе о себя ничего не расказывала, потому напишу тебя ее краткую автобиографию: Родилась она приблизительно в 85 году{78} где и я в местечке Телеханы (нине районый центр Пинской обл. БССР. у бедной, очень религиозной семьи. Отец ее окончив висшее Еврейское духовное училище в городе Ковно (Каунас) получив звание “рабина”, но должности етой не имел, занимался тем, что сидел в Синагоге днем и ночью над Книгами а Семья дома голодала.
Нехасидская синагога в Телеханах. Начало ХХ века.{79}
И мать еще ребенком, ей было 9 лет, пошла работать на завод (стекляный) где проработала 16 лет, до 11-го года. На заводе между рабочими имелась революционная подпольная группа, к которой она примкнула и стала Соцыалистом еще в 3 ем году, когда в местечке никто не знал и не слыхал слова “Социализм” “Революция”. Она участвовала в первомайском празднике в лесу ее фанатик отец над нею издевался, избивал, таскал за волосы и зжигал ее книги и брошуры. Однако население местечка ее очень уважали за ее умственность и образцовое поведение и отношение к людям. И так пока приехала ко мне в Сю Сити. В Телеханах из ее большой родни ни одной души в живых гитлеровцы не оставили (кроме Этл в Лос Анжелесе){80}».{81}
В дополнение к этому письму нужно сказать, что недавно появились важные сведения о том, что отец Этель все-таки получил должность, но не в Телеханах, а в Пружанах: «Этель в Беларуси была активным членом подпольной организации Бунд, хотя ее отец был раввином Пружан».{82}
Между этими местечками около 100 километров и семья не могла оставаться единой при получении такой должности. Не исключаю, что это случилось после отъезда Этель в Америку. Но, скорее всего, именно отъезд отца и матери из Телехан и «спровоцировал» отъезд Этель к мужу в Америку. В Телеханах она, даже уйдя из дома в связи с выходом замуж, помогала родителям (особенно матери), но уехать с ними в Пружаны она не могла (это означало потерю работы на стекольном заводе и источника средств к существованию), а одинокая жизнь в «заштатном местечке» при живом муже в Америке – разве это жизнь?
Подтверждением слов Абрама о том уважении, которое оказывали Этель за ее «умственность и образцовое поведение», является трогательный сувенир – толстый кусок специально ограненного стекла с памятной надписью, изготовленный рабочими «стеклянной фабрики» в 1911 году, когда она покидала Телеханы. Он до сих пор хранится в семье Ковалей:
Сувенир для Э. Шенитской. Работа Телеханской стеклянной фабрики, 1911.{83}
Всю свою дальнейшую жизнь она посвятила семье, заботе о муже и сыновьях – и в американской, и в биробиджанской глубинке она «вела дом и хозяйство». Когда в последнее лето ее жизни у нее сильно сдало здоровье, у Абрама и Шаи возникла мысль о том, чтобы пригласить Жоржа приехать повидаться с ней. Но она, зная, что Жорж готовится к защите диссертации, не захотела отрывать его от этого важного с ее точки зрения занятия. И даже на смертном одре, за неделю до кончины, она думала о благополучии Жоржа и диктовала мужу такое письмо в Москву: «Пиши Жоржу пусть не горует, пусть не волнуется и привикает к тому что меня уж сегодня-завтра небудет. Нет у меня лучшего пожелания чем оставить Жоржа счастливым и здоровым… Пиши говорит Жоржу пусть ни делает ничего что может причинить ущерб его учению, чтобы труды его не пропали даром, а меня уж он все одно не застанет».{84}
Отрывок из письма А. И. Коваля Ж. А. Ковалю и Л. А. Ивановой от 21.08.52
Через неделю, вернувшись с похорон, Абрам писал уже сам:
«Дорогие Жорж и Мила
В предидущем моем письме я вам писал всю правду о положении мамы, и вам уже было известно что ей нет спасения … Этим самым вы уже предупреждены и подготовленные принять более печальную весть что твоей мамы Жорж уже нет … Она скончалась вчера 28 в 17-30 часов. Похоронили ее сегодня – похоронили по всем правилам Еврейского обичая (так распорядились люди и мы не возражали). Участвовало при похоронах буквально все здешнее Еврейское население и много Руских женщин.
Мы не давно вернулись домой и вот я взялся написать вам, хотя писать мне сейчас почти что невозможно…»{85}
Хоронили по еврейскому обычаю и евреи и русские… Значит, «умственность и образцовое поведение» сохраняла Этель с молодости и до конца жизни.
Я не знаю, приходилось ли Абраму Ковалю, служившему в составе военного оркестра «на царской службе», когда-либо слышать в его исполнении знаменитый полонез Огинского «Прощание с Родиной», но, конечно, он не раз слышал его в течение своей долгой жизни. В семье Абрама Коваля классическая музыка всегда была важным элементом духовной атмосферы.{86}