И, думаю, эта щемящее-торжественная мелодия, сочиненная Михаилом Клеофасом Огинским, племянником Михаила Казимира Огинского, основателя еврейского местечка Телеханы, каждый раз отзывалась в его душе воспоминаниями.
М. К. Огинский, 1805 г. {87}
Сначала, в Америке, Абрам вспоминал о своей яркой молодости, позже, в волочаевских болотах, о белорусской родине, которую он покинул и куда безуспешно стремился вернуться, а в конце жизни, в течение последних ее 13 лет, музыка оживляла в памяти еще и портрет его Этель – «верного друга с которым безразлучно прожил пол века (без двух лет){88}). Вести из дома доходили до полка быстро. И, узнав об очередных издевательствах отца над Этель в связи с ее социалистическими убеждениями, Абрам решает оформить законный брак, который давал Этель независимость от отца: «к началу ХХ в. жена состоящего на действительной службе нижнего чина могла получать отдельный вид на жительство» (П. П. Щербинин, «Солдатские жены в XVIII – начале ХХ в.: опыт реконструкции социального статуса, правового положения, социокультурного облика, поведения и настроений», The journal of Power Institution in Post-Soviet Societies», № 4/5, 2006 г., http://pipss.revues.org/493). Такой шаг Абрама требовал разрешения от командования, но оно могло быть получено сравнительно легко, поскольку Абрам мог мотивировать просьбу о женитьбе необходимостью обезопасить невесту от притеснения раввина-отца (разумеется, умалчивая о ее «социализме»). А отрыв еврейки от раввина был явным плюсом в оценке идеологической работы военного командования. и остался в старости без ее заботы без ее совета без ее помощи…{89}»{90}.
Портрет Этель (29х24 см.), висевший на стене в доме А. Коваля в последние годы его жизни.{91}
Кровь людская – не водица… Как известно, первая общероссийская смута ХХ века началась в январе 1905 года после расстрела рабочей демонстрации в Санкт-Петербурге. Но менее известно, что для российских евреев она началась почти на два года раньше. Вот как говорит об этом Яков Басин, «организатор религиозного движения прогрессивного иудаизма в Республике Беларусь»{92}:
«Начало трагической эры европейского еврейства в ХХ веке было ознаменовано кровавым Кишиневским погромом, который произошел в России в дни православной пасхи, 6 – 7 апреля 1903 г., вызвав подлинный шок во всем мире. Как сообщает Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона (т. 9), Кишинев тогда был губернским городом Бессарабской губернии. Из 108,5 тысяч населения 50240 составляли евреи (46,3%)… За два дня в ничем до этого не выделявшемся обычном современном городе было убито 49 и ранено 586 человек – безоружных, беззащитных, совершенно ни в чем не повинных людей. Более полутора тысяч еврейских домов и лавок разгромлено. Зверства погромщиков напоминали средневековые бесчинства, творимые войсками при взятии вражеских городов. “Евреев убивали целыми семьями, многих не добивали и оставляли корчиться в предсмертных конвульсиях. Некоторым вбивали гвозди в голову или выкалывали глаза. Малых детей сбрасывали с верхних этажей на мостовую, женщинам отрезали груди. Многие женщины были изнасилованы. Пьяные банды врывались в синагоги и рвали в куски, топтали и грязнили священные свитки Торы”{93}… Стон и плач стояли летом 1903 года в российских синагогах: евреи оплакивали жертв Кишиневского погрома. В Кишиневе состоялось торжественное захоронение остатков изорванных свитков Торы. Их уложили в глиняные сосуды и погрузили на носилки. В отдельном сосуде находился пергамент с описанием трагедии. Более десяти тысяч человек сопровождали траурную процессию. На еврейском кладбище посреди могил жертв погрома был сооружен специальный склеп, в который и были замурованы сосуды с остатками свитков. А на тридцатый день после погрома на траурное моление собрались оставшиеся в живых искалеченные несчастные люди. Еврейский Кишинев был погружен в мрак»{94}
..
Дальнейшие события не заставили себя ждать. Характеризуя обстановку, сложившуюся в западных областях Белоруссии после кишиневского погрома, А. И. Солженицын цитирует{95} официальный отчет о последовавшем после кишиневского гомельском погроме 1903 г.: «Поголовное вооружение с одной стороны, сознание своего численного превосходства и своей организованной сплоченности с другой – подняло дух еврейского населения настолько, что среди молодежи их стали говорить уже не о самозащите, а о необходимости отмстить за кишиневский погром».{96} Эта оценка – со стороны «русофильского» фланга спектра общественного настроения.
А вот что говорят о том же моменте истории на «юдофильском» фланге этого спектра: «Гомель в начале ХХ века был одним из самых крупных торгово-промышленных центров «Северо-Западного края» Российской империи. В 1904 г. его население составляло 47289 человек, из которых на долю евреев приходилось 26504 (56%). Евреям принадлежало большинство крупных промышленных предприятий. Среди них следует отметить лесопильный, чугунолитейный, механический, маслобойный заводы, вальцовую мельницу, завод нефтяных масел, спичечную фабрику, несколько типографий. В городе существовали еврейские училища, частные гимназии, прогимназия. В 1898 г. в Гомеле работало 26 синагог. Компактное проживание представителей одной этнической и религиозной группы создавало и условия для возникновения массовых переживаний, и панических настроений. Вот почему известия о происходящих погромах воспринимались так болезненно».{97}
.
Обе оценки согласны в том, что евреев было много, что они были сплочены и организованны, но выводы из них сделаны диаметрально противоположные. С «русофильской» стороны виделась угроза «подъема духа» еврейского реваншизма, с «юдофильской» – панический «упадок духа» и страх перед новыми погромами.
С эвереттической точки зрения обе оценки «правильные» – это типичная социальная суперпозиция, порождающая ветвления альтерверса каждого отдельного представителя социальной группы, составляющей эту суперпозицию.
Какие же ветвления в связи с этим возникли в судьбе Абрама Коваля в 1903 году?
Первое порождено «юдофильским» членом суперпозиции, в котором молодой плотник в провинциальных Телеханах, куда приходили запоздалые известия из Гомеля о страшных событиях, с облегчением увидел, что «погромный вал» до Телехан не докатился. И, как следует из его «канонической биографии», спокойно пошел в армию, отслужил положенный срок, и вернулся домой в 1906 году, когда и до Телехан докатился очередной вал еврейских погромов.
На этот раз остаться в стороне от событий он не мог, вступил в Поалей Цион, участвовал «в беспорядках», преследовался полицией и столыпинскими войсками, бежал в Германию и в 1910 году приехал в США. Это «волокно его судьбы» мы и рассматривали ранее.
Но, оказывается, что и второе волокно судьбы Абрама, порожденное «русофильским» членом социальной суперпозиции 1903 года, также явственно обнаруживается по сохранившимся документам.
Это то волокно альтерверса, в котором, как писал мне внук Абрама Геннадий Коваль, излагая семейные предания, Абрам попал в Америку случайно, из-за банкротства пароходной компании, на одном из кораблей которой он служил: «Махнул дед с друзьями в Германию, на пароход устроился матросом, и раза три через Атлантику в Америку и обратно сплавал. А тут банкротство пароходству подоспело, как раз в Калифорнию аж пароход тот пристал, хоть и не в Атлантике это.{98} Списали деда с друганами там на берег, а пароход на металлолом. Выдали им двух ли, трех ли, месячное пособие и дали вольную. Дед (и другие некоторые) подумал-подумал, да и остался искать там работу».{99}
Но когда и как дед «махнул в Германию»? И когда его «списали на берег» в Америке и где именно?
Поскольку в этом волокне Абрам принял активное участие в событиях 1903 года, нужно указать «термодинамическое условие» возможности такого поведения Абрама из «глухого местечка Телеханы». И оно нашлось в работе Я. Басина: «Буквально через 10 дней после Кишиневской трагедии, 16 апреля, в Пинске были распространены воззвания к христианскому населению города «следовать примеру Кишинева».{100} От Пинска до Телехан всего 50 километров. Так что никакого «запоздания» с известиями в этой ветви альтерверса в Телеханах не было. В этой ветви Абрам еще весной 1903 года осознал надвигающуюся опасность и вместе с «друганами» начал готовиться к ее отражению.{101}
Не он был зачинщиком и организатором этой подготовки. Скорее всего, вовлек его в эту деятельность Гершон Гурштель, его старший товарищ (он был старше Абрама на 1,5 года{102})), будущий муж его сестры Голды и будущий преемник на посту секретаря ячейки «Икор» в американском городе Сью-Сити.
Это выяснилось после того, как удалось сделать перевод с идиша газетной вырезки из «Биробиджанер штерн», хранившейся в домашнем архиве Жоржа. Корреспондент газеты Ш. Коник беседовал с Абрамом Ковалем и записал его воспоминания: «Он помнит, как еще мальчишкой должен был в горьком поту зарабатывать свой кусок хлеба, работая в стекольной мастерской. Работа быстро научила его, в чем искать спасение ему и таким как он. Его другом и наставником стал Гершл, бравый парень с черными усами, которого в городе называли «Гершл-искровец». В прокламациях, которые давал распространять ему Гершл, было четко и ясно сказано, что именно необходимо делать для счастья рабочего человека».