Соседский взрослый мальчик на новеньком мотоцикле, подаренном к семнадцатилетию.
Странная штука - память, подумал Розенфельд.
Мелодия была из старого анимационного фильма "Белоснежка и семь гномов", которого он не видел, это был фильм детства бабушки, там, в вовсе не его прошлом, фильм и остался.
Он постучал в дверь, мисс Бохен открыла, посторонилась, он вошел и пропел мелодию вслух, почти не исказив, и даже слова вспомнил, хотя слова были не от той мелодии и не из того фильма. Это и не слова были, а звуки, которые возникли не в этом мире, не у него, но, тем не менее, предназначались единственному существу, которое могло их понять.
Дженнифер подняла на него сначала удивленный, потом понимающий взгляд и молча кивнула. Глаза у нее были не синие, а почти черные. Наверно, ультрафиолетовые.
- Можно, - тихо произнес Розенфельд слова, которые он говорить не собирался, - я посижу рядом с вами? Здесь и сейчас.
Он чувствовал себя ребенком, у которого нет нужного запаса слов, чтобы рассказать сон. Он мог сон пропеть, но уже забыл мелодию.
Она провела его к окну, где стояло отодвинутое от стола кресло, кивнула - садитесь, а сама осталась стоять, прислонившись к стеклу, подставив солнцу спину, и стала тенью, от которой расходились теплые невидимые лучи. Розенфельд тоже не стал садиться, так они и стояли друг против друга какое-то время, минуту или час, а может, вечность, пока Розенфельд не пришел, наконец, в себя, будто выплыл из глубины океана и глотнул воздух - странный сухой горячий воздух пустыни над уходившей до горизонта водной поверхностью.
Гораздо позже, пересказывая этот эпизод старшему инспектору Сильвербергу, Розенфельд так и не смог описать собственные ощущения и, главное, логику своих поступков. Ограничился тремя словами: "пришел, увидел, поговорил".
Venit, vidit, locutus est.
- Мне приснился сон... Я его не запомнил, даже эмоции, которые он вызвал, испарились, стоило мне открыть глаза. Но я понимал, что вы вчера сказали мне все, что нужно было для решения. Если правильно в нужном порядке сложить ваши слова...
- Я сказала...
- Пожалуйста, Дженнифер... Можно я буду вас так называть, мисс Бохен?
- Конечно. Это мое имя. Но что...
- От рождения?
Она помолчала.
- Нет. Вообще-то я Ева. Точнее - Хава, это...
- Еврейское имя. Дженнифер вас называл брат?
- Отец. Джерри сократил до Дженни, Джейн.
- Можно, я скажу, Хава? Джейн... Я часто перебивал людей, у меня не хватало терпения выслушивать до конца, мне казалось, что я понимаю то, что они только собирались сказать, и я не хотел терять времени. А сейчас...
- Время неважно?
- Очень важно. Вечером мне придется уехать, мой короткий отпуск закончится, и я должен успеть.
- Успеть - что?
Синие глаза. Синий луч взгляда. Затягивает. Глубина. Не выплыть.
- Понять. Сказать. Обвинить. Простить.
- Обвинить?
- Можно я объясню, а вы не будете меня перебивать, даже если вам покажется, что уже поняли и дальше слушать не нужно?
- Хорошо, но...
- Да?
- Да.
Это ведь началось давно. Увлечение математикой, я имею в виду. В десять он написал первую математическую работу, я видел ее на сайте конкурсных работ для учащихся начальных школ, не сейчас, лет пять назад, когда проводил экспертизу по делу педофила Брандербауэра, и мне надо было показать суду, с помощью каких средств он влиял на неокрепшие детские умы. С помощью математики, представьте! Я тогда обратил внимание на Джеремию Бохена. Очень оригинальное решение. Математика без математики - высший пилотаж. Не решение, а фантазия о решении. И точный ответ. Обратил внимание на имя и забыл, конечно. А красоту запомнил. Эмоции помнишь долго, даже если забываешь о том, что помнишь.
В прошлом году прочитал в "Архиве" статью вашего брата и не сразу, но сопоставил фамилию с давно прочитанной работой. Статья о математических основаниях квантового самоубийства по Тегмарку. Очень любопытно, но, как мне показалось, бессмысленно. Есть такие работы: красивые, изящные, как призрачная структура облаков, внутренне непротиворечивые, но бесполезные, как бесполезна красота заката или мелодия Боккерини... Я не знал тогда - Бауэр сказал об этом только сегодня - что доктор Бохен написал статью под влиянием работы никому не известного Лепоре. Я многого тогда не знал, но красоту забыть невозможно, и я не забыл.
И еще. Я работаю в полицейском отделении, которое относится к округу, куда входит Йельский университет. Я там учился, многих знал. Иногда дела, которые вел мой друг Сильверберг, были связаны с университетскими, и экспертизу, конечно, поручали мне. Я хочу сказать, что так повелось... Я много читал по физике, меньше по математике, почти ничего по химии, биология была далека от моих интересов, но приходилось... Я люблю сопоставлять и связывать явления и теории, порой несопоставимые и несвязанные. Прочитав статью Бохена, я задумался: что же такое математика. Начиналась она как наука сугубо практическая - все науки так начинаются, из практических потребностей. Дифференциальное исчисление Ньютон придумал не потому, что это красиво, а потому, что без исчисления бесконечно малых нельзя было рассчитать объемы бочек с вином. Для математики со временем главным критерием стала внутренняя красота, о практических возможностях думали в третью... ну хорошо, во вторую очередь.
Дженнифер, не думайте, пожалуйста, что я отвлекся, я подхожу к главному. Самая абстрактная из нынешних физических теорий - скорее чистая математика, чем физика, - теория струн. Струны - первооснова всего. Это красиво, это элегантно, на струнах физика заканчивается, и остается лишь математика.
Ваш брат увлекся идеей Тегмарка о квантовом самоубийстве. Вас это удивило, верно? Меня тоже. Если доктор Бохен заинтересовался одной из идей Тегмарка, он не мог не знать и о другой. Тегмарк посвятил ей две книги, и ваш брат не мог - особенно при его способности докапываться до самых глубин - этих книг не знать, ведь, в отличие от квантового самоубийства, там речь шла именно о математике.
Галилей писал: "Природа разговаривает с нами на языке математики". Нобелевский лауреат Юджин Вигнер в прошлом веке говорил: "Эффективность математики в естественных науках невероятна и нуждается в объяснении". Тегмарк попробовал объяснить.
Каждый объект Вселенной обладает физическими свойствами. Солнце желтое, массивное, горячее. Яблоко зеленое, круглое, жесткое. Но давайте погрузимся вглубь - на атомарный уровень. Здесь эти свойства исчезают. У атома нет цвета, и понятие температуры к отдельному атому неприменимо. Атом не круглый, не жесткий, не зеленый. Физических свойств у атома много меньше, чем у системы атомов - молекулы, а у молекулы физических свойств много меньше, чем у яблока, человека или Солнца.
Какими физическими свойствами обладают элементарные частицы? Масса, энергия, импульс, момент вращения... Все? Но импульс и вращательный момент - это, вообще говоря, уже не материальные сущности. Это абстракция. Числа.
Элементарные частицы, как утверждают физики, - всего лишь особые колебания неких струн. А струны даже массы не имеют! Масса возникает в процессе струнных колебаний. Струна, вообще говоря, объект не физический, а сугубо математический. Число.
Что такое пространство, заполненное звездами, - по Эйнштейну? Это, по сути, геометрия. Свойства пространства - размерность, кривизна, топология, - свойства математического объекта. И получается, что на самом фундаментальном уровне природы нет физики, а есть только и исключительно математика! Все физические объекты, и мы с вами, Дженнифер, являемся, если разобраться, сугубо математическими структурами. Поэтому Тегмарк сделал вывод, который лишь выглядит шокирующим, а на самом деле справедлив и однозначен природа не описывается математикой. Природа и есть математика! И не более того.
Суть элементарных частиц заключена в числах - спине, заряде, лептонном числе... А числа - сугубо математическая структура. Еще более фундаментальная мировая сущность: волновая функция, движущаяся в гильбертовом пространстве, обладающем бесконечно большим числом размерностей. И волновая функция, и гильбертово пространство - объекты сугубо математические.
В основе физических законов лежат мировые постоянные - постоянная Планка, тонкой структуры, тяготения, скорость света... Числа, числа, числа. Мир, все вселенные - это математические структуры. Материи нет. Нет пространства. Число измерений равно нулю. Нет времени - оно для математических структур не существует.
Розенфельд увидел нетерпение в глазах Дженнифер, но не мог остановиться. Заговорив о математической вселенной, он понял, что перешел границу в восприятии собеседницы. Не мог понять - какую. То ли она перестала понимать то, что он говорил, полагая, что ей это известно. То ли она, напротив, все очень хорошо поняла и не хотела слышать продолжения. Знала, куда приведут Розенфельда рассуждения, и боялась выводов, к каким он мог прийти. Не хотела о них знать.
Испугалась?
Розенфельд запнулся - взгляд Дженнифер его остановил. Она не могла словами сказать яснее: прекратите!
Он прекратил.
Она подошла к окну, прижалась лбом к стеклу и смотрела в сад. Солнце теперь было с другой стороны здания, комната оказалась в тени, и Розенфельд видел тень Дженнифер на фоне яркого неба за окном - удивительно красивая картина художника-примитивиста. Он никогда прежде не связывал изображения с музыкой. Видимо, связь эта возникала из эмоций, а подобных эмоций у Розенфельда не было, музыку он воспринимал разумом, это тоже было, видимо, профессиональной деформацией. Сейчас, глядя на силуэт в окне, он... нет, не сравнил изображение с мелодией. Мелодия и силуэт стали единым целым. Силуэт превратился в мелодию, и Розенфельд не представлял, как это могло произойти физически. Наверно так же, как струны, становясь математикой, обнажают истинную сущность мироздания.