Любовный треугольник Алесандр Блок- Любовь Блок -Андрей Белый привлекал внимание многих писателей. Об этом столько написано, что, казалось, к этому добавить больше нечего. Я не стану здесь повторять детали этой любовной драмы, потому что не она сама важна для взгляда темпорологии, а именно те коллизии, что происходили и продолжают происходить на стыках разных стихий. Все, что описано далее - это не столько любовный сюжет, сколько стихийный этюд. Путеводной звездой этого этюда станут слова Блока, с которыми он обратился к Белому в 1907 году, чтобы выявить суть их ссор и конфликтов:
"С первых же писем, как я сейчас думаю, стараясь определить суть дела, сказалось различие наших темпераментов, и странное несоответствие между нами - роковое, я бы сказал".
"Но думаю, что и в расхождении надо сохранить друг о друге то знание, которое дали нам опыт и жизнь".
Цель последующего текста, прежде всего, вскрыть причины "невнятицы", чтобы не пропал опыт прошлого, и чтобы в наши времена больше влюбленных и друзей осознанно учились принимать и уважать ключевые понятия близких им людей.
В отличие от Белого и Блока, чьи внутренние переживания, отраженные в стихах и прозе, давно уже стали доступными для широкой аудитории, тихий голос Любови Дмитриевны Блок еще долго оставался неслышимым в потоке биографической информации. Ее автобиография И были, и небылицы о Блоке и о себе, написанная в 1929 году, не издавалась на протяжении многих десятилетий. Стихия Земли продолжала оставаться пассивной, хранящей покорное молчание и реагирующей только на внешние стимулы. Символично, что такое молчание соответствовало и самооценке Любы, описанной ею в письме к своей свекрови в 1907 году:
"...я называю себя 'обреченной', живу без воли своей, без хотений, а ведет меня моя дорога, и я спокойно жду тех этапов, куда приведет..." .
В последующих отрывках я постараюсь осветить закономерности отношений в треугольнике, говоря словами самих действующих лиц и близких им людей, цитируя их воспоминания и переписку. Помимо основных мемуарных текстов всех участников этой драмы, я ссылаюсь на их письма, приведенные в замечательной биографической подборке Игоря Талалаевского Коломбина, Пьеро, Арлекин... Любовь Блок, Александр Блок и Андрей Белый (2012).
Начну с того, что перед тем, как выйти замуж за Блока, Люба (Козерог, Земля) мучительно осознавала разницу в их отношениях к любви. В январе 1903 года она писала жениху: "твоя любовь, как и вся твоя жизнь, для искусства, чтобы творить, сказать свое "да"; я для тебя - средство, средство для достижения высшего смысла твоей жизни. Для меня же цель, смысл жизни, все - ты. Вот разница".
Земная Люба была, действительно, иной по характеру, чем женщины семьи Бекетовых и чем большинство поэтов из окружения Блока. В воспоминаниях ближайшего друга Блока, Евгения Иванова, родившегося в Стрельце, как и Блок, появляется яркое описание членов семьи Бекетовых. Без понимания стихий или познания астрологии, Иванов, как будто приводил основные характеристики стихий, описанных в Картографии эмоций. Открывает эту портретную галерею первый биограф Блока, его тетя, Мария Бекетова (Водолей, Воздух).
"Мария Андреевна - философ, рассудительный. Рассуждение и рассудок - основа ее, без рассудка ей беда".
В отличие от нее, мать Блока, Александра Андреевна, или Аля (Рыбы, Вода):
"Александра Андреевна - мистик духовный (и лицо у нее мистической сектантки), она все постигает не рассудком душевным, а в духе 'ударно', в моментах, 'ударах' вдохновения, без духа ей беда".
И в довершение, молодая жена Блока , Люба (Козерог, Земля):
"В Любови земля молчала, как молчит она на заре, и земля в ней была глубока, как заря... Земля тогда была в Любе со всеми, невыраженными еще силами земными, и земля, молча ждала 'счастья', как 'царства обетованного', которое принесет ей жених, как муж."
Стоит ли удивляться тому, как воспринимала свою новую, ничем, по ее мнению, не интересующуюся, родственницу, тетушка Мария Бекетова:
"Нет ни кротости, ни терпения, ни тишины, ни способности жертвовать. Лень, своеволие, упрямство, неласковость. - Аля прибавляет - скудость и заурядность; я боюсь даже ей сказать, уж не пошлость ли все эти 'хочу', 'вот еще' и сладкие пирожки".
С годами этот антагонизм усиливался, и в 1906 году Мария добавляла о Любе: "И недобрая она, и жестокая, ух-какая..."; "недобрая и грубая. Ничего моего не понимает".
Мать Блока, рожденная в Воде, с годами тоже давала более четкое определение своих отношений с невесткой. В 1911 году она писала Евгению Иванову: "Наши отношения с Любой или, вернее, ее отношение ко мне - это убийственное в моей жизни. Стою на этом определении. Оно точное".
Через год Александра Блок (Рыбы, Вода) не менее четко давала Иванову определение своего сына: "Саша живет страстями и духом. Это было с самых малых лет. Чувство - это ему было чуждо всегда. Судите, как хотите, отвернитесь от него, но не собирайте смокв с терновника".
В своих воспоминаниях Любовь Блок представила свою точку зрения. До встречи с Блоком она только начала расцветать как юная девушка, впервые осознающая привлекательность и красоту своего тела. Рожденная в Козероге, как и Мандельштам, она как бы спрашивала:
Дано мне тело - что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
Стихов Люба не писала, но , читая ее поэтические описания своего студенческого периода, невольно вспоминаешь сцену утра из балета Прокофьева "Ромео и Джульетта" с Галиной Улановой (Козерог, Земля) в главной роли. В этой сцене мать подводит совсем еще юную Джульетту, не помышлявшую о замужестве, к зеркалу, и девочка с удивлением замечает, что она уже не ребенок, а молодая красивая женщина. А вот как Люба запомнила период формирования своего тела в процессе взросления:
"... жизнь во мне просыпалась. Я ощущала свое проснувшееся молодое тело. ... Я проводила часы перед зеркалом. Иногда, поздно вечером, когда уже все спали, а я все еще засиделась у туалета, на все лады причесывая или рассыпая волосы, я брала свое бальное платье, надевала его прямо на голое тело и шла в гостиную к большим зеркалам. Закрывала все двери, зажигала большую люстру, позировала перед зеркалами и досадовала, зачем нельзя так показаться на балу. Потом сбрасывала и платье и долго, долго любовалась собой. Я не была ни спортсменкой, ни деловой женщиной; я была нежной, холеной старинной девушкой. Белизна кожи, не спаленная никаким загаром, сохраняла бархатистость и матовость. Нетренированные мускулы были нежны и гибки. .... Я была очень хороша, я помню, несмотря на далеко не выполненный 'канон' античного сложения".
При этом, по словам Любы, ей, как и многим молодым людям тех лет, негде и не у кого было получить минимальную информацию о физиологии интимности. Все, что касалось стихии Земли, выходило за рамки приличий прошлого года Феникса. Люба не была исключением: "Я до идиотизма ничего не понимала в любовных делах. Тем более не могла я разобраться в сложной и не вполне простой любовной психологии такого не обыденного мужа, как Саша".
Проблема общения Любы с Блоком возникла с первых дней их знакомства. Она - земная женщина - искала лелеянья своего телесного образа и самовыражения в земных объятиях. Он - огненный мужчина - искал идеал неземной Девы, которой должно поклоняться, но которую нельзя "унижать" земными ласками. В своих воспоминаниях Любовь Дмитриевна осознавала, что Блок предложил ей жить в мире мечтаний:
"... у нас сразу же, с первого года нашей общей жизни, началась какая-то игра, мы для наших чувств нашли 'маски', окружили себя выдуманными, но совсем живыми для нас существами, наш язык стал совсем условный".
Как полагали многие, и как намекала сама Люба, брак между нею и Блоком по большей части, оставался платоническим: "Конечно, не муж и не жена. О Господи! Какой он муж и какая уж это была жена!"
"Моя жизнь с 'мужем' (!) весной 1906 года была уже совсем расшатанной. Короткая вспышка чувственного его увлечения мной в зиму и лето перед свадьбой скоро, в первые же два месяца, погасла, не успев вырвать меня из моего девического неведения". "Отвергнута, не будучи еще женой, на корню убита основная вера всякой полюбившей впервые девушки в незыблемость, единственность".
Положение усложнялось тем, что Блок, поклоняясь Любе, продолжал удовлетворять то, что он считал своими низшими потребностями, покупая интимную близость за деньги у других. Слухи об этом дошли и до Белого, который питал к Любе самые возвышенные чувства. Все в нем протестовало против такого отношения к возлюбленной, и он всеми силами души пытался вложить в нее свою душу и пробудить в ней полноту чувств живой женщины. Люба вспоминала:
"В этом отношении и был прав А. Белый, который разрывался от отчаяния, находя в наших отношениях с Сашей 'ложь'. Но он ошибался, думая, что и я, и Саша упорствуем в своем 'браке' из приличия, из трусости и невесть еще из чего. Конечно, он был прав, что только он любит и ценит меня, живую женщину, что только он окружит эту меня тем обожанием, которого женщина ждет и хочет".
Оглядываясь назад, Люба признавалась себе в том, что глубина чувств (Вода) Белого помогла ей признать право своей стихии Земли на существование:
"До тех пор я была во всем покорной ученицей Саши; если я думала и чувствовала не так, как он, - я была не права. Но тут вся беда была в том, что равный Саше (так все считали в то время) полюбил меня той самой любовью, о которой я тосковала, которую ждала, которую считала своей стихией ... Значит, вовсе это не 'низший' мир, значит, вовсе не 'астартизм', не 'темное', недостойное меня, как старался убедить меня Саша. Любит так, со всем самозабвением страсти - Андрей Белый, который был в те времена авторитет и для Саши, которого мы всей семьей глубоко уважали, признавая тонкость его чувств и верность в их анализе".
Полюбив Любу, Белый всеми фибрами души хотел сделать ее счастливой, а сделать это можно было, лишь возвратив ей уважение к ее земной природе. Это произошло спонтанно, когда, оставшись наедине, оба с трудом могли сдерживать обуревавшие их порывы: