Вот уже совсем ночь. Люди ушли из парка. Прошуршал прелыми листьями старый таджик, возвращающийся с работы. В это время надо ходить к старому пруду. Надо заходить дальше в мураву, затаиться и ждать. Мне это не нужно, но я все равно прячусь, задерживая дыхание, чтобы было веселее.
По воде пруда плывут круги. Изнутри пробивается глухое зеленое свечение. Оно разбивается тысячью блестящих капель, взбиваемых волнами. Поверхность пруда покрывается пузырьками. Из воды на берег выходят подводные стада - подводные коровы и подводные бараны. Плывущие, светящиеся синим, зеленым и розовым, они мотают хвостами, и трава покрывается ночной росой. И вслед за своими стадами выходит их владелец и пастух - Тот, Кто Живет В Старом Пруду. Когда-то давно жил-был Тот и в новом пруду. Когда пруд осушали, стада погибли. Теперь он выгоняет их пастись в высокую траву. Такую высокую, что подводные коровы и бараны не видны за ней людям, уже не спящим по ночам и продолжающим бодрствовать под искусственными солнцами фонарей.
Из-за стеблей травы я смотрю, как Тот садится на камешек и играет в свой рожок. Звуки этой песни недоступны ушам людей, недоступна даже моим ушам, их слышит только Тот и его стада. Подводные коровы и бараны послушны этой музыке. Они спокойно пасутся на воздухе, опасаясь поднимать слишком высоко из травы свои головы с пустыми, подернутыми водяной дымкой глазами.
На шеях коров звенят тихие медные колокольчики. Их я еще могу различить среди шорохов наступающей ночи. Может и люди слышат их. Или из всех людей их слышит только пятнадцатилетний поэт.
Осенние ночи приятно проводить, лежа в траве, прислушиваясь к музыке этих колокольчиков. Зимой Тот не выводит свои стада - холодно и трава засыхает. Без Того очень пусто ночью в парке. Зимой по тропинкам, цепляясь лохмотьями за голые ветки, бродит старуха Сумрачная. Ее я сторонюсь.
Сегодня я буду бродить по окраинным тропинкам. Я пойду вдоль стены поселка. Среди всех домов на небе вырастает тень заброшенного дома какого-то архитектора. Треугольный, с башенкой-обсерваторией, он выделяется странным коричневым цветом стен и узорами на окнах.
Этот дом похож на замок. Возможно, поэтому в нем поселились гномы. Они спят вповалку под большой кроватью, сдавленной сводами комнаты. Высокое кривое окно в витражах искажает лунный свет, окрашивает его розовым и красным. Сопение гномов, маленьких и тщедушных, рокочет из-под кровати, как будто по полу бушует маленькое невидимое море.
По ночам я люблю блуждать по этому пыльному дому. Дотрагиваться до ветхих занавесок, до резных деревянных шкафов, до переплетов редких книг. Между большим залом и кабинетом есть стеклянная галерея. Ночью серебренный свет луны, синий свет звезд мешаются с желтым свечением фонарей. В этой мешанине блестят пылинки, будто застывшие в воздухе, и чахнут сухие цветы. Гномы их не поливают. Они не следят за домом. Они влачат тихое подпольное существование, проживают положенный им век, долгий, по сравнению с человеческим, и быстротечный, по сравнению с моим. Затем они умирают в тишине, утопая в подушках хозяйского кресла, у холодных камней камина, и их сородичи зажигают свечи, длинной процессией спускаются в сад, спрятанный за высоким забором, и хоронят почившего гнома у старого дряхлого дерева. Похороны - единственный случай, по которому в этом доме горят огни.
Что там? Лай собаки, необычный шорох. Это звук шагов. Я выхожу в заброшенный сад и подхожу к калитке. У дома стоит цыганская девочка. В темноте я не могу прочитать по глазам, что происходит в ее душе. Наверное, она убежала.
Девочка обходит кругом дом и вновь останавливается у калитки. Она хватается руками за выпуклые украшения забора, хочет перелезть. Девочка, стой! В этом доме живут гномы.
Я Бесплотный. И вот уже который раз я нарушаю свой обет не вмешиваться в дела людей. Потому что я Бесплотный, я невидимый, я неслышимый, я лишь холодный ветерок для них.
А девочка перелезла через забор, а девочка уже крадется через сад к большой входной двери. Я бы должен отвернуться и уйти, но я иду вслед за этой бесстрашной девочкой. Надо быть очень смелой, чтобы залезть в логово к гномам.
Дверь, конечно, заперта. Девочка проверяет окно на первом этаже - оно приоткрыто. Она взбирается по кривому дереву, рискуя сорваться с него каждую секунду, она ногой толкает дребезжащее стекло и прыгает внутрь, в темноту.
Длинный пустой коридор, устланный фиолетовым ковром, уже кое-где поеденным молью. Внутри теплее хотя бы потому, что нет ветра. Девочка трет замерзшие руки, сует их в карманы растянутой толстовки и медленно отправляется исследовать дом.
Ее шаги тихи, но гномы спят чутко. Скрип половиц - и вот уже несколько открыли глаза. Кто-то пробрался к ним в дом выведать их гномьи тайны. Как им объяснить, что девочка просто ищет место для ночлега?
Девочка заглядывает во все комнаты, которые попадаются ей на пути. Большой зал с ледяным диваном отталкивает ее. Пыль обитого красным бархатом кабинета забирается в нос, у самого окна лает собака. Большая темная кухня пугает пустотой. И ни одного ее шага, ни одного ее вдоха не пропускают маленькие злые глазки. Гномы спрятали своих жен и детей под большой кроватью, а сами, вооружившись иголками, крадутся за девочкой. А девочка все ближе к концу коридора. Может она свернет на лестницу и поднимется наверх? Там тоже есть чудесные спальни, правда поменьше той, в которой спят гномы. Может она поднимется в башенку и посмотрит на звезды? Сейчас еще можно застать Арктура. Можно увидеть, как летит сквозь ночь Пегас, как Андромеда манит Персея.
Девочка шаг за шагом приближается к большой спальне. Гномы сильнее сжимают уголки и шепчут под нос проклятия. Вот она распахивает последнюю дверь в коридоре.
Темная спальня с магическими витражами привлекают ее. Она заходит. Большая кровать ей кажется теплой и уютной. Стоит только лечь и согреть ее своим теплом. Гномы под кроватью сжимают костлявые кулаки. Шепоты, шорохи - девочка их не слышит. В ее голове уже расцветают приятным ознобом сны. Она забирается на кровать, прямо так, в кроссовках, укрывается холодным одеялом и закрывает глаза.
Гномы беззвучно выбираются из своего убежища. Те, что следили за девочкой, пролезают в комнату. Всей гурьбой они обступают кровать. И в налитых кровью глазах я читаю - "Задушить". Самый злой гном, скользя, забирается по свесившемуся концу одеяла на кровать. Бедная девочка! Она уже спит - в тишине раздается лишь ее мерное сопение и мерзкое похрюкивание гнома. Сантиметр за сантиметром он все ближе к ней, его грязные когти уже ищут в потемках шею ребенка.
И я, Бесплотный, стою совсем рядом и смотрю. Что еще мне делать? И надо ли что-то делать? Бедная девочка!
Гном подобрался совсем близко. За окном раздался шорох. Гном замер. Он повернулся к окну. Какая-то тень маячила там, в саду. Сквозь окно проплыл огонек. О, это брат мой - Блуждающий Огонек. Для него одного я осязаем. Но Огонек не умеет говорить и чувствовать. Он просто блуждает по моему парку, туда-сюда, такой дурашливый, что иногда утыкается в мое тело, и тогда я могу представить себе какое оно - мое тело.
За окном продолжало шуршать. Блуждающий Огонек подлетел к лицу девочки, осветил всю страшную сцену. Девочка начала просыпаться. Да, огонек! И все-таки кто-то другой шуршит за окном. Лает собака. Собака, это она шуршит.
Я хватаю огонек и размахиваю им у стекла. Собака за окном вся собралась, а потом прыгнула, пытаясь ухватить огонек зубами. Она разбила окно и приземлилась прямо на девочку. Девочка, вскрикнув, окончательно проснулась и вскочила. Гном заскрежетал зубами и уполз под кровать.
Девочка протирала большие глаза, собака ластилась к ней. И я, прихватив Огонек, ушел из дома гномов.
В темном саду я улыбался. А на аллеях, усыпанных листьями, мне стало грустно. Я выпустил Огонек, но он все равно летел рядом. Он освещал мне дорогу, хотя я прохожу сквозь все предметы и мне не нужно разгонять темноту. Я люблю темноту, такую, чтоб до черноты беспросветной. Тогда я теряю всякое ощущение пространства и, если слышу голоса, представляю, что это голоса других бесплотных. В черноте все бесплотны. Если не видеть с открытыми глазами, можно подумать, что твоего тела нет, а есть только думающий и говорящий дух. И тогда кажется, что ты не ходишь, а паришь где-то в пространстве, в котором такие понятия как "верх" и "низ" не существуют.
Я иду и думаю, откуда я начался. Ведь у всего есть начало. У вечности тоже должно быть. Или я живу такую длинную вечность, что уже не помню, что было "до"? А запоминаю ли я каждый свой день? Или каждый день для меня новый лист? А если запоминаю? Ведь я же помню поэта, старика на скамейке, рыболова. Значит, для меня существует категория времени. А если существует время, значит, невозможна вечность. Может и я не вечен?
Как хорошо быть человеком. Ты знаешь, когда ты родился, и знаешь, что когда-нибудь умрешь. И в этом промежутке от рождения до смерти у тебя есть время. Которое называется жизнь. Живи так, чтобы потом не жалеть, умирая. Вот и вся мудрость.
А как жить свою жизнь, если ты вечен? Если тебе не о чем жалеть? Если у тебя в руках все время мира, если ты не нужен смерти, если не о чем волноваться. Стоит ли тогда вообще жить?
Я Бесплотный, а не Вечный. Может, и я когда-нибудь умру. Мне бы хотелось когда-нибудь умереть. Ведь с концом наступает черта, после которой можно подводить итоги. Можно вычленять смыслы.
- Слушай, Блуждающий Огонек, мои мысли. Хотя они ничем не отличаются от моих слов. Слова мои, как мысли, никем не будут услышаны. Никем не будут поняты. И даже если я напишу свое имя на песке, его никто не разберет. Людям неведом мой язык. Как они разгадают мой язык, если даже свои людские языки не все разгадали?
Огонек мерцал рядом. Его свет был чуть зеленоватым, как у светлячка. Чтобы люди не слишком пугались, издалека он им кажется насекомым. А близко к людям Огонек не подлетает.
- Почему ты таишься от людей, Огонек?