Спонтанно сочинив очередное стихотворение, СП даёт ему "отлежаться", чтобы затем незамутнённым глазом критически рассмотреть его и, в случае необходимости, отредактировать: заменить какие-то слова, исключить целые строфы, кажущиеся лишними, искажающими мотив, а иной раз наоборот -трёхстрофье, скажем, превратить в семистрофье.
Всего у СП издано четыре книги стихов: помимо вышеназванных, "Ариэль" (Иерусалим-Москва, 2003) и "Рассвет и сумерки" (Нижний Новгород, 2012), в которых помещены стихи, почти исключительно лирические, в некоторых случаях циклы, включающие от двух до пяти отдельных стихотворений. Эпических произведений (поэм, тем более романов в стихах) она не писала.
Вышеизложенное - общий обзор сделанного СП в русской поэзии. Здесь можно только добавить, что суть её поэтического творчества, светимость её слова определяется любовью ко всему сущему.
СП распределяла свои стихотворения по тематическим разделам (во всех книгах). Названия разделов в смежных книгах иногда совпадают, а порой обновляются, чтобы точнее обозначить соответствие данного текста (цикла) мотивам и интонациям всего раздела. Так получилось, например, с циклом "Тёмный берег разлуки", который в книге "Ариэль" вошёл в раздел "Когда-то у него была война", а в последней - в другой раздел ("Одна или, Боже мой, двое"). При сопоставлении разделов - в "Ариэле" цикл прямо посвящён мужу, скорее его памяти - становится ясно, что "Тёмный берег разлуки" не о военном прошлом Михаила Ильича Погреб, провоевавшего чуть ли не всю войну 1941-1945 годов, раненногораненого и контуженного на этой войне, а о собственном сиротстве после его ухода из жизни (2000). Вообще же цикл этот, состоящий из пяти стихотворений, потрясает фронтальной интонацией, сочетающей неугасимую любовь с трезвым пониманием феномена последней разлуки. Процитирую несколько фрагментов из него:
Это зона утрат и любви.
Тёмный берег разлуки.
Дай мне руки твои,
Дай мне, миленький, руки.
.................................
- Ты вернулся?
- Я вернулся...
Слабый ветер ниоткуда
Сердца моего коснулся.
.................................
Утехи - главной - канул след,
И где б он ни был, - музыки там нет.
Солдатских песен. Городских романсов.
И на Шопена ни малейших шансов.
...............................................
Ушёл - куда?
Где местность та?
Туманность? Новая звезда?
Ты не посмотришь на меня
Уже нигде и никогда...
И концовка:
Помню миги эти роковые,
И упорно мучат, как впервые,
Жалость - и царапины вины.
Я жива,
а ты смежил ресницы.
И, бывает, забываешь сниться.
Догоняю. Вижу со спины.
Вот эти: "слабый ветер ниоткуда"; "И на Шопена ни малейших шансов" (двойная аллитерация; кроме того, предыдущие строки информативны по части музыкальных предпочтений супругов) и такие выражения (нет, плачи!), как: "где местность та?" и тут же: "Ты не посмотришь на меня/ Уже нигде и никогда"; "Догоняю. Вижу со спины", - надрывают душу.
И, раз уж так получилось, что мотив вечной разлуки с самым близким поэту человеком обозначился у меня первым, приведу целиком двустишье, завершающее обе последние книги:
Лес зимою обнажился.
Редким сделался. Притих.
В край иной переселился
Малый рой друзей моих.
Не обещаны мне встречи,
Кроме встречи с пустотой.
Но как будто светят свечи
Вдоль дороги тёмной той.
Мы были близко знакомы с автором этих строк. В наших с ней беседах не раз затрагивался вопрос о вере (неверии) в Бога. Да, собственно, и в посвящённом мне стихотворении ("Ни одной агоры, ни ничтожную самую малость...") СП дан прямой, без увиливаний, ответ на этот вопрос:
Бог? Я верую в нечто за гранью последней, за краем -
Ну без ада, конечно, без сладкого этого рая -
Хоть налево скачи, хоть направо...
Впрочем, самое сильное в этом стихотворении - концовка. Поделюсь и ею:
Только капли остались. Совсем запрокинута чаша
Голубиная, полная блеска.
Гул копыт по траве. И запахло водой.
И не так уже страшно.
Это Буг? Но ведь не было там перелеска.
Вот во что верует СП. В конце дороги она надеется увидеть не туннель с ярким светом впереди, а своё, и радостное, и горькое, детство на берегу Буга, в маленьком еврейском местечке. И сама дорога темным-темна, но "как будто светят свечи" - отсвет душ друзей.
В другом месте этих заметок я ещё коснусь этой трудной темы...
СП не однажды сетовала (в наших с ней беседах) на то, что её лучшие друзья - поэты Давид Самойлов и Юрий Левитанский - всегда в своих стихах были очень далеки от еврейской темы. (В мемуарах Д.Самойлов обратился к ней, но таким вот образом: евреям-россиянам, желающим сохранить свою национальную идентификацию, следует репатриироваться в Израиль, тогда как евреи, решившиеся остаться в России, должны согласиться на второстепенные роли, чтобы не затмевать представителей коренной национальности. Не берусь оценивать подобные постулаты с точки зрения простой житейской морали.) И очень уважала Бориса Слуцкого, из больших русских поэтов практически единственного еврея, который от этой темы никогда не уходил, хотя соответствующие стихотворения не могли попасть в печать в годы его жизни - он умер в 1986 году.
Сама СП, с самого начала воскресения в её душе тяги к сочинению стихов, от еврейских мотивов не только не уходила, но часто выдвигала их на авансцену своего поэтического творчества. Конечно, все её публикации, в том числе первая книга стихов, находили своё место в печати уже в годы гласности. (Напоминаю: её первая книга вышла в 1990-м.) Но стихи писались раньше, иной раз - много раньше.
Помните Буг из концовки стихотворения "Ни одной агоры..."? - это видЕние, а вот воспоминание:
И железнодорожный мост,
Шагнувший через Буг,
И та трава в ребячий рост
Наведаются вдруг.
А ещё: "Был хутор на Волыни...", и Голта с Юзефполем, и... "Девочка Аврума". (Отец СП, рано умерший; она ведь по отчеству Абрамовна; но, несмотря на то, что она на шестнадцать лет старше меня, с первой встречи просила обходиться без отчества.) В стихотворении же "Судьба припасла мне заброшенный парк...", в первый раз вошедшем в книгу "Под оком небосвода", а затем "перекочевавшем" в обе последние книги, встречаем: "А если еврейский случится погром,/ За нас заступиться попробует гром..."
Самый интересный случай - стихотворение "Я прощаюсь со слякотью..." Полагаю, позволительно утверждать, что тут речь может идти о двух стихотворениях (так нередко бывало у позднего Осипа Мандельштама), - настолько различны редакции в первой, ещё российской, книге и в остальных (израильских). Первые две строфы (а всего их три) и композиция одни и те же. Различие - в последней. Приведу оба варианта. Первый:
Изложил Шафаревич,
Куняев пристукнул печать -
Про меня, русофобку,
вердикт повсеместно размножен.
Если вправду взашей,
и проклятье вдогонку, - уложим
Серебро нашей речи.
И золото рощицы тоже
(Как растерянно светит, застигнута днём непохожим!),
Чтобы спрятать поглубже. Укрыть.
И потом завещать.
Кто такие Шафаревич и Куняев? Информирую молодёжь, с этими именами незнакомую. Игорь Шафаревич - математик, член-корреспондент АН СССР, но также и автор антисемитской книги "Русофобия". Станислав Куняев писал юдофобские стишки и одно время был главным редактором журнала "Наш современник", антисемитского во времена гласности.
А теперь второй вариант:
Ну и что? Всё равно не своя. Не своя - хоть умри!
Собирайся, народ мой, - ты тоже великий - с вещам.
Есть земля для труда, и любви, и еврейской печали,
Для высокой волны - мы недаром её раскачали,
А над Ерушаймом сияющий свет изначален.
И высокие горы. И синь - от зари до зари.
В первой версии - обида, растерянность (даже рощица "растерянно светит"), но и уверенность, что "серебро нашей речи" (русского поэтического языка) мы, евреи, увезём с собой - никто не помешает нам его "укрыть. И потом завещать". Вот только кому? Детям и внукам, родившимся в Израиле, которые, как правило, этой частью завещания пренебрегут?..
А в новой редакции - совершенно иной мотив, иная интонация - ликующая, ощущение, что столице Израиля - древнему Иерусалиму изначально подарен сияющий свет над ним. Не в смысле погоды, конечно. Этот свет - Божественный!
В своём предисловии к первой книге СП Д.Самойлов предположил, в связи с её стихами о войне, что "ещё, наверное, не дописана последняя строчка в литературной истории военного поколения". Я думаю, что к поэтам этого поколения СП причислить нельзя. Она рвалась принять участие в той войне:
В июне, в том году суровом
Идёт поверка: все ли тут?
На фронт уходят Миша с Лёвой,
Меня с собою не берут.
В следующей строфе она называет себя третьей лишней и объясняет, почему: "Ведь у меня туберкулёз". В этом замечательном стихотворении мотив, связанный с войной, как бы раздваивается: с одной стороны, "идёт поверка: все ли тут?", с другой - СП переживает из-за того, что она в этой группе мужчин - только провожающая.