– Позвольте для начала уточнить, – вмешался Шперк. – Вы работали на… – Он запнулся на полуслове, встретив насмешливый взгляд незнакомца. Неясный поток мыслей и картин заполнил воображение старого капитана. Ему виделись то космические верхи Лупанооры, где комплектовались команды специализированных мутантов, то коридоры Центра координации с нескончаемым потоком чиновников, то увеселительный аттракцион «Антивремя». Нет, все это было не то. Он не мог найти в облике вестянина ни одной черты, которая позволила бы восстановить забытое прошлое.
Незнакомец понял смысл испытующего взгляда.
– Вы меня не знаете. Не огорчайтесь.
– А я знаю, – спокойно сказала Ирнолайя. – Вы из тех веселых технарей, которые охраняли зону Себаар. Такие, как вы, пользовались исключительными привилегиями. Не так ли?
– У вас инстинкт, сударыня, – сказал незнакомец, утомленно вытягивая ноги. – Я действительно пограничник Ментоарген из зоны Себаар. За то и пострадал… Но не в том дело. Лучше скажите, какие новости с ноль-ноль-семь.
– Спросите капитана Арновааллена. Он крупный специалист по трассам. – Ирнолайя отвернулась и стала методично обрывать наклеенные ногти, красными лепестками сыпавшиеся на пол.
– Значит, никаких, – присвистнул Ментоарген, задетый за живое. – У меня вполне определенная позиция в этом вопросе, и я буду отстаивать ее до конца.
– Хватит, надоело, – процедил Филька, ковыряясь в зубах. – Это не команда, а шайка дармоедов. Прокляну.
Ментоарген не обратил на бродягу внимания. Он пристально посмотрел в глаза капитана:
– Вы хотели что-то сказать?
– Да-с, – кивнул Шперк. – В некотором смысле наблюдается известная задержка в силу известных формальных причин.
– И это все? – удивился Ментоарген.
– Вы напрасно теряете время, – вмешалась Ирнолайя. – Этот «в некотором смысле» капитан в последнее десятилетие занимался исключительно вопросами земства и, кажется, немного философствовал на кафедре. В действительности ситуация предельно сложная. Все лимиты времени исчерпаны.
Ментоарген прислонился к стене и закрыл глаза. Его худое лицо, очерченное резкой линией острых скул, приобрело выражение тяжелой муки, какое бывает у сильных, но физически сломленных людей.
– Что ж, тогда будем коротать время по-домашнему, – сказал он. – Будем ждать сошествия на Землю в то время, когда свирепствуют судебные палаты, готовятся погромы и экспроприации, черная сотня поет гимны, идет бессмысленная война, и с цеппелинов сбрасывают удушливые бомбы. А может, нам пока собрать по полтиннику в фонд великой княгини Ксении? Откликнемся?
Странный образ мыслей «веселого технаря» удивил капитана. Ментоаргена можно было назвать революционно настроенным пролетарием. Правда, Шпек очень плохо знал этих своеобразных представителей чужого социума. Их жизнь его мало интересовала в силу ролевых установок. На кафедре он слыл ярым монархистом, несмотря на опасные философские кульбиты. Революционеры пугали его, поскольку могли положить конец его хладнокровному анализу позитивизма и даже разрушить теплую скорлупу его земного существования. А Ментоарген не побоялся… И это не спишешь на дефект генетической программы. Здесь что-то другое, не просто попытка найти себя. Это реальный прорыв к действию, а не мелочный бунт запутавшихся в своих претензиях Ортоорбена, Ирнолайи… Самого Арновааллена. Что могло послужить основанием? Ссылка должна была раздавить технаря, но этого почему-то не произошло. Он изменился, очеловечился, соприкоснулся с источником огромной социальной энергии. Для Фильки, например, такое было немыслимо. Да и для остальных тоже. Они были слишком жадны к будущему и презирали настоящее.
Подумав об этом, Арновааллен растерялся. Ему пришло в голову, что, в сущности, не знает свой мир, мириады безвестных вестян, обезличенных мерцанием элитарных пленок, создавших Фоногору и Тиниус. Значит, и в них таилась скрытая сила, внешне подавленная электронным контролем, шпионажем и идеологией? Сила, которая завтра могла бы привести к взрыву?
Капитан хотел задать Ментоаргену вопрос, но его опередила Леймюнкери.
– Мой друг, – сказала она. – Не тешьте себя иллюзией. Не воображайте, будто внутренние проблемы гомозавров имеют к вам непосредственное отношение. Да, крестьяне голодают, улицы полны синими и черными мундирами, повсюду обман, обыски, политические убийства. Но какое нам до этого дело?
Речь контактолога взбодрила Фильку. Он послал ей воздушный поцелуй.
– Браво, детка! Вы достойны ордена Белого Орла, великомученица наша.
Ментоарген хмуро посмотрел на Леймюнкери.
– Хотите убедить меня, что мотивы моей социальной деятельности не подлинны? В пространстве миров нет двух сфер бытия – настоящего и поддельного. Земля и Альфа-Рау – целостная реальность независимо от разделяющего их пространства. Почему же я должен считать себя полностью вырванным из человеческого общества? Это невозможно даже для пришельца. Неужели вы за тридцать лет не поняли этой простой мысли? Или вы считаете, что моральные ценности существуют только в пределах Тиниуса? Хорошая свобода, за которую не нужно бороться!
Филька угрожающе зашевелился на диване.
– Знаю я таких, как вы! Натерпелся. Это ваш клан провалил мою концепцию многомерности обществ. Ненавижу! Хранители законов.
– Не надо, Ортоорбен, – успокаивала его Леймюнкери. – Мы все равно ничего не докажем пограничнику. Да и не стоит.
– Сюсюканье, – буркнул Ментоарген. – По-вашему, народ не способен добиваться социального идеала? Не рано ли вы изгоняете человека из…
– Я не человек, не путайте-с! – заорал Филька. – А если вы провоняли земными ароматами, не лезьте в наши мурава!
– Я и не лезу, – зевнул Ментоарген. – Куда вам до грубого земного человека. Элита! Только я не желаю жить прилипалой. Посмотрите на мои руки! Они изъедены свинцом и типографской краской, два пальца прессом отхватило. Поработали бы с мое в брошюровочной: фальцовка, вырубка, отгибка… Посмотрел бы я тогда на твое отношение к хрустальному звону!
– Позвольте! – перебил его Федор Исидорович. – Любая притча допускает множество толкований. К примеру, я увидел в образе Феникса отчасти самого себя.
– Мания величия, – буркнула Ирнолайя.
– Отнюдь. – Шперк нервно передернул плечами. – Птица – это моя душа, мой разум, воля, интеллект. Рано или поздно приходит конец вере в нетленность и изначальную чистоту. Задумываешься: а что там, в твоем подлинном мире? Может, за время ссылки моя личность утратила единство? Может, в будущем меня ждут банальные обязанности, компромиссы с совестью и мучительные ощущения неправоты? В этом смысле рассказ Ортоорбена перекликается с моим внутренним состоянием. Он сумел аллегорически отобразить проблему объективного долга. Естественно – по отношению к нашей родине.
– Проблема долга! – воскликнул Ментоарген. – Этот шут, по-вашему, говорил о долге? Знаю я цену его иносказаниям! Ведь это он был нашим официальным идеологом-программистом, создавал схемы развития провинций в пределах Октавы. И все это был подлог, попытка продвинуть себя на положение «сильной личности». Космический интриган без морали. Зато теперь жалится на хворобу.
– А бы хоть, – пожал плечами Филька. – Не унизишься, аз не возвысишься.
– Верно, – вздохнула Леймюнкери. – Уж как ни бил меня купчик Карасев, за волосы таскал, а все ж теперь я счастлива. И жалеть-то мне нечего, и слабость моя, значит, залогом возрождения была.
– Слабость это, слабость и более ничего, – с грустью в голосе сказал пограничник. – Вот я, старый печатник, и то понимаю, что человек не матрица, его нельзя расплавить и переселить в новую форму. Но переставлять верстку нужно, уничтожать ложные абзацы, менять смысл, содержание. А это возможно только в жизни и только через жизнь. И если бы вы отказались от легкого пути, то отвращение к земному исчезло бы само собой. И гордость сохранили бы, и чистоту. Вы ведь умная женщина.
– Льстец, – улыбнулась Леймюнкери, и по ее щекам разлилась стыдливая желтизна. – Что я могла… Посмотрите внимательно и постарайтесь увидеть следы земных страстей и ничего от прежнего, как в пору Гепар.Сульф. У меня фарфоровые зубы и ненатуральные слезы. Я старуха. В прошлом десятилетии мне минуло за триста. Сама к тому стремилась и никого не виню.
– Вы просто жертва, – сказал Ментоарген. – Копили свою злость по пятаку, а теперь вам пришлось разбить копилку и покутить на прощание. Ведь правда?
– Грубо. – Шперк покачал головой.
– Утрусь, – Леймюнкери отвернулась к окну. – Как контактолог я смею утверждать, что ваша социальная активность, Ментоарген, будет иметь самые пагубные последствия. Если на Земле когда-нибудь будет создана свободная общность, то исключительно в результате планомерной деятельности высших цивилизаций, а не анархических индивидуальностей. Это вы должны были знать, а если не знали, тем хуже для вас.
– Вот так удар! – воскликнул Филька. – Даже юродивому понятно, что всякое действие пахнет провалом и солидной трепкой. Я тоже трепыхался по дурости. И получил: череп клюкой проломили, глаз повредили, а однажды, когда я под хмельком уснул на дороге, подвода переехала мне обе ноги. Вот он – земной рай в подлинном свете. Стоит ли после этого клеить себе жестяной нимб? Я прав, капитан?
– Не знаю, – нахмурился Шперк. – Лично я подписывался на «Журнал красивой жизни», одиннадцать рублей пятьдесят копеек в год.
– Эстет, – хмыкнула Ирнолайя.
– Вас трудно узнать, капитан, – сказал Ментоарген. – Что с вами произошло?
– Кажется, я немного располнел, – рассеянно ответил Арновааллен и посмотрел на часы.
– Это от страха, – заключил Ментоарген. – Знакомое чувство. Неопределенность, бесполезность. Но я не сложил руки. Да, у меня отняли прошлое, но было ли оно таким прекрасным, как вспоминается? Может, на Весте я вел гнусное полу скотское существование, пресмыкался и совершал преступления под вывеской служебных обязанностей пограничника? Зачем мне такое прошлое? Не лучше ли окунуться в новую жизнь? Мне повезло. Я попал в рабочую среду, оказался среди простых людей, принужденных к непосильному труду по шестнадцать часов кряду в дыму и сырости. Питался чем попало и жил в зловонных бараках. Эта среда быстро излечила меня, так что я и не вспоминал о пресловутой Гарантии. Я стал гомозавром и горжусь этим. Но главное не в трудностях, которые я переносил. Я не просто видел, я осязал отвратительную изнанку земного общества. В девятьсот шестом году меня отправили в тюрьму за отказ печатать черносотенные прокламации. Это был окончательный перелом в моем космическом сознании. Вы понятия не имеете, что значит оказаться в столыпинской тюрьме. – Ментоарген сжался в комок. – Теснота, зловоние, болезни. Уголовники перемешаны с политическими. Бьют за всякую провинность, а то и просто так. Через три года моей тюремной жизни началась эпидемия тифа. Тифозные валялись на полу, не хватало ни мест в тюремной больнице, ни медикаментов. Вскоре перемерла большая часть надзирателей и конвоиров. Я-то был нечувствителен к микрофлоре. Ситуация для побега складывалась благоприятная, и январским стылым днем я воспользовался замешательством конвоиров. Мне удалось переехать в другой город, купить поддельные документы и устроиться в типографию, где печатали «Самоучители ремесел», «Судебные драмы» и «Руководство для изобретателей» господина Крючкова. Но это для коммерции. Часть продукции никогда не поступала на книжный склад. Это была литература иного сорта, набранная плохим шрифтом на дешевой бумаге. Набор был гладкий, а мысли колкие, дикие: о судах, полицейском произволе. А нынче набирали «Тактику уличного боя». Полезная книга для всякого честного человека. Да уж, видно, не придется… А жаль. Жаль покидать З