При виде нас они расшумелись так, что у меня зазвенело в ушах. Мой пьяный провожатый замахал обеими руками.
– Это мой друг Джон, и щас он нам сыграет! – проревел он во всю глотку.
Тут они загорланили еще громче, и мне пришлось сыграть «Адскую заварушку в Джорджии» (Прим. перев. «Hell Broke Loose in Georgia» – песня в стиле кантри). Бог ты мой, они тут же пустились в пляс, устроив нечто невообразимое.
Все дико скакали, размахивали руками и кружились. В основном здесь собралась молодежь, сплошь в лучших нарядах. Сбоку какой-то громила объявлял танцы, но вокруг так галдели, что его почти не было слышно. Прямо как детишки возле заброшенного кладбища с привидениями. Видать, пытаются вытанцевать страх. Я и сам подпрыгнул между аккордами, услышав стон за спиной. Правда, оказалось, это просто какой-то пожилой мужик с худым лицом подыгрывает моей гитаре на губной гармошке.
Я посмотрел на дом. Новый, широкий, основательный; щели меж тесаных бревен замазаны побеленной глиной. Сквозь проход в середине видно чуть ли не всю долину, вплоть до горных вершин, за которые садится красный шар солнца. Понизу долины на всю длину идет просека, похожая на дорогу. Пока я играл на гитаре, в окнах вспыхнул свет. Кто-то зажигал лампы с наступлением темноты.
Мелодия закончилась. Все долго и громко рукоплескали.
– Еще! Хотим еще! – орали они, сбившись среди деревьев во дворе в кучки, чтобы хоть как-то побороть тревогу.
– Друзья! – Я как-то перекричал гомон. – Позвольте выразить почтение гостеприимной хозяйке.
– Эй, в доме! – заорал мой пьяный провожатый. – Мисс Донни, идите познакомьтесь с Джоном.
Она вышла и так гордо прошествовала через толпу, что показалась мне выше ростом. Подол пышной полосатой юбки бил по каблукам, но выше талии одежды было куда меньше, а на округлых руках и плечах так и вообще ничего. Масляная желтизна волос, наверное, взялась из бутылочки, а кукольно-розовый цвет лица – из коробочки. Она улыбнулась мне, и в носу защипало от запаха ее духов. Сзади следовал тот громила, распорядитель танцев. У него были безжизненные черные волосы и широкие зубы, а тяжелые лапищи раскачивались, что твои гири на весах.
– Рада вас видеть, Джон, – сказала она глубоким грудным голосом.
Я заглянул ей в глаза, голубые, будто яйцо малиновки, посмотрел на ее волосы цвета масла, красные губы и голые розовые плечи. Ей было лет тридцать пять, а может, и за сорок, но выглядела она гораздо моложе.
– Очень приятно, – ответил я со всей любезностью. – Мисс Донни Каравэн, у вас день рождения?
Гомон затих, все только переглядывались. Костры разгорались все сильнее, отгоняя наступавшие сумерки.
Донни Каравэн встретила мои слова глубоким смехом.
– День рождения проклятия. – Ее голубые глаза расширились. – А еще, сдается мне, конец проклятия. Все сегодня.
У некоторых отвисла челюсть, но никто не проронил ни слова. Похоже, сбежавшие скрипачи испугались чего-то не совсем обычного.
– Идемте Джон, – хозяйка протянула мне тонкую ладонь, унизанную кольцами с зелеными камнями, – поешьте, выпейте…
– Спасибо, – сказал я, потому что у меня с самой зари маковой росинки во рту не было.
Она крепко схватила мою руку и потащила за собой, исподволь наблюдая за мной краем глаза. Громила явно ревновал из-за того, что мисс Каравэн была со мной столь радушна, и прожигал наши спины яростным взглядом.
Над ямой с углями томились на решетке две свиные полутушки. Рядом стояла пара смуглых стариков, и один, обмазывал румяное жаркое соусом, окуная в небольшой котелок палку с тряпичным шариком на конце. Над другим костром висел большой котел, из которого какая-то старуха вылавливала обжаренные в жиру кукурузные клецки – хашпаппи, и выкладывая их в миски, ставила на дощатый стол.
– В очередь! – звонко скомандовала Донни Каравэн. Гости стали выстраиваться в очередь. Снова послышалась болтовня. На лицах заиграли улыбки. Чем-то напоминало тревожный сон: кругом шум-гам и веселье, но чувствуется – надвигается что-то зловещее.
Пока старик нарезал для нас в бумажные тарелочки поджаренную свинину, Донни Каравэн подхватила меня под локоть. Старуха добавила в тарелки кукурузные клецки и добрую горку капустного салата. За едой я размышлял над рецептом соуса к мясу, а еще над тем, добровольно ли все эти люди явились на так называемый день рождения проклятия.
– Джон, – спросила она, будто прочитав мои мысли, – а правду говорят, что чистому сердцу не страшны ведьмины проклятия?
– Да, слыхал что-то такое.
Она рассмеялась. Громила и худой старик с губной гармошкой глянули на нас, оторвавшись от еды.
– Двадцать лет назад меня прокляла одна старая ведьма, – начала Донни Каравэн. – Обвинила в преступлении, а суд оправдал. Ну и кто прав?
– Даже не знаю, что и сказать, – вынужден был признать я.
Она снова рассмеялась и откусила хашпаппи.
– Посмотри вокруг, Джон. Этот дом – мой дом, эта долина – моя долина, эти люди – мои друзья, и пришли они сюда, чтобы доставить мне удовольствие.
Мелькнула мысль, что только она здесь радуется... да и то вряд ли.
– Бог ты мой! – рассмеялась она. – Некоторые уж умаялись столько лет ждать, когда же меня поразит это проклятье. Не дождутся – я придумала, как его отвести. – Она подняла на меня голубые глаза. – Ну а тебя, Джон, каким ветром занесло в Верхнюю Развилку?
Распорядитель танцев тут же навострил уши, худой старик-гармошечник тоже.
– Да так, шел мимо. Я ищу песни. Слыхал, в Верхней развилке поют что-то о маленьком черном поезде.
Все замолкли, будто я перешел грань приличия.
И снова тишину разорвал смех Донни Каравэн.
– Ха, да я знаю эту песню почти столько же, сколько знаю о проклятии. Хочешь спою?
Народ выжидательно смотрел на нас.
– Будьте так добры, мэм, – попросил я.
И она запела в желтом сиянии ламп и алых всполохах костра, окруженная мрачными тенями деревьев и горной тьмой, в которой не проглядывалась даже долька луны. Ее голос был хорош. Я отставил тарелку и попытался подыграть на гитаре.
Предупрежденье свыше
Я слушал второпях
«Все приведи в порядок,
Ведь ты умрешь на днях.
С друзьями ты простись навек,
Дела свои устрой.
Прикатит черный поезд,
Забрать тебя с собой».
– Какая замечательная мелодия! – воскликнул я. – Словно поезд катится.
– Увы, мой голос не настолько высокий, чтобы изобразить свисток, – улыбнулась она мне своими красными губами.
– Я могу подыграть, – тихо предложил мужик с губной гармошкой, подходя ближе.
Все вытянули шеи в нашу сторону. Люди выглядели раздосадованными, смущенными, а порой, и не скрывали своего отвращения. И тогда я задался вопросом: почему эту песню нельзя упоминать?
Но тут от дома, где стоит бочка, раздались крики. Мой пьяный провожатый орал на почти столь же пьяного мужика, и каждый пытался вырвать у другого тыквенную бутылку. Еще пара-тройка болельщиков с каждой стороны подначивали их криками.
– Джет! – крикнула Донни Каравэн громиле. – Давай, прекратим это, не то весь самогон разольют.
И они с Джетом направились к мужикам у бочки, остальные тоже подобрались, чтобы поглазеть.
– Джон, – тихо позвал кто-то... тот человек с губной гармошкой. Отсветы костра четко вырисовывали морщины на его худом лице и волосы «соль с перцем». – Джон, и все-таки, что ты тут делаешь?
– Смотрю, – ответил я, наблюдая, как громила Джет разнял двух пьяниц и Донни Каравэн принялась их распекать.
– И слушаю, – продолжал я. – Любопытно, какое отношение черный поезд имеет ко всей этой вечеринке. И что это за рассказ о проклятии. Знаете что-нибудь?
– Знаю, – ответил он.
Мы отошли с едой подальше от костра. Народ с хохотом и криками продолжал стягиваться к бочке.
– Донни Каравэн была замужем за Тревисом Джонсоном, – начал гармошечник. – Тот владел в Верхней Развилке железной дорогой и занимался перевозками здешней древесины. Человек с тугой мошной, потому Донни за него и вышла. Но... – Он сглотнул. – Ее любил еще один парень, Кобб Ричардсон. Он работал машинистом на ее мужа. И убил его.
– Из-за любви?
– Люди считали, что Донни Каравэн подбила Кобба на убийство мужа. Дело в том, что Тревис завещал ей все деньги и имущество: железную дорогу и прочее. Но Кобб в своем признании сказал, что Донни никоим боком не причастна к убийству. Закон ее отпустил, а Кобба казнили в столице штата.
– Ну и дела, – присвистнул я.
– Во-во. И мать Кобба – миссис Аманда Ричардсон – наслала проклятие.
– О, так это она ведьма...
– Да никакая она не ведьма, – перебил он, – просто наслала проклятие. Пообещала, что наследство выйдет Донни боком и поезд Кобба станет ее гибелью. А Донни только посмеялась. Ну, ты слышал ее смех. С тех пор в наших краях и появилась песня о черном поезде.
– Кто ее сочинил?
– Полагаю – я.
Он посмотрел на меня долгим взглядом. Выждал, давая свыкнуться с новостью, и добавил:
– Вероятно, именно из-за песни Донни Каравэн согласилась на сделку с железной дорогой Ореховой Речки. Эти ребята выплачивают ей содержание, а она больше не гоняет поезд из Верхней Развилки.
Я доел жареную свинину. Мог бы сходить за добавкой, но уже как-то не хотелось.
– Понятно, мисс Каравэн решила, что нет поезда – нет и гибели.
Мы с ним выбросили бумажные тарелки в костер. Я особо не рассматривал людей, но с приходом ночи они вроде как стали смеяться потише.
– Вот только поговаривают, что поезд все же ходит по той дороге. Или, по крайней мере, ходил. Иногда в полночь появляется черный поезд, и тогда умирает какой-нибудь грешник.
– А ты сам этот поезд когда-нибудь видел?
– Нет, Джон, но Господь наверняка его слышит. Одна Донни Каравэн над этим смеется.
Она тут же залилась смехом, подшучивая над обоими драчунами. Все мужчины повернулись в ее сторону, и, сдается, женщинам это не понравилось. Да я и сам чуть изогнул шею.