- И когда это будет готово?
- Аура застывает час, потом я сфотографирую слепок и постараюсь обработать его с красками, чтобы было больше похоже на человека, а не на статую... И ведь все будет как раскрашенная открытка, - самокритично вздохнул Эндрюс. Наблюдая за тем, как он читает Дрейперу лекцию, никто бы не догадался, что до этого мы делали слепок всего три раза, причем дважды - учебный, а третий не получился.
- Ладно, тогда я поехал в участок, а к вам зайду вечером, часам к пяти. Все уже будет готово? - уточнил Дрейпер, и, получив наше "да", в три затяжки докурил сигарету и пошел к воротам, а мы спустились вниз.
Теперь тело было в нашем распоряжении, и, пока застывала аура, я начала работать над причинами смерти. Она совершенно точно была насильственной - кристалл взвыл так, что у меня заложило уши.
Вот не зря их называют "вопилками", и даже я, с моей нелюбовью к профессиональному жаргону, не могу использовать длинное, выспренное "кристаллы вопиющей несправедливости".
Принцип действия кристаллов очень прост: если смерть была насильственной, исходящей витальности, - которую в желтых статейках неточно называют "запасом жизненной энергии", - выделяется на порядок больше, чем при смерти от естественных причин. Витальность до сих пор точно не известным образом взаимодействует со структурой кристалла, заставляя его колебаться и - в итоге, - извлекает доступный человеческому уху звук. Очень, очень, очень мерзкий.
Избавившись от звона в ушах, я вернулась к исследованию.
Время, которое тело пробыло в воде, накладывало жесткие ограничения.
Не могло быть и речи о том, чтобы определить степень разжижения крови и разницу этого разжижения в правом и левом желудочках. Легкие девушки были раздуты настолько, что на них выдавились отпечатки ребер, но в этом уже было виновато гниение, а не переполнение легких водой и пеной.
Зато, несмотря на состояние тела, в плевре сохранились достаточно отчетливые пятна Патаульфа, и, когда я взяла на альгологическое исследование костный мозг, почку и легочную ткань, то обнаружила диатомеи. Планктон - решающий признак смерти в воде.
Так что я могла с чистой совестью определить причину смерти как истинное влажное утопление.
Была еще одна интересная находка: в мышцу ладони, отводящую большой палец, так глубоко вонзилось несколько щепок, что они не выскользнули вместе со "снятыми перчатками", а застряли среди мышечных волокон.
- Интересно, как ей удалось так занозить руки? - удивился Эндрюс, вытаскивая щепку из правой ладони. Я занялась левой.
- Может быть, хваталась за какое-нибудь бревно в воде перед смертью? - предположила я.
- Или судорожный приступ, который приключился с ней на какой-нибудь деревянной поверхности.
- Тоже вероятно. Да, смотри, щепки и с ладонной, и с тыльной поверхности кисти, если бы она за что-то хваталась, то повредила бы только ладонную, - заметила я.
Перебирая высушенные пряди волос, я заметила повреждения в затылочной области и вытащила еще одну, засевшую глубоко под кожей головы щепку.
- А не пора еще открывать саркофаг? - нетерпеливо бросил взгляд на часы Эндрюс.
- Пора. Иди, я без тебя закончу, а потом еще липофагом займусь.
- И зачем он вам вообще понадобился? - картинно передернулся Эндрюс.
Я вздернула свои жиденькие брови вверх, изображая удивление.
- Ты еще не догадался? Сам ведь понимаешь, что у нас большие проблемы с установлением времени смерти. Хочу использовать стандартную методику определения выживаемости паразитов после смерти носителя.
Эндрюс кивнул и осторожно уточнил:
- Но липофагом будете заниматься только вы?
- Я собиралась... - признаться честно, я немного растерялась. Кажется, Эндрюс ясно намекнул, что хочет, чтобы я поделилась? Но делиться интересной работой мне совсем не хотелось, тем более что идея принадлежала мне, но... если я не поделюсь, это будет выглядеть так, словно я опять мелочно раскладываю все обязанности на "мое-твое"? На самом деле, я именно этим и занимаюсь, и меня часто перекашивает, когда Энрюс берется за что-то из мысленного списка "мое", но теперь я стараюсь не выражать свое недовольства вслух. Как объяснил мне профессор Лонг, Эндрюс, если я выхватываю работу у него из рук, обижается и думает, что я считаю его неспособным к обучению.
Эх, надо делиться...
- Если хочешь, поработаем над ним вместе, - старательно улыбаясь, предложила я.
- Нет, как раз наоборот - совсем не хочу, - я заметила, что при взгляде на липофага у Эндрюса появился пиломоторный рефлекс, то есть гладкая мускулатура фолликулов сократилась и уплотнилась, приподнимая волоски.
- У меня от него мурашки по коже, - признался Эндрюс, энергично растирая предплечья.
- Почему? - мне стало любопытно. - Помню, бычий цепень, которого мы тащили из кишечника, как фокусник ленту из рукава, тебя совсем не смутил. А сейчас в чем дело?
Эндрюс замялся, опустил взгляд.
- Ну, если честно, я сам...когда-то я сам себе питомца сажал. Сейчас не хочется изучать мехнизм действия и думать, что когда-то это со мной происходило...
- Правда? Так это же здорово! - неподдельно обрадовалась я. - У тебя остались рекомендации и протокол операции?
- Наверно... надо вспомнить... да, остались, - уже более уверенно сказал Эндрюс.
- Отлично, а я как раз думала, как добраться до материалов по липофагам, если это коммерческая тайна.
Эндрюс почему-то выглядел озадаченным.
- Конечно, информация для пациента не совсем то, что нужно, но и это хорошо! - снова подбодрила я его.
- Ладно, - он еще немного потоптался рядом со мной, словно ждал чего-то, сделал два или три шага к двери, остановился и произнес непривычно высоким голосом:
- Только... это ведь останется между нами?
- Что останется? - в первое мгновение не поняла я. - А... да, конечно, я никому не скажу, откуда у меня информация о липофаге.
- Ладно, - повторил Эндрюс, вздохнул, словно собирался сказать что-то еще, и, наконец, ушел к саркофагу.
Почему он так разволновался? Неужели и в самом деле подумал, что мне придет в голову в непринужденной дружеской беседе брякнуть кому-нибудь "а вы знаете, мой помощник, Эндрюс, когда-то подсаживал себе питомца...". Трудности возникнут уже с первым этапом - то есть с непринужденной беседой.
Моя единственная подруга Пейдж находится от Танвича как раз на таком неудобном расстоянии, что писать письма кажется нелепым, а звонки по телефону получаются дорогими, короткими и какими-то несуразными.
Конечно, есть еще Аймон, бывший шеф-повар лучшего ресторана нашего города, а теперь начинающий парфюмер. Когда-то он не мог разобраться, почему гаснет его Талант, и вышло так, что мне удалось отыскать ответ. В процессе диагностики мы нашли несколько общих тем, в том числе и музыку Санни Эрла, Бенни Гудмена, Джина Крупы и Воэна Монро. Мне нравилось рассказывать о своей работе и видеть в глазах собеседника спокойный интерес, без привычного мне жадного болезненного любопытства, а его рассказы о кулинарных традициях и блюдах разных стран временами превращались в настоящую поэму в прозе.
Это было приятное время. Но однажды Аймон сварил мне кофе с божественным ароматом и более чем посредственным вкусом, и меня наконец-то осенило. Я должна была понять это намного раньше, но меня подвела привычка искать четкое физиологическое обоснование любого патологического процесса. Но Аймон был совершенно здоров, только для него запах был важнее вкуса. Для повара, тем более для Таланта, так быть не должно. Значит, Аймон не повар.
Когда я рассказала о своей догадке Аймону и посоветовала попробовать парфюмерное искусство вместо кулинарного, он, мягко говоря, расстроился. Если я была права, он впустую потратил многие годы жизни на сложнейшую учебу.
Сказать что-то утешительное тут было трудно, и я была не настолько уверена в своей теории, чтобы подгонять и настаивать; но Аймон справился и сам. Спустя неделю он уехал на трехмесячные подготовительные курсы в Париж. Я подарила ему в дорогу книгу Юждина Риммеля и думала, что больше его не увижу.
Но Аймон вернулся: сияющий, торжествующий и настолько переполненный благодарностью, что она буквально выплескивалась у него из ушей. И его Талант наконец расцвел в полную меру. Я даже не представляла, насколько она велика. С тех пор наши дружеские встречи стали просто невыносимы.
Я ведь тоже могла родиться Талантом, если бы мои родители не злоупотребляли алкоголем и наркотиками во время зачатия и/или беременности. Не знаю, спросить не у кого. Все, что у меня осталось - крошечная, бесполезная искра. Я могла бы стать Талантом-эмпатом: видеть чувства, читать мысли...
Наконец я задала себе вопрос, а зачем терпеть? Ради чего? Если Аймон благодарен мне за своевременно найденный ответ, я не меньше благодарна ему за интересную загадку; сочтемся на этом и разойдемся. Тем более что вскоре ему предстояло заняться учебой всерьез и снова надолго уехать.
Я честно сказала ему об этом, прибавив, что он может полностью избыть свой долг благодарности, если составит для меня именные духи с запахом спирта, талька и формальдегида; но Аймон шутку не поддержал и я сама удивилась тому, как обрадовало меня его первое письмо из Гурдона.
С тех пор мы регулярно обмениваемся письмами.
Но, хотя письма от Аймона - идеальный для меня вариант дружеской беседы, - они идут слишком долго и далеко. Так же, как и мои к нему. И когда знаешь, что твоя писанина уйдет за тысячи километров, это автоматически ставит некий фильтр на темы, заставляя выбирать самые важные и яркие из них. Питомец моего помощника точно к ним не относится. Может, сказать Эндрюсу об этом, успокоить?
Хотя можно в письме похвастаться Аймону моей идеей. Методика определения времени смерти путем определения выживаемости паразитов в воде существует уже давно, но в сводных таблицах есть только вши, аскариды, острицы и некоторые виды клещей. Внести туда липофага еще никто не догадался, хотя, по сути, это тот же паразит.