Наутро Маддокс устыдился того, что нагнал страха на малыша-священника, ибо тот, вне всякого сомнения, испугался. Угрызения совести усилились, когда на тропинке к дому показался отец Ветье, возвращавшийся с ранней мессы. Вид у коротышки был очень бледный и поникший. Маддокс мысленно выбранил себя. Его не покидало ощущение, что он обидел ребенка, и теперь должен как-то загладить вину. Посреди завтрака у него родилась идея.
- Отче, - начал он, - вы, похоже, перестраиваете церковь?
Коротышка заметно повеселел. Маддокс знал, какой у того любимый конек.
- Да, месье, - с воодушевлением начал кюре. - Я уже давно в трудах, но теперь появилось все необходимое для их завершения. Сам монсеньор благословил меня на них. Как вы можете видеть, рядом с нашей церковью есть фрагмент старого здания... о, старое даже не то слово! Поговаривают, в нем когда-то располагалась церковь, а может, капище. Впрочем, откуда мне знать? Как бы там ни было, построено оно на совесть, и я подумал: а не присоединить ли его к церкви? Вы только подумайте, месье, у меня будет четыре боковых нефа! Красота, верно? Разумеется, я их распишу, чтобы все по чести. Церковь уже покрашена в совершенно божественный голубой с былыми лилиями на фоне в честь Пресвятой Девы... Я надеялся на золотые, но сусальное золото стоит разорительно дорого!.. А еще у я задумал новый придел, малиновый в честь Пресвятого Сердца и с желтыми сердцами по бордюру. Будет радовать глаз, да?
- Весьма, - внутренне содрогнувшись, угрюмо согласился Маддокс.
Обветшалая, выбеленная непогодой церквушка чем-то пришлась ему по душе, и мысль о том, во что собирается ее превратить отец Ветье, причиняла боль. Однако коротышка-кюре ничего не заметил.
- Я уже приступил к осуществлению своей задумки, - трещал он, - и, видели бы вы, месье, что получается! Тот цвет... он поистине божественен! Теперь черед старого здания, начну расписывать его, как только будут возведены стены между ним и нынешней церковью. Стен нужно мало, так что много времени не займет, вовсе нет, а потом я возьму в руки кисть и... - Он смолк, захваченный восхитительной грезой.
Маддокс одновременно развеселился и растрогался. Что за славный человечек! Жаль, что он так огорчился из-за того дурацкого пергамента с заклинанием. Маддокса с новой силой охватило желание сделать приятное этому дружелюбному малому.
- Могу ли я вам как-то помочь, отче? - осведомился он. - Например, зачистить стены или еще чем-нибудь? Расписывать не предлагаю. Вряд ли сумел бы.
Священник прямо расцвел. Общительная душа, он любил компанию даже в работе, но еще больше обожал накладывать слои ярких красок сообразно давней задумке. Получить напарника, который и не думает рисовать - о таком кюре даже не мечтал. Он согласился с радостью.
После ужина священник отвел Маддокса посмотреть на будущую пристройку. Пока это был только фрагмент кладки, что шел параллельно северной стене храма, который, как водится, смотрел алтарем на восток, входом на запад. В западном и восточном конце церквушка и развалины почти соединялись осыпями камней, словно когда-то представляли единое целое. Отец Ветье, определенно, был прав: немного изменений, и к его молельне мог присоединиться северный придел. Маддокс засучил рукава и принялся с похвальным рвением сбивать штукатурку с остатков стены.
В полдень кюре объявил, что ему надобно навестить больного, который живет в нескольких милях пути. Гость решил продолжить в одиночку, что встретило в священнике великую благодарность. С таким славным помощником, сказал он, новая пристройка к церкви будет готова к большому празднеству в честь святого Михаила, покровителя и самой деревушки, и молельни. Маддокс порадовался тому, как хорошо сработал его план. Коротышка вновь обретал свое безмятежное добродушие.
Вскоре после двух Маддокс вернулся в церковный двор и продолжил труды. Он счищал штукатурку, как заведенный, и уже несколько пресытился работой, и тут от одного открытия в нем открылось второе дыхание и он рьяно набросился на толстый слой извести, который нанесли на первоначальную стену следующие поколения. На уже отбитом участке, определенно была роспись. Вскоре Маддокс оголил довольно протяженную полосу и понял, что в футах двух над землей почти по всей длине стены идет фреска в виде широкой ленты.
Смеркалось, но, несмотря на недостаток света и блеклость красок, Маддокс необычайно заинтересовался. На росписи был изображен отрезок побережья, и, несмотря на условность, пейзаж напоминал часть пляжа близ Керуака. Однако больше всего Маддокса взволновали фигуры: по меньшей мере одна выглядела знакомо. Высокая, в капюшоне и с длинными, свисающими рукавами, она была той самой, которую Маддокс увидел накануне, и опять показалась ему плоской, возможно, из-за архаичной манеры письма. Вторая фигура, если ее можно так назвать, была даже страннее. Она сидела на корточках перед первой и наводила на мысль о чем-то гадковатом... жабе или жирной, расплывшейся рыбине. Что странно, эта фигура казалась хозяйкой положения, хоть и смотрела на высокую сверх вниз.
В Маддоксе проснулся азарт. Он вгляделся в роспись, пытаясь понять, что видит, но короткий октябрьский день стремительно угасал и к первому впечатлению добавилось немногое. На полузнакомой местности он обнаружил неожиданную деталь: то ли холмик, то ли рукотворную горку валунов или скальных обломков, по одной стороне которой шли почти незаметные слова и обрывки слов: "Qui peuct venir" и, чуть ниже, "Celuy qui ecoustera et qui viendra... sacri... mmes pendus...".
А еще под холмиком кучкой лежало что-то малопонятное. Возможно, это водоросли, подумал Маддокс.
Хоть он и был далек от искусства или археологии, находка вызвала в нем живой интерес. Маддокс чуял, что с загадочной росписью связана мрачная местная легенда. Было очень странно, что он увидел - или счел, что увидел - ту фигуру на пляже еще до того, как обнаружил настенное изображение. Маддокс не сомневался, что та не причуда его усталого ума, а шкатулка и заклинание в кармане - или чем оно там было - это подтверждали. У него родилась идея. Он решил сравнить между собой латынь на пергаменте и старинную французскую надпись и достал металлический ящичек из кармана.
- "Clamabo et exaudiet me". "Я позову, и он услышит".
Так могла бы начинаться молитва. Напоминало псалом.
- "Quoniam iste qui venire potest". - Ага! - "...qui peuct venir!..". - Что это? - "...sacrificium hominum...". - Боже! Как это понимать?
Над пустошью разнесся крик: далекие завывания той твари, которую Маддокс увидел на берегу...
Он навострил уши, но не услышал больше ничего.
- Собака, наверное, - сказал он себе. - Мда, вздрагиваю от всякого шороха. Так на чем я остановился?
Маддокс вновь опустил глаза на манускрипт, но даже за это краткое время, на которое он отвлекся, успело потемнеть. Пришлось напрягаться, чтобы хоть что-то разобрать.
- "E paludinis ubi est habitaculum tuum ego te convoco", - прочел он, медленно выговаривая поблекшие слова. - Вроде бы на фреске нет ничего такого. Странно-странно! "С блат, на коих живеши ты, аз звати тебе". И при чем тут "блата", любопытно? "E paludinis ubi est habitaculum tuum ego te convoco...".
Маддокс осекся. Вновь донесло тот жуткий вой, и издавала его, определенно, не собака. Он был довольно близко...
Не теряя времени на раздумья, Маддокс заскочил в алтарь и запер за собой дверь. За ней последовала вторая, на входе, после чего он проверил засовы на каждом окне в крошечном здании. Лишь тогда и только тогда он остановился и спросил себя, почему бросился в бегство. Его била дрожь, дыхание было частым и шумным. Маддокс понимал, что вел себя как истеричная старая дева... как пугливая школьница, и все же не осмеливался открыть окно. Уйдя в маленькую гостиную, он развел избыточно яркий огонь и попытался скоротать время до возвращения кюре какой-нибудь книгой из его религиозной библиотеки.
Маддокс был как на иголках, ему чудились чьи-то шаги - будто некое существо (он уверял себя, что это большая собака или козел) шаркало вокруг стен и под дверью... Наконец к его несказанному облегчению на дорожке к дому раздались быстрые, решительные шаги отца Ветье.
Той ночь Маддоксу не спалось. В обрывочных видениях он убегал от плоской твари в капюшоне, а однажды очнулся со сдавленным криком и еще долго дрожал после очередного кошмара, в котором споткнулся и полетел лицом вниз на что-то мягкое, холодное и подвижное: множество жаб! Наконец пришел зыбкий полусон-полуявь, в котором Маддокса преследовало неприятное ощущение, что в комнате есть кто-то еще, дышит и крадется, натыкаясь на предметы. Издерганный до предела, Маддокс попросту не нашел в себе духу протянуть руку за коробком спичек - боялся нащупать что-то другое, то, о чем не осмеливался помыслить.
Ближе к рассвету он забылся тяжелым сном, из которого его вырвал звук. Маддокс подскочил в постели, но не смог понять, то ли он его действительно слышал, то ли этот заунывный вой пришел из воспоминаний и кошмаров.
Во время завтрака Маддокс имел нездоровый, измученный вид и, сославшись на скверную ночь, попросил прощения за то, что не сможет продолжить работу над старинной стеной. День его не задался и проходил в унынии и тщетных попытках найти занятие в доме.
Наконец, соблазнившись ласковым октябрьским солнце, Маддокс решил отправиться на короткую, быструю прогулку. Он намеревался - и твердо! - вернуться до темноты и всячески избегать пустынных областей побережья.
Стоял изумительный вечер. Прохлада с моря придавала приятную свежесть легкому ветерку, напоенному густым ароматом нагретых под солнцем дрока и вереска, и на Маддокса снизошло удивительное умиротворение. Он почти позабыл о ночных ужасах... по крайней мере, сумел задвинуть их в дальний угол ума. Довольный, он направил стопы к дому, поскольку, даже не смотря на новообретенное спокойствие, не собирался оставаться под открытым небом с наступлением темноты. И тут взгляд Маддокса упал на белую ленту дороги, где в лучах закатного солнца плясала его долговязая тень. При виде нее сердце внезапно пропустило удар: рядом с первой тенью шла вторая.