Навстречу выходит мужчина средних лет, худощавый, с тонкими чертами лица. По монгольским меркам он достаточно высок, но ростом ниже княгини.
Это Абтакул-гурган. Дети удались в него, и это вероятно, к лучшему, в который раз думает она.
Сыновья, спешившись, приветствуют отца, хвалятся добычей. Абтакул улыбается жене, по его губам она читает "Светлая Луна". Ее теперь редко называют этим именем, оно не пристало женщине в летах, главе священной стражи. А раньше вся Великая Степь знала имя, данное ей матерью.
Абтакул следит за порядком в ставке, ведает припасами, наделяет всех едой, как делал это, когда был человеком Хайду-хана. Он поздравляет вернувшихся с удачной охотой, спрашивает, не повстречали ли кого в степи.
- Нет, никого, - отвечает Шонхор.
- Разве это охота! - весело восклицает Берке. - Вот когда все пойдем бить куланов - это да!
Абтакул-гурган кивает согласно. Большая охота необходима. На зиму нужно закоптить и насолить как можно больше мяса. До того, как выпадет снег, еще придет обоз с припасами, а дальше придется самим кормиться до весны.
Все идет своим чередом, но почему-то Хутулун кажется, что на лицо Абтакула легла тень. Или померещилось?
Обиходить коня и ловчего орла она не дозволяет слугам, всегда делает это сама. И все же кажется, что Абтакул чем-то встревожен. Получил известие от кого-то из своих людей? Нет, он бы сказал...
Ужинают они вдвоем в своей юрте. Сыновья ушли развлекаться вместе с прочими юнцами - даже Шонхор, который хочет казаться взрослым мужчиной.
Развлечения обычны. Для стрельбы в цель сейчас уже темно, но можно бороться между кострами, а для того, чтобы перебрасываться с девицами войлочным мячом - самое время, ведь чем дальше он укатится, тем дольше молодые пары могут его искать.
Других развлечений нет. Здесь строго соблюдается обычай, заведенный Хайду-ханом. Слишком многие чингизиды питали склонность к хмельному, и тем губили свою жизнь во цвете лет. Сам Хайду за всю жизнь не выпил ни глотка вина, айрана и даже кумыса, пил только чай и чистую воду, оттого отличался отменным здоровье и прожил дольше, чем кто-либо в его роду.
Хутулун также не пьет хмельного, равно как ее семья и сторонники.
Насытившись и выпив воды, она поначалу спрашивает.
- Есть какие-то вести?
- Нет, - отвечает Абтакул, и, помедлив, добавляет. - Это меня и беспокоит.
Она молчит, чтобы дать ему возможность высказаться.
- Из того, что мы знаем, следует - пусть Чапар делает все, что прикажет ему Дува, тому скоро надоест дергать за ниточки.
Когда был жив Хайду, к его двору приезжали забавники из других стран. Они показывали представления, где куклы, чьи тени были видны за ширмой, разыгрывали увлекательные истории. Хутулун понимает, о чем речь.
- Но мы также знаем, что Дуве нетрудно лишить Чапара имени властителя. Он не убьет Чапара и может, даже позволит ему кормиться из своих рук. Не Чапар представляет для него опасность, и даже не Токме.
Она согласна. Родич Токме, также потомок Угэдея, рвался захватить власть, но кишка у него тонка для этого.
- Только Урус...
- И ты.
- Что я? - ее губы кривит усмешка. - Дува в грош меня не ставит, ведь я женщина.
- Он так говорит, но он так не думает. Ведь он не дурак, в отличие от Чапара.
- Ничего он мне не сделает. Здесь священная земля.
- Думаешь, для того, кто нарушил клятву, это что-нибудь значит?
Она могла бы сказать, что Абтакул - чужак, и не понимает монгольских обычаев. Но он слишком часто оказывается прав.
- Мы не видели нынче в степи ничего, что могло бы встревожить.
Это глупо - пытаться таким образом себя успокоить.
- И собаки нас предупредят.
- Ты слишком доверяешь своим собакам.
Это Абтакул озаботился тем, чтоб перед уходом они забрали с собой свору банхваров-волкодавов, и псарей, служивших Хайду.
- А как иначе? Ведь не зря меня называют твоим псом, пусть я и не пятицветный пес-дракон и не принес твоему отцу голову Хубилая.
В прежние времена, когда ее мучали раны, и она не могла уснуть по ночам, Абтакул рассказывал ей разные истории, которые узнал в чужих краях. Среди них была сказка о том, как некий древний ханьский император, которого теснили враги, пообещал в жены свою красавицу дочь тому, кто принесет ему голову вражьего полководца. И голову принес любимец императора - пес-дракон Паньху. Император не хотел отдавать дочь, но та сказала, что нарушать клятву нельзя, и ушла вместе с псом.
- Говорят, - закончил тогда Абтакул, - от их потомков произошло два народа - яо и мяо, что живут за горами к югу от Юань. Ханьцы в своих книгах пишут, что у них песьи головы, но это люди как люди, я их видел.
- Ну и что ж, что есть народы, ведущие род от собак, мы-то, монголы - потомки волков, - отвечала она. И не спросила, что ему понадобилось за южными горами, если сам он, как говорил, родом с севера. Она вообще не расспрашивала Абтакула о его прошлом, если что важно - сам скажет.
- Что нам до клятв древних императоров, - сказала она, поднимаясь на ноги. - Нам свои бы соблюсти.
Была уже ночь, ей пора было заступать на стражу. Абтакул же собирался обойти ставку, проверить посты. Так что, покинув свою юрту, они разошлись в разные стороны.
У белой юрты день и ночь сменялась стража. Но внутрь входить имела право только она, Хутулун.
Она добавила масла в светильники, и пламя их заиграло на серебре, которым окована была стоявшая на каменной плите рака. Ее привезли в главную ставку купцы-несториане, когда прошел слух о кончине Хайду-хана. Он, как и подобало истинному монгольскому владыке, оказывал почести людям всех верований, какого толка эти христиане - его не волновало.
Сверху лежит меч княгини, посвященный отцу. Все знают, что монголы предпочитают сабли, но знать с детства приучается сражаться и мечами с прямыми клинками. Поэтому первой игрушкой Хутулун, в детстве подаренной отцом, был легкий китайский цзянь.
Тот, что находится в юрте, разумеется, другой. Хутулун сама взяла его в бою в одном из походов на Юань, и принадлежал он прежде кому-то из генералов Хубилая. Меч был тяжелее обычного, и словно бы звенел в бою, а не свистел. Абтакул рассказал, что такой меч именуется луцюань, "Драконов источник", и считается достойным правителя. Поверх раки правителя он и лежал.
А Хутулун сидела рядом, как сидела у изголовья отца, когда тот умирал.
Монгольские сказители воспевали победу Хайду в той битве. Юаньские хронисты, разумеется, приписали победу Тэмуру. На самом деле каждый остался при своем. Но, пусть Тэмур и не обладал талантами своего деда, у него было одно неоспоримое преимущество - он был молод. А Хайду, пусть и пользовался отменным здоровьем, уже исполнилось 70 лет, и большинство из них он провел в битвах. И раны, которые прежде затянулись бы за несколько недель, теперь оказались роковыми.
- Это должна быть ты... - хрипел он в лихорадке, - только ты смогла бы... но они не допустят.
Хутулун понимала, что имел в виду отец. Женщина могла быть избрана правительницей - если она происходила по прямой линии от Чингиз-хана, или была вдовой чингизида. И такие случаи бывали. Однако женщину избирали лишь тогда, когда не было наследников-мужчин, или же дети ее были малы, или другие претенденты находились в походах или отсутствовали по другим причинам.
Хутулун была старшей из детей Хайду от его главной и любимой жены Деренчин, внучкой Угэдея, правнучкой Чингиз-хана. Но жены Хайду породили ему 24 сыновей, и хоть не все они сейчас оставались в живых, все равно ханы и нойоны Монгол-улуса не признали бы право Хутулун на власть, сколько бы воинских заслуг за ней не числилось.
Она подала отцу воды, и он, немного придя в себя, вздохнул.
- Лучше бы было тебе тогда выйти за Газан-ильхана. Ты стала бы владычицей удела Хулагу...
Она не стала упоминать, что именно отец сосватал ее с Абтакулом. Только усмехнулась.
- Жить в Тебризе - или что у них там теперь столица в каменном дворце? Я бы там задохнулась. А дорогой наставник Газана сочинил бы про это очередную сплетню. Впрочем, еще до того, как я успела бы задохнуться, жены ильхана подсыпали бы мне яду в чай. - И внезапно, без усмешки: - Здесь я, по крайней мере, могу защищаться.
- Тогда Урус, - медленно произнес Хайду. - Урус будет ханом.
Это единственный выход, согласилась Хутулун. Урус - второй по старшинству среди всех детей и старший из сыновей. Он храбрый воин, пусть и не блестящий полководец. - Ну так на то есть советники... Что не менее важно - Урус тоже сын Деренчин и всегда прислушивался к старшей сестре.
И, созвав сыновей и приближенных, Хайду на смертном одре назвал своим наследником Уруса, а также повелел сыновьям слушаться советов Дувы, сына Борака, его вернейшего союзника и побратима.
Это была последняя и главная ошибка в жизни хана.
Дува был всем обязан Хайду. Без его помощи отец Дувы, Борак, не вернул бы себе власть над Чагатайским улусом. Теперь сам Дува был уже немолод, и в том же сражении, что подкосило жизнь Хайду, получил серьезную рану. Казалось бы, самое время жить спокойно, управлять своим улусом и служить опорой новому хану. Вот только Дува так не думал. Он был верен Хайду, пока тот был жив, ибо знал - ему никогда не удастся отстранить Хайду от власти. Теперь же пришло его время. Он и думать забыл, что дал клятву поддерживать Уруса. Первое, чем он занялся - посеял рознь между сыновьями и племянниками Хайду, нашептывая каждому, что тот имеет право на власть, и уж конечно, не меньшую, чем Урус, который будет послушно исполнять тот, что ему велит сестра.
Не успело еще тело Хайду-хана остыть, а гроб увезти к месту упокоения, как разразилась междоусобица. И у Дувы были все основания созвать курултай для выборов нового хана.
Он предложил избрать второго сына Хайду - Чапара. Тот не снискал себе ни славы, ни уважения, а потому был Дуве особенно удобен.
И когда курултай собрался, Дува в достаточной мере успел подготовить большинство его участников.