да догадалась, у нее всегда было чутье на уровне телепатии, и когда мы опять начали звонить друг другу, у Ады был такой голос, будто она все про меня и Барбару знает. Это было невыносимо. Я сказал, что между нами ничего нет, ей незачем беспокоиться, и тогда Ада стала беспокоиться по-настоящему. Она звонила перед спектаклями, в антрактах, после спектаклей, наговорила на огромную сумму, а три дня назад, когда она опять позвонила, в Тель-Авиве была ночь, а у меня разгар рабочего дня, я работал, и она сбила меня с мысли. Я рассердился, нет, нужно сказать точнее – рассвирепел. Я ей такого наговорил, не стану повторять, да и не смогу, разговор помню, а слова – нет, только ощущение надвигавшегося мрака и невозможность остановиться. Потом было молчание. Ада молчала, я молчал, приходя в себя, она что-то пробормотала, я переспросил, и помню ее последние слова: «Теперь все». И отбой. Я долго сидел, приходя в себя, пытался работать, но весь день пошел коту под хвост. Вечером я ей позвонил, но она не отвечала, и я подумал, что она давно спит, в Тель-Авиве была уже глубокая ночь. Днем мы встретились с Барбарой, и я сказал, что больше нам не нужно видеться, это может плохо кончиться. Она обиделась, а, впрочем, не уверен, да это и неважно. Вечером позвонила женщина и сказала, что Ада умерла.
– Всем вам звонила женщина, – тихо произнесла Лена. – Каждому. Но я никому не звонила. Зачем? Вас не было в нашей жизни – никого. Мне позвонил Шауль, ночью, часа в два, сказал, что Аде плохо, и просил приехать. Я приехала через полчаса, но… Там уже была «скорая»… Ада, бледная и красивая, лежала, будто на сцене…
Лена заплакала – тихо, безнадежно.
– Ну вот, – сказал Лерман. – Все показания записаны, кроме Шауля, который, как вы слышали, заявил, что убил Аду и хочет сделать признание в полиции. Скорее всего, он забудет о своих словах раньше, чем наберет номер. Теперь вы понимаете, что мы все вместе убили Аду?
– Слово убивает… – простонал Баснер.
Лерман приподнялся и посмотрел на Баснера через спинку кресла.
– Вам лучше знать, – произнес он сухо. – Только все сложнее, чем вы думаете. Здесь… Ты согласен? – Лерман обернулся в сторону Купревича. – Здесь сыграло роль нечто вроде кумулятивного эффекта. Если бы кто-то из нас… любой… не наговорил Аде глупостей, она осталась бы жива. Ада была сильной женщиной, это каждый может подтвердить. Актриса божьей милостью. Словам она цену знала. Но в данном случае в четырех независимых реальностях практически одновременно произошел конфликт, и были сказаны слова. Володя, ты просчитывал варианты, когда пучок причинно-следственных связей приводит к тому, что различные причины в прошлом каждой ветви приводят к одному и тому же следствию в настоящем?
Купревич кивнул. Он не просчитывал этого. Просчитать такую сложную модель было невозможно. И Лерман наверняка не смог. Но качественные рассуждения – да, были, в позапрошлогодней статье. Разные причины в прошлом различных ветвей могут приводить к одному и тому же событию в настоящем. Это называется обратным ветвлением и для некоторых частных случаев доказано. Мироздание ветвится не только в будущее, но и в прошлое. Это естественно, поскольку квантовые уравнения обратимы во времени, как, впрочем, практически все физические законы. Возникает ли при этом кумулятивный эффект, эффект накопления причин, приводящих к единому следствию? Если в этот момент не возникает сложная склейка…
– А она возникает, – будто прочитав мысли Купревича (а, может, он говорил вслух, сам того не замечая?), сказал Лерман. – Она возникает, и возникает резонансный эффект. Да, я тоже это не просчитывал, но интуитивно ясно… Пучок похожих причин, и… Сердце не выдерживает, реальности склеиваются, мир меняется.
– Четыре в одном, – пробормотал Купревич.
– Примерно так.
– Володя, – сказала Лена. – Я не могу дозвониться до Шауля, он не отвечает.
– Я же просил поставить телефон на запись! – возмутился Лерман.
– Он записывает, – Лена отвечала Лерману, но смотрела в глаза Купревичу.
– Это невозможно, – отрезал Лерман. – Запись и разговор по другому каналу…
– У вас старый аппарат, – отмахнулась Лена. – Или… Он у вас остался еще из вашей бывшей реальности. У нас уже…
«Молодец, – восхитился Купревич. – Быстро схватывает, сразу уловила суть».
– Мне нужно к Шаулю, – Лена держала Купревича за руку, хотела, чтобы он поехал с ней. – Иначе он натворит дел.
– Может, и к лучшему, – буркнул Лерман, поднимаясь. – Мы поедем с вами.
– Да, – ответил Купревич на вопросительный взгляд Лены. Он хотел остаться с ней вдвоем хотя бы на несколько минут, пока они будут в дороге. Он не знал, почему он этого хотел, но чувствовал, что это необходимо. Ему нужно было сказать что-то важное. Но еще важнее – и это он тоже чувствовал – им всем держаться вместе. Всем четверым. Включая Шауля.
– Поехали, – решительно сказал Лерман. – Эй, вы там, вставайте!
Шауль не ждал гостей и на вошедших посмотрел удивленно, узнал Баснера, с которым сцепился вечером, но отвел взгляд.
Шауль сидел за круглым столом с бокалом сока в руках. Кроме Шауля, в комнате находились двое мужчин: высокий и худощавый, лет шестидесяти, и молодой, некрасиво пухлый, настолько, что живот выпирал из брюк. Высокий сидел рядом с Шаулем, а пухлый – на диване, отчего выглядел толще, чем был на самом деле.
Лена что-то сказала на иврите, обращаясь то ко всем сразу, то к Шаулю. Шауль слушал, сцепив пальцы, и медленно кивал, будто китайский болванчик, игрушка, с которой Купревич не расставался в детстве. Вперед – назад. Наклонился – выпрямился. Двое других смотрели на вошедших с вялым интересом.
Баснер повернулся и пошел куда-то по коридору. Открылась и закрылась дверь. Купревич держался рядом с Леной и не собирался отходить ни на шаг. С ней он чувствовал себя более или менее уверенно, хотя и не представлял, что нужно сделать и что сказать. По дороге он думал только о том, что, когда они, четверо, соберутся вместе, что-то непременно произойдет. Это пугало и это успокаивало, и он не понимал, как два разных предощущения могли ужиться друг с другом.
– Шауль, это Владимир, – сказала Лена по-английски, – а это Иосиф. И еще…
Она не обнаружила Баснера.
– Он пошел в туалет, – объяснил Лерман по-русски, и Лена не стала переводить.
– Думаю, он не скоро вернется, – пробормотал Лерман.
Шауль что-то сказал, высокий добавил, пухлый развел руками.
– Игаль Хузман, – Лена представила высокого, – давний друг Шауля, программист. Я слышала – замечательный. Моти Гродберг, – кивок в сторону пухлого, – двоюродный брат Шауля, живет в Эйлате…
Чем занимается в Эйлате Моти, Лена, видимо, и сама не знала.
– Шауль звонил в полицию и сказал, что это он убил Аду. – Голос Лены звучал ровно, она старалась держать себя в руках, но Купревич видел, что она на пределе. Одно неосторожное, а может, вообще любое слово вызовет взрыв эмоций, слезы и слова, о которых Лена пожалеет. Он хотел спросить, что сказали Шаулю в ответ на его заявление, но боялся задать вопрос.
Лерман не был столь щепетилен.
– Ну? – спросил он по-английски, обращаясь к Шаулю, но ответа ожидая от Лены. – Как там отнеслись к его признанию?
Лена промолчала, Шауль не обратил на вопрос внимания. Ответил Игаль.
– Скептически, – сказал он, подбирая английские слова. – Никаких следов насилия. Естественная смерть. Есть документ. Шауль просто… – Игаль не сумел подобрать нужное слово и пожал плечами.
– Рехнулся, ага, – сказал по-русски не собиравшийся подбирать слова Лерман.
– Но они обещали прислать следователя, чтобы тот записал слова Шауля, – добавил Игаль.
Видимо, он хотел сказать «признание», но не вспомнил, как сказать по-английски.
Лерман отодвинул от стола стул, сел, потянулся к блюду и взял большое яблоко. Купревич видел: Иосиф смущен, растерян, может, даже испуган. Он мог сколько угодно рассуждать на теоретические темы, но это слова, мысли, идеи, а что реально произойдет, Иосиф не знает, боится себе в этом признаться и даже думать об этом, потому что мысли, как и слова, как и действия, материальны и влияют на происходящее.
Мы вместе, – подумал Купревич. – Четверо. Здесь и сейчас. И что? Должны выяснять отношения и доказывать собственную уникальность и любовь к Аде? Показывать паспорта, где записано, что Ада – жена каждого из нас? Показывать фотографии: новые, у каждого разные, и детские фотографии Ады, у всех одинаковые настолько, что невозможно отличить? И что? Реальность еще больше запутается? Или… Неужели Иосиф прав, и кто-то из них должен умереть, чтобы суперпозиция распалась, не достигнув состояния равновесия? Один? Двое? Все? И кто станет убийцей?
Аду убили слова. А сейчас? Что нужно сказать или сделать сейчас?
– Уходите. Не хочу вас видеть.
Шауль произнес это на иврите, но Купревич почему-то понял.
– Мы не уйдем, – твердо сказал Лерман. Он тоже понял?
Что-то беспокоило Купревича. Не Шауль и его требование. Не упорство Лермана. Ощущение опасности нарастало с каждой секундой. Ему показалось, что стало темнее, будто облака закрыли солнце. И холоднее – до озноба.
Лерман хмуро разглядывал собственные пальцы. Яблоко он положил обратно на блюдо, так и не надкусив.
– Володя, – тихо сказала Лена. – Где…
Она не договорила, но он понял ее вопрос.
Баснер. Почему Иосиф решил, что Баснер направился в туалет? Открылась и закрылась дверь. И что? По коридору две спальни справа и кухня слева. Вчера он с Леной пил там кофе и привыкал к новой реальности.
– Простите, – пробормотал Купревич то ли по-русски, то ли по-английски, а ему самому показалось, что на иврите. Слово всплыло из памяти, он его где-то когда-то слышал, а может, знал, как чужой язык после амнезии.
Коридор показался ему длинным, как железнодорожный туннель, и таким же темным. Впереди светилось что-то неопределенно-матовое, и Купревич, медленно переставляя ноги, пошел на свет, будто это был путь в потусторонний мир, как его описывали люди, побывавшие в состоянии клинической смерти.