Хотя «страшную прозу» тогда писали многие, Морроу с самого начала отличался «лица не общим выражением». Его тексты числят обычно по «ведомству» suspense или weird tales, но данное жанровое определение едва ли полностью соответствует тому типу историй, которые сочинял этот автор. Прежде всего, он явно не стремился развлечь читателя. Если в его коллизиях и присутствуют элементы «готики», приключения, «страшилки» и т. п. – для него они не самоценны. Писатель был устремлен к изучению человеческой души, феноменов и состояний, возникающих в моменты глубоких нервных переживаний и фрустрации. Автора очень интересовал (в том числе, видимо, и по личным мотивам) феномен девиантного поведения, его формы, истоки и скрытые мотивы. Вероятно, потому его истории так густо населяют «девиантные» герои. С позиции «нормального» человека, их поступки, мысли и деяния труднообъяснимы, но, по-своему, они последовательны и логичны. Автор постоянно задается вопросами: что есть «норма», и всегда ли «ненормальное» поведение на самом деле является таковым? Сам Морроу свои сочинения подобного рода называл «психологическими этюдами», иногда – «исследованиями», но неизменно «упаковывал» их в форму увлекательного повествования – рассказ с нетривиальным сюжетом, героем и ситуацией.
При жизни литератор был не слишком успешен – уж очень необычны были его рассказы. Читатель нередко недоумевал: всерьез это или писатель над ним посмеивается? Что это: «страшный рассказ» или ядовитая ирония?
Скорее всего, именно в силу вышесказанного Уильям Морроу и его наследие явно «выпали» из поля зрения любителей страшной прозы – слишком уж он необычен для ценителей историй про вампиров, оборотней и иных порождений преисподней.
У. Морроу-писатель был довольно активен в 1880-е – 1900-е гг. Его «звездный час» как новеллиста связан с газетой San Francisco Examiner знаменитого У. Р. Херста (олигарха-медиамагната, политика со скандальной репутацией и создателя «желтой прессы»). Скорее всего, Морроу появился в газете с подачи А. Бирса – ведущего ее обозревателя. Именно на страницах этого издания были опубликованы, пожалуй, одни из лучших и самые известные истории писателя: «Эксперимент хирурга» (1887), «Непобедимый враг» (1889), «Не та дверь», «Женщина из смежной комнаты», «Рыжеволосый незнакомец» (все 1891 г.). С Examiner связаны и его журналистские успехи. Здесь Морроу зарекомендовал себя как бесстрашный репортер-расследователь – один из предтеч отважных «разгребателей грязи» начала 1900-х. В 1901 – 1902 гг. он опубликовал серию разоблачительных репортажей под общим названием «Деньги на крови», обличающих железнодорожные компании и преступную практику расправ с теми, кто не уступает приглянувшиеся им земли.
Но как бы успешно ни складывалась для Морроу журналистская карьера, все-таки, это было не его дело: в конце 1890-х он уходит из журналистики и пытается создать нечто вроде «школы писательского мастерства». Тогда же, в 1899-ом, Бирс в газете так прокомментировал начинание своего бывшего ученика: «Да, жаль, что Морроу учит других писать плохо, вместо того, чтобы самому писать хорошо. Впрочем, стоит ли расстраиваться: свинью не научишь петь по-соловьиному, но его дарованию это не повредит. Он будет еще сочинять – во всяком случае, я на это очень надеюсь». И действительно, в 1900-е Уильям Морроу вернулся в литературу, опубликовал больше десятка рассказов в ведущих журналах страны. Но, увы, это был уже не тот Морроу. Завораживающе странных историй он больше не писал. Что-то сломалось. Тогда же он обращается к крупным формам – роману и повести, сочиняет мемуары, явно рассчитывая на коммерческий успех. Но и здесь не складывается.
В конце первого десятилетия ХХ века Уильям Морроу совершенно исчезает с литературного горизонта. Что с ним произошло, почему он перестал сочинять – доподлинно не известно. Есть информация о том, что писатель случайно оказался в Сан-Франциско в день катастрофического землетрясения, разрушившего мегаполис, и увиденное так потрясло, что он уже не мог быть прежним и оставил литературу. В 1910-е – в самом начале 1920-х так и жил в Сан-Хосе, но, похоже, за пределами узкого семейного круга ни с кем не общался. Не известна также точная дата его смерти – ни день, ни месяц, ни даже год: 1923-й – это лишь предположение, а не достоверная информация.
Слава приходит к Морроу уже после смерти. В 1923 году Винсент Старретт, один из ведущих американских литературоведов того времени, посвящает ему пространную статью, в которой называет писателя «одним из самых недооцененных современных авторов», «тонким стилистом», наделенным, к тому же, «поразительным воображением». На рубеже 1920–30-х гг. знаменитый журнал Weird Tales публикует на своих страницах главные новеллы Морроу. Переиздаются его книги, особенно успешно – «Обезьяна, идиот и другие персонажи». Но потом… его надолго забывают.
«Возвращение» писателя происходит уже в XXI веке, в эпоху Интернета: из небытия его извлекают поклонники жанра, затем подключаются литературоведы, издатели – появляются исследования, антологии, ведется розыск утраченных текстов, прижизненных газетных и журнальных публикаций, восстанавливаются факты биографии и т. д. Теперь его творчество – очевидный и немаловажный факт литературной истории США рубежа XIX – XX вв.
Русскоязычному читателю Уильям Ч. Морроу, увы, неизвестен. Но, безусловно, достоин того, чтобы его «странные» истории читали и на других языках. В том числе – на русском.
Татьяна АДАМЕНКО
НАСТОЯЩИЙ ВИКТОРИАНСКИЙ ДЖЕНТЛЬМЕН ТЕККЕРЕЙ
Почтенный Читатель или Читательница, что бы вы ответили, если бы вас попросили описать человека, который изобрел понятие «сноб»?
Разумеется, внезапность этого вопроса несколько сбивает с толку, и над ответом нужно хорошенько поразмыслить, если вы вообще сочтете нужным дать его мне.
Поэтому давайте представим, что мы с вами сидим на летней веранде кафе с видом на море в первый день вашего отпуска. В первый день отпуска принято быть великодушными...
Итак, полосатый тент, удобные диванчики, чашки кофе на круглой мраморной столешнице, горшки с геранью и настурцией, радостное изобилие красок, и запах соленого морского ветерка смешивается с запахом свежей выпечки.
Я надеюсь, что в такой обстановке мой вопрос избавится от налета агрессивного уличного анкетирования, и мы с вами сможем спокойно и неспешно, в самом доверительном тоне порассуждать о писателе, чье присутствие, возможно, обозначено в вашем планшете строчкой в перечне файлов, как раньше – корешком в ряду корешков на книжной полке.
Я не буду раскрывать его личность до поры до времени, хотя, конечно, вы и сами уже догадались. И все же, давайте притворимся: скроем слишком хорошо знакомое нам лицо под маской и взглянем на то, что эта маска оставляет на виду. Возможно, мы сможем увидеть этот лоб, эти глаза, этот подбородок действительно по-иному?
Итак, если бы вам довелось судить о человеке только по этим нескольким абзацам, что бы вы про него сказали?
«Мне рассказывали, что в одном королевстве, где имеется немецкий принц-супруг (должно быть, в Португалии, потому что там королева вышла за немецкого принца, которого очень любят и уважают туземцы) каждый раз, когда принц-супруг развлекается охотой в кроличьих садках Синтры или в фазаньих заповедниках Мафры, при ней, само собой, имеется лесник, чтобы заряжать ему ружья, а затем эти ружья передаются его шталмейстеру, дворянину, а дворянин передает их принцу; тот палит и отдает разряженное ружье дворянину, дворянин — леснику, и т. д. Но принц не возьмет ружья из рук заряжающего.
Пока держится этот противоестественный и нелепый этикет, должны существовать и снобы. Все три человека, упомянутые выше, становятся на время снобами.
1. Лесник – сноб в наименьшей мере, ибо он выполняет свои обязанности; но здесь он все-таки оказывается снобом, поскольку унижен перед другим человеком (перед принцем), с которым ему дозволено общаться только через третье лицо. Свободный португалец лесник, который признает себя недостойным общаться с кем бы то ни было непосредственно, тем самым признает себя снобом.
2. Дворянин-шталмейстер тоже сноб. Если для принца унизительно получить ружье из рук лесника, то для шталмейстера унизительно оказывать принцу эту услугу. Он ведет себя как сноб с лесником, которому препятствует общаться с принцем, и как сноб – с принцем, перед которым унижается.
3. Португальский принц-супруг –сноб, ибо оскорбляет таким образом ближних своих. Не беда, если б он принимал услуги непосредственно от лесника; но при посредничестве третьего лица становится оскорбительна самая услуга, и унижены оба служителя, которые в этом участвуют; поэтому я почтительно утверждаю, что он самый несомненный, хотя и царственный сноб».
Перевод Н. Л. Дарузес.
Поразмыслив, вы, наверное, захотите поддержать игру и потому уточнить, к какому времени относится этот текст. Ну что ж, это середина царствования королевы Виктории, и да-да, речь идет о ее обожаемом муже принце Альберте, которого автор ехидно скрыл за ничего не скрывающим словесным кружевом.
Ну тогда, скажете вы, если идти от самого очевидного к менее, автор определенно не питает почтения к аристократии; автор весьма остроумен; автор наблюдателен и смел. У него зоркий глаз и чуткое ухо, если он сумел превратить незначительную заметку из придворной хроники «Таймс» во всем очевидный символ.
По-видимому, он готов признать человеческое достоинство в каждом, от лесника до принца, и яростно негодует, когда это достоинство унижают, – и особенно когда согласие на это унижение дается охотно и добровольно.
Я радостно киваю, и вы вдруг хотите уточнить, как этот викторианский джентльмен столь демократических взглядов относился к Америке, которая тогда была воплощением молодой демократии? Возможно, ваш вопрос вызван тем, что вы вспомнили – наш неназываемый пока джентльмен ездил, по примеру Диккенса, со своими лекциями в Америку, а хлестких «Амери