е, а знания о предмете глубже и богаче, об этом спорить можно. И нужно. Это даже не спор. Это полемика и дискуссия. Интеллектуальная борьба. А кто победит, тот и расширит территорию влияния на умы и сердца. Тот «Царь Горы». А если ты проиграл и Царь Горы другой – надо закидать того, другого, какашками, уничижительными эпитетами… И эдак презрительно, как и пристало Великому Поэту, глядя на неразумную чернь, стоят в гордом одиночестве на скрипящей трибуне лектория «Прямая Речь»!
Ну, ладно, ну, допустим, пусть, по мнению твердолобых и маститых критикобилов большинство рядовых читателей – не столь умны, как некоторые профессионалы слова. Но утверждать, что проза Довлатова – посредственное чтиво, что она по вкусу лишь среднему классу с невысокими литературными запросами… Дорогие мои, вы же не столько нападаете на умершего художника, сколько оскорбляете без разбору всех, кто с удовольствием читал или читает его книги. Умные читатели (и такие читают Довлатова) не клюют, как вы решили, исключительно на «ржачный» «пир духа», а, например, могут оценить мастерство рассказчика, лапидарность изложения, красоту и точность отдельных метафор, блеск и яркость характеристик, остроту шуток и горечь лирических отступлений… Вам такое в голову не приходило? Вы, ненавидящие юмор, поскольку не умеете блистательно шутить вживую, и потому что чаще всего «смех» ассоциируется с агрессией, а не с очищением, вы не можете представить, что «проза» Довлатова не только смешит, но и дает пищу для размышлений? И беспросветная тьма, в которой живет герой Довлатова, не лишает его зрения. Он умеет видеть «божью искру» в «тварях божьих», ибо и сам немного творец, знает цену творениям, способен вдохнуть жизнь в мертвые холодные слова, от которых и нам передается тепло. Это чудо! И хотя быть чудотворцем – почти всегда быть и мучеником, Довлатов нес свой крест, как бы шутя, да еще и благодарил Судьбу, говоря: «Какая незаслуженная милость: я знаю русский алфавит!» Он не кокетничал, он и вправду долгое время полагал, что не заслуживает звания писателя. Ведь если он так благоговел перед Литературой, то звание «писатель» для него точно было сродни слову «творец». А он? Разве он смел, осквернив себя «советской журналистикой»?
Вы полагаете, только вы способны увидеть явные рубцы от сшивания некоторых историй, или ходульность определенных персонажей, или шаткость отдельных конструкций… Мы тоже видим и слабые места, и ошибки, и ляпы в тексте. И его «самоповторы» замечаем… Мы умеем и читать, и анализировать прочитанное… Видим несовершенство некоторых его произведений! Идеального текста вообще не бывает… Но мы благодарны автору за наслаждение, которое получили от прочтения, и на весах нашего суждения достоинства перевешивают недостатки… Вы и похуже недостатки прощали своим любимым нудным авторам. Проходящим по списку «кумир для элитной публики».
Вот Веллер тоже невысокого мнения о прозе Довлатова. И он написал – почему! Смело, честно, открыто, насколько мог! Вся суть его книги «Ножик Сережи Довлатова» вовсе не в зависти, как полагают многие, вся суть вместилась в одном предложение из книги: «…Стал читать Довлатова и пришел к выводу, что такую прозу можно писать погонными километрами». Так он полагал! И объявил об этом! И обрушил на себя шквал критики! Порой даже незаслуженно злой и оскорбительной для его персоны, поскольку защитники Довлатова принялись переходить на личности и обвинять писателя в том, чего он не делал. Довлатова он не очернял. И не завидовал он Довлатову. Не завидовал хотя бы оттого, что себя считает более сильным прозаиком. Он был обижен, зол, оскорблен, задет за живое, о чем в меру откровенно и поведал. Он не завидовал, а скорее недоумевал, как случилось, что неидеальная (по его мнению) проза Довлатова пользуется большим спросом, чем его во всех смыслах гораздо более «совершенная» малая проза. Писать, как Довлатов, – он не желает! (Да и не сможет, если честно.) И читать ему Довлатова не особенно интересно. И ясно – почему! Ну, не его это!
Быков уважает Веллера. Учитель, как-никак, наставник. Вот и повторял за учителем: проза Довлатова примитивна. Много лет повторял, но аргументы и конкретики блистали отсутствием. Наконец, поняв, что говорить "это плохо", но упорно не объяснять почему ему это кажется таким плохим – как-то странно, и вот, недавно, Быков разродился желчным большим текстом. Стал поучать, что довлатовские тексты – «особенно последние, написанные уже на Западе, – поражают падением и того весьма скромного таланта, какой у него был: брайтонские байки скучнее зековских и армейских. “Иностранка” – пример неудачной попытки угодить самому невзыскательному читателю: это написано так претенциозно и при этом так плохо, что даже люди, отказывающие Довлатову в культовом статусе, читают этот текст с чувством легкого стыда за нелюбимого автора. Оба “Соло” – на ундервуде и на IBM – опять-таки демонстрируют вырождение жанра: байка уже не прикидывается новеллой, поскольку для новеллы требуется и тщательно прописанный контекст, и острая фабула, и внезапная развязка, – нет, читателю предлагается обычный похмельный треп, и какая читателю разница, что каждое слово в этом трепе начинается с новой буквы, ни разу не повторяясь? Ну а повторялась бы она – что, проза Довлатова стала бы музыкальнее или глубже? Его своеобразная епитимья, по выражению Андрея Арьева, – ни разу не начинать слова в одном предложении с двух одинаковых букв – могла создать у самого Довлатова ощущение творческого поиска и даже интеллектуального труда...» Стало понятнее? Да нет, все тот же набор... Разве что стало абсолютно ясно, что Быков совсем не понимает, зачем Довлатову был необходим тот его метод работы, при котором он следил, чтобы в предложении не было слов, начинающихся с одинаковой буквы... Он вообще Довлатова не понимает! Например, авторскую скромность он принимает за кокетство: «...Он на свой счет и не обольщался. Но он и не поднимался до высот подлинной, отчаянной ненависти к себе: все – на уровне обычного кокетства. Да, вот я такой, непутевый, часто пьяный, небритый, нехороший. Но ведь я все понимаю про себя! И лучше пить, чем делать советскую карьеру и печатать советскую лживую прозу (что Довлатов тоже постоянно пытался сделать, но, к счастью, получилось только раз – в “Юности”)». А в этой последней фразе Быков нагло меняет причины и следствие местами. Вряд ли умышленно. Просто ему либо Довлатов не приятен, либо тот ему не понятен, и поэтому он судит по себе. Ведь он даже хорошие душевные поступки, очерняя, трактует как-то уж совсем по-своему: «А что его Воннегут похвалил, так ведь писатель любит хвалить тех, кто слабей». А ну если такой логикой руководствоваться, тогда поведение Быкова вполне объяснимо: хвалю тех, кто слабее, и ругаю тех, кто сильнее, талантливее… Так, Дмитрий Львович?
Гнусность! Оклеветать за глаза, да еще и покойного старика Курта Воннегута... Пока тот, кстати, жил, Быков таких заявлений не делал... А покойник-то не возразит...
И все-таки давайте попытаемся хоть частично разобраться в сомнительных доводах и аргументах громких утверждений, будто книги Рассказчика скверные и дурно написанные. А также попытаемся понять, верно ли то, чем пытаются объяснить их успех.
Прошу кратко излагать все накопившиеся претензии к Рассказчику и его творениям.
Незамысловатые сюжеты?
Неплохо! Для начала… Итак! Незамысловатые сюжеты, стало быть… Ну, это можно считать как минусом, так и плюсом. И согласитесь, надо быть искусным мастером, чтобы незамысловатым сюжетом держать внимание.
Все его истории анекдотичны и смешны?
Как по мне, не более, чем вся наша жизнь. Тут как подать. Под каким углом зрения. Контекст, знаете ли, настроение, натура… Мы смеемся над анекдотом, но, если кто-то поставит себя на место героя анекдота, ему уже будет не до смеха. И разве, к примеру, Пушкин не стал участником самого скверного анекдота, закончившегося смертью великого поэта? Всякую жизнь можно рассказать весело, а можно грустно. Да, Довлатов больше смешил, но внимательный читатель уловит и драматические моменты, и даже трагические в судьбах тех, о ком он рассказывал.
Если юмор и сатира, то к чему эти печальные, а то и драматические лирические отступления?
Отвечу почти что точной цитатой Рассказчика. Отсутствие чувства юмора для автора – драма, а отсутствия чувства драмы – уже трагедия для автора.
Что еще? Он часто писал о том, чего на самом деле не было или было, но по-другому?
Братцы, да ведь на то он и сочинитель, чтобы сочинять. И увлекать нас своими сочинениями.
Он подавал все таким образом, будто это происходило именно так, как он описывал?
Я не понимаю, мы обсуждаем художественные произведения или протоколы допросов? Если бы он рассказывал свои истории в суде, перед присяжными заседателями, тогда мы могли бы ставить ему в упрек его псевдодокументальность. Точнее, псевдодокументальность его книг.
Писал он примитивно, то есть слишком легко и просто?
Не путайте! Это читается просто и легко, но каким упорным трудом эта легкость достигается, мы можем только догадываться.
В его книгах множество банальных истин?
Ну, Иисус тоже ничего особенно оригинального не сказал, а, тем не менее мы стараемся чтить эти простые, давно известные многим законы и все его учение в целом. А ведь немалое число философов и мыслителей проповедовали те же нравственные ценности задолго до него.
Ни он сам, ни его герои святыми не были?
Потому что он писал о живых людях. Кто из нас безгрешен?!
Что еще? Его герои все сплошь подонки, мерзавцы, моральные уроды?..
Так говорили об очень многих достойных людях. А он писал, что в его книгах нет положительных и отрицательных героев, нет плохих и хороших людей, а есть просто люди.
Себя он всегда выставлял в лучшем свете?
Вы имеете в виду его лирического героя? Ну, иногда в лучшем, иногда в худшем. Это его литературное пространство и его выбор. А значит, и его право. А ваше право – верить ему или нет.
Всегда писал в одном жанре?