"Но почему"? - спросил он себя. Он смотрел в черный экран, который вскрывал его тайны, и паника, казалось, немного утихла и перестала быть такой острой. Он не был идиотом. Еще в школе его пометили, как и сказал Вульф. Они провели тест на уровень интеллекта и прикрепили ему ярлык. Но оценка была хорошая. Она обеспечила ему место среди небольшого процента людей с самыми высокими интеллектуальными способностями.
Но это не помогло, он оказался полным неудачником. Или, может быть, из-за этого? Он задумался. Когда-то он испытывал жалость к людям со средним уровнем IQ, а значит уступавшим ему в интеллекте. Однако почему-то именно они стали успешными инженерами. Он вспомнил, что однажды кто-то провел обширное исследование о неудачных карьерах людей с высоким IQ. Ему было интересно, что они выяснили.
Скорее всего, ничего. Человек должен уметь сам отвечать вопросы, которые касаются его судьбы. Правда, у самого Монтгомери получить удовлетворительный ответ пока не получается. Еще в школе он старался все делать правильно, с первого и до последнего дня. Его хвалили. Одобрительно гладили по голове, будто он был домашним щенком. Было время, когда одноклассники избегали его как любимчика учителя.
Саморегуляция, так сказал доктор Нэгл. Но что это значит? На какой контроль он согласился в школьные годы? Сейчас об этом бессмысленно рассуждать.
Он задохнулся от внезапной беспомощности, будто сидел прикованный, не в силах пошевелиться, а на него нахлынул бурный поток непонятно чего. Черные волны прибывали, захлестывая его. Тело напряглось, словно в поисках воздуха, затем он подчинился потоку, бормоча и скуля от ужаса.
Монтгомери не знал, как долго он просидел в оцепенении. Казалось, это длилось целую вечность, он вслушивался в тихое шуршание бумажных листков, а перед глазами мелькали страницы с яркими краями. Листки календаря всех дней и страницы всех прочитанных им книг.
Совершенное безумие. В школе с подобным ужасом он не сталкивался. Там к нему относились с теплотой и дружелюбием. И в то же время опутывали его сознание десятками тысяч крошечных устройств саморегуляции, стремились добиться, чтобы он никогда не выходил за определенные рамки. Он ведь был гением и любимчиком учителя.
И вот теперь, когда он осмелился разглядеть, что таилось за их профессиональными улыбками, и проследить за контролирующими устройствами, которые они внедрили в его мозг, ему приходится расплачиваться непереносимым ужасом.
Он не мог этого вынести и закричал, чтобы они забрали его обратно. Он пообещал, что больше не будет надевать шлем, и будет вечно верить, что они любят его, и никому не расскажет о маленьких контролирующих сознание устройствах.
Черные волны отступили. Он сел, обливаясь потом. Капли падали с подбородка на рубашку. Он ошеломленно открыл глаза и посмотрел на экран Зеркала. "Я схожу с ума", - тупо подумал он. Машина сводит меня с ума.
Нэгл, Беркли и Вульф выяснили, зачем он здесь. Вот и все. Теперь они знают, кто он, и почему Додж послал его. Он был глуп, думая, что его примут без проверки. Они настроили машину так, чтобы она сделала из него болтливого идиота, и когда дело дойдет до расследования, никто не поверит ни единому его слову о Школе. Он уставился на панели. Если дотянуться до них и разбить что-нибудь, можно будет все это прекратить. Но он не мог встать. Все его силы иссякли. Может быть, получится через минуту - если бы только он мог просто сидеть и ни о чем не думать.
Монтгомери смутно припомнил: Вульф говорил, что Зеркало выключится, если он снимет шлем. Но эта мысль снова вызвала панику. Он не мог этого сделать, потому что отныне ему нельзя снимать шлем. Теперь он должен носить его вечно, думал он.
Он не мог не думать. Не мог отделаться от мысли, что что-то пошло не так. Произошло что-то ужасно неправильное. Он должен был выйти из школы компетентным и обученным - а он оказался неудачником. Не имело значения, чья это вина. Важно было, что это случилось. Он выполнил все, что ему говорили учителя. Абсолютно все. Он даже позволил им приглушить иступленный восторг от предвкушения открытия новых миров.
Чем была для него математика? Он кое-что знал об истории астрономии и вычислений, когда начал изучать в средней школе геометрию и алгебру. Он ожидал, что это откроет ему дверь в яркий новый мир.
Мистер Карлинг был усталым, похожим на мышь человеком, который слишком долго преподавал евклидову геометрию и начала алгебры. Для него в этом занятии не было ни тайны, ни волшебства. Как только уроки в школе заканчивались, он переодевался в лучший коричневый костюм и красивую обувь и отправлялся продавать готовые мужские костюмы. Иногда он даже задерживал начало занятий, когда показывал образцы своего товара другим учителям.
Несмотря на это, Юджин Монтгомери упорно решал фантастические задачи, которые мистер Карлинг черпал из учебника волшебной страны. И она была так непохожа на миры, о которых они оба что-либо знали. Он учился на одни пятерки. И поверил мистеру Карлингу на слово, что математика очень полезна для производителей, поскольку с ее помощью они могут узнать, сколько совков можно выдавить из определенного количества листового металла. А еще помогает нефтяным компаниям узнать, сколько кораблей им понадобится, чтобы перевезти нужное количество нефти через океан. Он отказался от видения мира абстрактной красоты и света, к которому стремился до встречи с мистером Карлингом и его готовыми костюмами.
Мистеру Понду, учителю физики, очень не нравился любой беспорядок в физической лаборатории, поэтому во время его занятий лабораторные работы были исключены.
Мистер Рейли был очень серьезен и каждый день рассказывал о правилах, которые должно соблюдать человечество и отдельно об обязанностях человека по отношению к сообществу, к которому он принадлежит.
Мисс Томпсон, которая не могла объяснить, зачем нужно составлять схемы английских предложений, но он послушно это делал.
Профессор Адамс, который постоянно прерывал свои лекции по физике замечаниями о высокой обязанности инженера по отношению к своей профессии и обществу следить за тем, чтобы всегда использовались только проверенные методы.
К каждому из них он приспособился. Он складно пересказал на экзаменах и зачетах все, что они наговорили на уроках, все, что было написано в учебниках. И они хвалили его за высокий уровень знаний.
И никто никогда не спросил: "У тебя есть идея, которая лучше, чем эта, Юджин Монтгомери"?
Никто никогда не спрашивал, есть ли у него вообще какие-либо идеи. Казалось, это не имело значения. Пока он действовал как ментальная кирпичная стена, возвращая все, что они выдавали, это всех устраивало.
Но это было приятно - тепло, дружелюбно и приятно. Он вспоминал эти годы как лучшие в своей жизни. Никакой ужас его тогда не преследовал. Невозможно даже представить, чтобы с ним тогда происходило что-то подобное.
Он все помнил. Медленные, темные волны плескались на краю его сознания. И он знал, почему они появились. Потому что он осмелился снова считать себя учеником. Темные, плещущиеся волны были альтернативой послушному повиновению и покорному впитыванию всего, чему его учили. Они могли появиться и в школьные годы, если бы он позволил себе считать мистера Карлинга старым дураком, глухим, немым и слепым к чуду прекрасной науки, которую он убивал. В этом классе могла бы появиться дюжина людей, которым можно было бы показать свет и красоту настоящей науки, если бы их неокрепшее восприятие было соответствующим образом воспитано.
Но мистер Карлинг позаботился о том, чтобы они никогда не увидели ничего подобного. Своей неуклонной неуклюжестью, которая сама по себе была верхом эффективности, он сделал все, чтобы они ничего не разглядели. Это и была его цель, подумал Юджин Монтгомери с внезапной жгучей яростью. Все это знали. Директор Мартин, школьный совет, все в общине - не было никого, кто не знал бы о том, что делает мелкий продавец костюмов Карлинг. И они ничего не сделали, чтобы помешать ему.
Саморегуляция. Карлинг эффективно и прочно внедрял в мозги учеников маленькие устройства саморегуляции, когда говорил, что мы не должны видеть эту красоту - она ведет по слишком многим странным путям к слишком многим странным мирам. Это уродливая вещь, которую ученики должны были навсегда возненавидеть.
Монтгомери догадывался, что происходит, даже когда сам перестал видеть красоту науки, и потерял способность к сопротивлению. Если бы он попытался противостоять своим учителям, даже мысленно, то не смог бы справиться с паникой. Теперь, с помощью Зеркала, он мог наблюдать, как она подкрадывается к нему, чувствовать, как она течет по его венам, - и не поддаваться ей. Наоборот, он почувствовал, как в нем поднимается сила, теперь он осмелился взглянуть на этот скрытый кошмар, и темные плещущие волны медленно отступили, а потом исчезли совсем.
Он долго сидел, ожидая чего-то большего. Но что-то подсказывало, что пока это все. Он увидел себя таким, какой он есть, и ему придется смириться и жить с этим дальше. До сих пор он добровольно подчинялся каждому капризу догмы, никогда не осмеливаясь подвергнуть ее сомнению или предложить радикально иную собственную мысль. Он был трусом. Но теперь он мог смотреть на этот голый, неприятный факт без содрогания, потому что знал, что с помощью Зеркала он найдет способ измениться.
Он позвонил в офис, где его ждал Дон Вульф, и сообщил, что закончил, но не готов обсуждать то, что произошло. И Вульф отпустил его, не настаивая на разговоре.
Он проигнорировал звонок, который, по словам портье, поступил от Доджа. Сегодня он уже отчитался один раз, и этого было достаточно. Он попросил, чтобы до утра его не беспокоили никакие звонки.
Заснуть ему не удалось, и он долго лежал, глядя вниз на узкую полоску песка у подножия выступающих поблизости скал. В его голове роились путаные, мучительные мысли, и все же у него оказалось достаточно выдержки, чтобы рассматривать их объективно и без паники.