Тихий почти не изменился лицом, вдруг подумалось несуразное. Заматерел, окреп, стал не то, чтоб уверенней, он и прежде был самоуверен до тщеславия, но внимательней, что ли. Точно спокойней - в прежнее время в таком положении психанул бы почем зря, а тут - смотрит и молчит. К стенке приперли, все равно говорит спокойно, ровно зазубренный урок отвечает.
Полых глянул на дозорного, но Чапель будто позабыл о его существовании, смотрел только на сына, нежданным образом воскресшего. Говорил с ним, ровно и не терял никогда.
- Да что происходит-то?! - не сдержавшись, воскликнул юноша. Оба беседовавших оборотились к нему. Чапель, спохватившись, произнес
- Прости, брат Полых. Мой сын, Тихий, из неспящих. Тебе, верно, он знаком по прежним временам.
- Еще как знаком, - он не знал, как продолжить. Растерянно переводил взгляд с одного на другого. Наконец, спросил:
- Но почему ты? Мог бы сказать, предупредить...
- Я тебя помню, - к нему обратился и шатун. - Такой сумасброд, вечно меня в церкви подначивал, обскакать хотел. Иногда получалось. Славнее времена были.
Тихий улыбнулся даже. Полых ошарашено посмотрел на него. Снова на Чапеля.
- Ответь, брат, что я сейчас вижу, - слова все же сложились во фразу.
- Теперь и ты знаешь, - ответил старик, явно не представляя, как ему следует подать сложившуюся ситуацию. - И тебе с этим жить. Видишь, мой сын шатуном стал. А я, как ты понял, не решился его на суд завета отвести. Не дал казнить, байку придумал, будто сам убил - а на деле отпустил на все четыре стороны. Велел никогда не приходить, сторониться города как огня.
Чапель глянул на молодого соратника так, будто прощения у него просил. Впервые Полых видел старика таким растерянным, беспомощным даже. Дозорный вдруг предстал перед ним тем, кем являлся на деле - любящим отцом, способным на любое предательство ради сына. Завет нарушить и через своих преступить, лишь бы его вызволить.
- Ты божью клятву отринул, - медленно, как во сне, произнес юноша. Оба глянули на него, потом шатун хмыкнул. - Ты себя, нас всех обесчестил. Ты город выродкам продал.
- Мой сын выродок? Полых, ты сейчас своими словами говоришь?
- Я... - он смешался. Нет, назвать так Тихого не мог. Никогда не любил его, уважал, да, признавал силу и особые качества вожака, тоже верно. Но выродком, дикарем.... Да разве он похож на опустившегося, обиженного на весь свет урода, каких отец Щерба прощал, а староста отпускал в мир иной без долгов перед городом? Стоявший перед ним не вязался с хорошо знакомым образом убогого отщепенца, сто раз виденного на базарной площади в день казни. Те хулили горожан, поносили последними словами настоятеля, дышали ненавистью или молчали, обнажая гниль души и тела. За это юноша презирал их, но и не мог заставить себя чувствовать что-то еще, кроме извечно сопровождавшей их гадливости. Кажется, он даже молился со всеми за упокой, подсознательно корчась душевным презрением. Не мог себя заставить думать иначе.
Нет, Тихий не такой. И все же он шатун. Мир будто с ума сошел.
Воздуха перестало хватать, земля не то, чтоб ушла из-под ног, но Полых вдруг осознал, что доски пола поднялись и с маху врезали ему в лоб.
Когда он очнулся, мир немного пришел в себя. Чапель сидел перед ним, а юный дозорный лежал на дубленой шкуре возле окна сарая. Сумрак наступившей долгой ночи ядовитым холодом сочился от стен. Полых вздрогнул, попытался подняться. Старик успокоил его.
- Полежи, сейчас пройдет.
Парень хотел сказать, что за безумие ему привиделось, но в следующий миг узрел перед собой Тихого и прикусил язык. Помешательство не думало проходить, продолжаясь как ни в чем не бывало.
- ...больше некому. За зиму второй карательный отряд приходил, - негромко продолжил разговор Тихий. Заметив пробуждение дозорного, шатун замолчал, глядя ему прямо в глаза. Полых не смог отвечать и отвел взор. Глянул на Чапеля.
- Мне надо знать, - чуть слышно произнес он. Тут же себя обругал за явную слабость, попытался подняться, да тело не позволило. Его будто опоили чем.
- Я скажу, - вместо отца заговорил Тихий. - Слушай внимательно, а уж потом...
- Я сам решу, что потом, - в голове, наконец, появилась нужная твердость. Полых попытался сесть, Чапель помог ему. Хорошо, что он сумел отстраниться.
- Отец меня спас.
- Он тебя предал, - решимость возвращалась. - Вверг в грех и отправил на вечные муки. Тебе даже не попасть в чистилище теперь. Ты про?клятый шатун и этого не изменить.
- Ты обещал слушать.
Да, это совсем другой Тихий. Прежний наорал бы на него или выдал затрещину. Неспящие его так переменили или грех дикарской жизни? Не все ли равно.
- Хорошо. Говори.
- Отец меня спас от суда. Ночью велел уходить в лес. Дал все необходимое, проводил и вернулся, всем сказал, что убил. Я слышал, меня даже хоронили.
- Так и было, - недовольный тем, что продолжает отвечать, изрек Полых. Ему бы молчать всю дорогу, не слушая дикаря. Вот только почему-то не может. Слова сами рвутся с языка и голова шумит. Явно опоили.
- В лесу я встретился с другими ушедшими. Нас там много.
- Кто бы сомневался!
- Ты обещал, - мягко произнес Тихий, на что Полых сжал губы. - Меня приютили. Обогрели, помогли обустроиться.
- Где, в берлогах? Землянках?
- Там поселок. Жизнь, конечно, не сахар, но по другой причине, чем ты думаешь. Нам часто приходится перебираться с места на место, мы не можем толком обустроиться. Часто вынуждены просить селян о помощи. Некоторые нас поддерживают.
- Выродки, - отрезал Полых.
- Их больше, чем ты думаешь. Горожане тоже помогают, особенно, осенью, когда урожай. Мы не всегда заходим в город, но некоторые, зная о нашем положении, сами выносят за околицу еду и одежду, за что мы им вечно благодарны.
- Скверна, везде эта скверна, - продолжил он и тут же осекся. Снова говорил с Тихим, а должен жечь его взглядом и думать, как отсюда выбраться. Нет, не сейчас, еще слишком слаб. Но помощь недалеко. Скоро прибудут другие дозорные, Хмурый обещал, что сюда придет отряд Птаха. Надо чуть подождать. Сделать вид, что слушает эти бредни.
- Конечно, зависеть от доброй воли, особенно, когда за нее сурово наказывают, грешно. Мы это понимаем. Поделать мало, что можем. Посылаем только самых слабых и беззащитных у вас пропитания просить, но только, когда совсем припрет. Остальные вынуждены сторожить поселение. Еще бы, ведь на нас охотятся, как на зверей.
- Будто вы... - и смог, наконец, оборвать себя.
- Мы такие же, как вы, - отрезал Тихий. - Наверное, лучше. Мы не строим церкви, не зависим от жрецов и уж точно не убиваем себе подобных.
- А как же дети? Вы же младенцев давите! - яростно взревел Полых. Тихий ошарашено глянул на Чапеля, старик покачал головой.
- Я скажу, - произнес ветеран. - Щерба этого хочет. Потому многих пойманных неспящих пытают перед казнью, чтоб взяли на себя самые дикие грехи.
- Зачем это отцу настоятелю? - удивился глупости сказанного Полых. - Разве шатуны и так не грешны?
- Воришку можно пожалеть, а чудовище - нет.
- Но убиенные младенцы?
- Нет убийств. Умирают от болезней или по несчастному случаю. Несчастным матерям платят, если те соглашаются признать смерть младенца нападением шатуна, да и в глазах общества они почти героини. Еще бы, жертвы чудовищ. Одна при мне приходила к Хмурому жалиться на своего оруна, как его назвала, а после сама придушила и требовала признать, что это неспящие сделали.
- Ты лжешь! Скажи еще, Хмарь их пытает, - хотя он бы не удивился и такому раскладу в устах Чапеля. Теперь уже нечему удивляться.
- Желающие без него находятся. Хмурый сам не чурается. Ладно, что вокруг ходить, раньше я этим грешил. Веришь?
Полых куснул губы. Прежний ярый защитник канона вдруг обагрился невинной кровью.
- Вот теперь верю, - зло произнес парень. - Оба хороши, нечего сказать.
Тихий глянул на парня исподлобья, Полых еще раз поразился перемене, происшедшей с ним. Совсем другой человек, стал куда больше походить на отца. Теперь они, Чапель и Тихий, молча вглядывались в лицо юноши, пытаясь увидеть в нем следы изменений, происшедших от их речей. Полыха охватил внезапный холод. Так вот как становятся дикарями. Они его заражают!
- Отойдите от меня, - потребовал парень. - Мне с отцом настоятелем надо свидеться. Спросить у него... - нет, не то, что он несет, - прощения просить и исповедаться в грезе. Я ведь теперь одним из вас могу стать. Если отпустите, конечно.
- Очень на это надеюсь, - ответил Тихий. - Многие так поступают. Думаешь, почему неспящих стало в городе так много - слушают, потом о себе думают, о близких. Люди рассуждать стали, а не просто ненавидеть, да казням радоваться. Вы ж самые дикари и есть, кто младенцев на базарную площадь приводит, показать, как шатуна топят. Вы своей ненавистью всех и вся заражаете. А мы... мы освобождаем от нее. Нам сложно, трудно, вы на нас как на зверей охотитесь, но мы не сдаемся. У нас теперь и оружие появилось, самострелы, пики, палаши даже. Мы можем за себя постоять.
- И все зимой не спите? - против воли спросил Полых.
- Да. Это наш выбор.
- Что же вы делаете?
- Охотимся, рыбачим. Готовимся к весне. От дозора отбиваемся. Детей растим, песни поем.
- Воруем, забыл сказать.
- И такое бывает. Но нам помогают горожане. Твой отец...
Не может быть! Неужто они и до его родителя тогда добрались?
- Лжешь, собака! Что мой отец вам сделал?
- Он был добрым человеком. Понимающим. Пусть не одобрял наш выбор, но помогал. Он при складе распорядителем был, так всегда ранней зимой или поздней осенью обязательно находил возможность нас одарить. У города частенько излишки оставались, он следил, чтоб те неспящим попали.
- Ты не можешь этого знать! Слишком мал помнить.
- Мне об этом старшие братья рассказывали. Ты думаешь, за что его не любили городские? Подозревали в пособничестве шатунам. Не без оснований, как видишь. Он справедливо полагал...