- Не хочу слушать!
Отчаянный крик, как вопль о помощи, прорезал складскую темень. Полых отскочил от пытавшегося удержать его Чапеля, по дороге схватил самострел. Торопливо, дрожащими руками взвел тетиву, вложил болт.
- Не дури, брат, - донесся до него голос напарника, - брось сейчас же.
- Сейчас брошу! - рявкнул Полых, метнувшись на голос, ровно волк на добычу. Забыв, что у него в руке не пика, а самострел. В самый последний момент нажал на спусковой рычаг.
Тяжелый удар вбил его в землю.
Тихий метнулся к отцу. Поднял его. Чапель, прикусив губу, смотрел на застрявшую в плече короткую арбалетную стрелу, неприязненно поморщился, затем попросил принести чистой тряпки и первача.
- Мерзкое дело, - произнес он, поднимаясь. - Ты мальчишку не сильно попортил?
- Оклемается, - недовольно щурясь, произнес Тихий. - Вон какой некрепкий, то и дело в обморок. Куда ему в дозор. Других не осталось?
Он хмыкнул, но под взглядом отца осекся. Чапель поводил плечом, снова поморщился. Надел рубаху, накинул старый поддоспешник.
- Тебе придется идти со мной, - не слишком уверенно произнес Тихий. Отец кивнул.
- Сам знаю. Давай побольше добычи наберем, чтоб вам потом не ворочаться.
- Ты не представляешь, отец, как я мечтал раньше, что мы снова вместе станем жить, как прежде...
Чапель покачал головой.
- Как прежде не получится. Мать и дочь останутся в заложниках.
- Отобьем, выкрадем! Не первый раз...
Он только вздохнул в ответ.
- Не пойдет. Мать искренне верит Щербе. Ты для нее вправду умер.
- Значит, будем снова одни. Почти как прежде. Но отец, разве не об этом ты мне говорил столько раз.
- Я боюсь, после моего бегства Хмурый прикажет всем выйти из спячки. Поднимет город на поиски. Я же его правая рука.
- Значит, будем воевать! - зло рыкнул Тихий. - Нам есть за что. И так эти дикари у нас каждую весну каждого десятого убивают, да еще пленных берут казнями развлечься. Но мы тоже с ними не церемонимся.
- Будто взаимная вражда когда к чему полезному приводила.
- Мы не можем не отвечать, отец, ты это знаешь не хуже меня.
- Потому и говорю.
- А теперь ты организуешь наше сопротивление, проверишь навыки, ловушки на дозор, как рассказывал раньше, поставишь. Мы выстоим. Нас с каждым годом все больше, мы поднимемся, мы всем покажем.
Чапель хотел что-то сказать, но смолчал. Услышав шорох, вздрогнул, глянул через плечо. Полых зашевелился, приходя в себя.
- У пацана интересная теория появилась, в пути поделился. Будто неспящие массово стали появляться, поскольку приближается конец зимы. Окончательный, навсегда. А дальше, вестимо, будет царство божие.
- Ты ему поверил? В эти бабьи сказки? - встревожено спросил Тихий.
- Что ты напугался? Может, правда что-то меняется, может, даже к лучшему.
- Неспящих становится больше, ибо не могут люди все время спать. Пришла пора бодрствовать, покончить с царством зажравшихся попов и старост, скинуть...
- Оставь красноречие для посиделок у костра, пацан скоро очнется. Пошли, пока дозор не набежал.
Тихий невольно улыбнулся, но все же произнес:
- Наконец-то мы снова вместе, отец. Я так счастлив этому, так рад.
Вдвоем таща за собой сани с провизией, они вышли со склада, притворив за собой ворота.
Полых очнулся разом. Мгновение он недоуменно глядел в потолок, потом все вспомнил, вскочил на ноги. Голова предательски закружилась, но он переборол себя.
Вокруг было тихо, кажется, Чапель с сыном убрались. Странно, что не прикончили втихую. Лучше бы прикончили, как он теперь в глаза побратимам посмотрит? Или он так долго пробыл в их компании, что теперь... нет, не может быть! Или заражен?
Дверь скрипнула, тихо раскрываясь. Полых метнулся к лежащему у ног самострелу, торопливо согнул его плечи, загоняя тетиву в орех. Не успеет.
- Не стреляй, Хруст! Это парнишка наш. Живой. Вот уж чудо, а мы думали, шатуны тебя порешили.
Полых только сейчас сообразил, кто перед ним. Сам Хмурый и второй его помощник, Птах. За ними в сарай вошло еще трое или четверо дозорных. Какое-то время парень держал незаряженный самострел в руках, потом сообразил, что к чему, бросил его на пол. Орех щелкнул, спуская тетиву.
Вдруг пришло в голову, ему страшно повезло. Птах всегда стреляет, а после разбирается, в кого. От сознания этого стало душно. А ведь вроде к своим попал, долгожданно.
Неужто переродился? Надо рассказать про Чапеля.
- Хмаря подстрелили, - тихо произнес кто-то, но Птах его перебил:
- Пацанчик не промах, смотри, кого завалил. Сына вдовы Темного. Ай да парень, первый сорт. Славным дозорным стал, в первую же ходку. Брат Хмурый, это надо отметить. А старик где?
- Обязательно. Спрыснем по возвращении, - откликнулся старшина. - А вот тебе знак.
Он подошел к убитому шатуну, приложил два пальца к ране, а после отпечатал их на лбу и щеках Полыха. Так, как это обыкновенно делал вином отец настоятель, крестя младенчика кровью матери-церкви, тем самым посвящая его в таинство Завета.
За который столько невинных душ погублено, подумалось Полыху. Он вздрогнул всем телом, когда пальцы старшины коснулись его лба, но сдержался. Мерзкая, гадливая мысль ужом приползла - а ведь он так мечтал о подобном посвящении, так ждал его, думал, Чапель окрестит кровью убитого пацаном первого шатуна, будет гордится, всем расскажет, как Полых себя проявил, настоящим героем. А вот как вышло.
- Настоящий мужчина перед нами, братья, - заверил присутствующих Птах. - Восставим брата Полыха, поздравив его с первым, но даст бог, не последним шатуном. Куда это Чаепель задевался, непонятно. Ладно, дай самострел, парень, я тебе первую зарубку сделаю.... Да что это с тобой?
Полых отшатнулся от него, как от прокаженного, бросился к выходу. Там его вывернуло. Птах последовал за ним, увидев причину, расхохотался, следом заржали все остальные.
Как он мечтал об этом, как ждал посвящения. А теперь.... Стал чужим. И куда, к кому бежать? Щерба выслушает, но после вернется и отдаст Хмурому, велев рассказать тому все как на духу и принять суд. У него, у них нет другого пути, только так, как заповедано предками, как учит святое писание, дарованное всеотцом.
Полыха со смехом вернули в сарай. Хмурый почал бутылку первача, пустил по кругу. Парень жадно приник к горлышку, стал пить, не обращая внимания на обожженную самогоном глотку. Его снова поздравляли, он не слышал. Голоса слились воедино, в нетрезвый хор, больше похожий на затянувшийся звериный рык. Хотелось заткнуть уши, закрыть глаза. Бежать. Исчезнуть. Скрыться.
Елена ЕРМАКОВА
СТАРИК И ЧУЖИЕ БОГИ
Никогда не думал, что мой собственный дом когда-то покажется мне чужим. Но с тех пор, как в него ворвались эти трое, я не хочу видеть ни свою старую печь, ни рыболовную сеть на стене, ни травы над окном, развешанные пучками для просушки.
Но и убежать я не могу. Дверь закрыта на щеколду, разбойники не сводят с меня глаз.
Вот уже часов пять как эти одичавшие спят, едят и играют в карты. Беглые солдаты, ставшие разбойниками, грязные, заросшие щетиной. Съели за один присест половину моих запасов на зиму, а потом еще и козленка из сарая притащили. Рады, что мой дом на отшибе, и никто никогда меня не хватится. А впрочем, деревня-то моя сгорела год назад, так что беспокоиться обо мне в любом случае некому.
Заставили меня убить и освежевать козленка, а потом разделать и положить на решетку. А я делал это и думал, что козленок похож на жертвоприношение. Но каким богам? Свои от меня отвернулись, а чужие...
Чужие боги глумятся надо мной. Год назад день в день чужие боги появились в моей жизни. Можно сказать, свалились мне на голову, сломали мою жизнь, а теперь хотят окончательно отобрать ее руками этих троих, но перед смертью еще и унизить меня. Потому что одичавшие, растерзавшие мой дом, рано или поздно убьют меня, но перед этим еще и поглумятся. Разве я не вижу, как их главарь поигрывает ножом, то втыкая его в стол, то вынимая? Разве не знаю, что значит звериный голод в его глазах?
Смерти я не боюсь, но растоптанным быть не хочу.
Интересно, это чужие боги, закопанные за моим домом, послали ко мне одичавших, или запах чужих богов просто притягивает к себе нечисть?
- Эй, дед, - зашевелил губами самый худой и злой из разбойников. - Ты чего все время смотришь? Чего пялишься?
Я отворачиваюсь. Не хочу объяснять ему, что я глух от рождения и могу только читать по губам. Если я хочу понять, что мне говорят, я должен видеть лица. Даже их поганые рожи, и то должен видеть, если хочу выжить. До сих пор они не догадались, ну и незачем им знать.
Самый заросший из троих идет к двери с пустым ведром, открывает ее и сразу же закрывает. Холодно ему, что ли? Похоже, ветер принес похолодание, ранняя зима подкатила этим вечером.
Поворачивается ко мне.
- Иди воды принеси. А еще заодно возьми хлеб и брось в телегу. У нас там пленник.
Я тянусь за тулупом, но лохматый встает у меня на пути.
- Э, нет. Сбежишь еще. Так иди, без тулупа. По холоду далеко не ускачешь, если чего удумаешь.
Еще как ускачу. За моим домом роща, а в роще узкая, но быстрая речка. На речке челнок с рыбацким снаряжением и одеялом, речка в два счета отнесет меня к дальней людной деревне.
Сердце у меня чуть не выскакивает из груди, такой близкой вдруг показалась свобода. Притворяюсь, что еле иду, спотыкаюсь о порог, как будто совсем немощен.
А как только дверь за собой закрываю, скатываюсь с крыльца. Холод режет как ножом, но я его не боюсь. Еще немного, и я спасен.
По дороге кидаю хлеб в телегу. Не хочу смотреть, кто там, но все-таки не выдерживаю и поворачиваю голову. В телеге мальчишка, лохматый и грязный, сидит, завернувшись в какие-то мешки. Вот звери.
Мальчишка не старше моего внука. Не старше семи, а столько внуку и было год назад. Подбегаю к телеге, хочу схватить мальчишку на руки и бежать с ним к речке, но одна рука у него прикована цепью к телеге. Что же делать-то мне?