И только когда она подошла к нему, нежно обняла и поцеловала, он понял, что это не видение, не сон, не наваждение, а на самом деле!
- Надя? Вернулась?! С Того Света?!.. - парень был в шоке.
- Я это, я! Вернулась я к тебе! В раю побывала и вернулась! Так все было и задумано, дорогой! - сказала, улыбаясь, воскресшая. - Так и работает эта Машина Счастья! Мне про нее сам Бог рассказал!
- Милая, это не сон?..
- Ну, какой уж сон-то?!.. Дай мне шубу!.. Мне холодно! А то снова помру...
- Да, да, конечно! Извини! Вот, надень!..
- Господь мне дал добро на этот опыт, потому что мы с тобой, Ваня, самые сильные возлюбленные на планете!
- Да ну?
- Да, мой милый! Никто так не любил никогда друг друга, как мы с тобой...
- Господи! Вот счастье-то какое! - у Ивана аж руки тряслись.
Он быстро укутал жену в свою шубу, потом подхватил на руки и понес в теплую избу.
А там уже их ждал сыночек - Андрюша. Радости-то было, когда мать увидела впервые вживую свое дитя! - до этого только с того света могла наблюдать, как рос ее сын. Часа два они праздновали встречу, а потом, когда Андрюша счастливый заснул у себя в кроватке, Иван и Надежда остались вдвоем...
Ох, и любили они друг друга всю оставшуюся ночь! Только под утро угомонились и заснули в обнимку на печи. И только к полудню их разбудили крики соседей.
- Эй, Иван! Открывай! Что у тебя ночью было-то? Открывай, говорю!
Иван спросонья даже не понял сперва - что к чему. Но потом быстро оделся и открыл дверь.
На пороге стоял Николай - сосед, а позади него - чуть ли не вся деревня.
- Чего шумите-то? - спросил Иван, увидев односельчан.
- Ты чего там колдовал ночью в сарае?! - грозно и, в то же время, с неподдельным страхом, спросил сосед.
- Чего, чего... А того! Жена моя с Того Света вернулась!
- Кто?!
- Жена! Надежда! Спит, вот, у меня.
- Ты что, парень, совсем умом тронулся?.. - Коля аж побледнел.
- Здравствуй, Николай Сергеевич! - в дверях появилась Надя. Она уже успела проснуться, одеться и накинуть на себя шубку. - Вот, вернулась я к вам... Ваня меня вернул... Своей любовью, памятью и трудом...
Увидев покойницу живой и невредимой, все, как по приказу, пали на колени и стали креститься. Шапки поснимали, и легкий зимний ветерок стал морозно трепать их поседевшие вихры.
- Ой, да ладно вам молиться! - успокаивала односельчан воскресшая. - Это все не чудо - это машина Ванина. Он ее по моей указке создал. Я к нему во сне приходила и чертежи показывала. Это скоро всей науке известно будет!
- Свят, свят, свят! - шептали старики и старухи. - Чур меня, чур! Спаси, Иисусе, и сохрани! Не дай войти в искушение!
- Да нет там никакого Иисуса! - сказала Надя. - Я вам точно говорю: враки это все! Бог он совсем другой, не такой, как люди его представляют!
- А ты и Бога видела?! - в ужасе спросил кто-то.
- А как же! И видела, и слышала, и общалась с ним. Он очень умный. И не злой. Не такой, как в ваших книгах написано.
- Да она ведьма! Она из Ада к нам пришла!
- Точно, из Ада! Это ее дьявол к нам послал!
Толпа ринулась в дом...
Ну, куда Ване было справиться с ними...
В ход пошли топоры, ножи...
Дом Ивана и Надежды горел всю следующую ночь. Вместе с ним горел и сарай с деревянной Машиной Счастья. Не пожалели и Андрейку. А больше всех усердствовали родители молодых - чтобы гнев сельчан на них самих не перекинулся.
На следующий день на том месте остались лишь одни тлеющие угли...
Ефим ГАММЕР
ИЗ БЕЙРУТА С ОКАЗИЕЙ
Осколок снаряда от Эр-Пи-Джи, советского производства, торчит в железном боку автобуса. Он прошел слева направо - через оконное стекло - в спину. И вышел из груди, чтобы облить кровью его автомат, лежащий на коленях.
Моисей впал в кому, не успев подумать о смерти. Не успев даже в мыслях передать привет матери, жене, дочке. Впал в кому и, отвергнув боли и тяжбы минувшей жизни, парил над Добром и Злом - теми понятиями, которыми из века в век кормится человечество. Пока, в разрыве времен, не приступает к пожиранию единоутробных братьев.
Моисей умер...
Его автомат М-16 покоился на кожаном сидении автобуса - так и не высадил в отместку ни одной пули.
Группа иностранных корреспондентов - эти Хоу, Дитрихи, Смиты, коих он вынужден был сопровождать от Цора до Бейрута, услышав скрежет железа, отвели глаза от запредельной синевы ливанского неба, и теперь с ужасом смотрели на него, военного корреспондента радио "Голос Израиля".
Его мама Рива, лежащая на операционном столе в ашкелонской городской больнице, осознала смерть сына шестым чувством и не позволила себе мирно скончаться под ножом хирурга.
Кому, как не ей, хоронить Моисея на военном кладбище?
Из тысячи болей выбирают одну.
Кровь не стынет в поджилках, когда ноет сердце.
Кого убивают первым, если приспело время войны?
Первым убивают Ее сына.
Ривин сын Моисей, сын Моисея и внук Моисея, нареченного в честь Моисея, выведшего евреев из египетского плена, погиб от шального осколка на выезде из Бейрута, так и не успев поспеть в Ашкелон к началу операции.
Рива, мать Моисея и дочь Моисея, нареченного в честь Моисея, выведшего евреев из египетского плена, из тысячи болей выбрала одну - смерть сына.
Его смерть она ощутила внезапно, на операционном столе, за мгновение до того, как уснула под наркозом.
Рива очнулась в палате от приступов тошноты. Тело ее содрогалось в спазмах. Старая женщина чувствовала ноющие покалывания в груди, терзаемой куском стали, поразившей ее сына.
Хаим, племянник Ривы, обретший это имя, означающее на иврите - жизнь, в честь дарованной ему жизни в гетто, чуть ли не силком тащил к ее кровати дежурную медсестру. А та негодующе дергала острыми, как вешалка, плечами и отбивалась скороговоркой:
- Все с ней будет хорошо! А рвота... Без рвоты не отойдешь от наркоза.
- Сделайте что-нибудь! - кричал, не слыша девушки, Хаим.
И дежурная медсестра сделала "что-то", лишь бы "что-нибудь" сделать: сменила на Риве белье.
- Хватит орать! - сказала она Хаиму, сделав "что-то". И вышла в коридор - плечики вразлет и покачивается, будто худоба-манекенщица от сквозняка.
- Ей плохо! - вдогонку плечикам крикнул Хаим.
- А кому хорошо? - отозвалось из глубины коридора.
Рива булькала горлом, подбирая руки к груди.
- Оставь эту девчонку, Хаим. Она права: кому сейчас хорошо? Идет война, а она... они бастуют. Объявили голодовку на нашу голову. Это надо же, бастуют...
- Но ведь она... Она дежурная!
- Помолчи, Хаим. Мой язык к смерти прилип. Трудно говорить. Закажи памятник.
- Рива, что с тобой? Да ты! Тебе до ста двадцати, и без всякой ржавчины!
- Памятник, Хаим! И беги в родильное отделение. Я чувствую... Хая... Я чувствую... там... с внуком моим... с Моисейчиком... плохо. Не разродится она.
- Рива, да что с тобой впрямь? Каким Моисейчиком? Мы же договорились! Если мальчик, назовем его Давидиком, по моему деду.
- Я знаю, что говорю. Хаим. Беги! Мне... мне...
Рива прикрыла ладонью рот. Но поздно. Ее вновь затрясло. Она выгнулась, так и не отвернувшись от племянника. Хаим выскочил из палаты, пугливым взором отметив, как сквозь ее пепельные пальцы бьют желтые струйки.
"Боже!" - прошептал в коридоре. Выхватил из брючного кармана, не вытаскивая пачки, сигарету. Попросил огонька у проходящего мимо солдата с "Узи" на плече.
- Откуда?
- Из Ливана.
Прикурив, спросил:
- А что у тебя?
- Сын! Сын у меня!
- Так скоро?
- Что? - не понял солдат.
- Да, нет! Я просто так...
Моисей был счастливый отец...
У него была дочка, шести лет. А сейчас, появился и сын.
В этот раз он очень хотел сына - с той же силой хотения, как в прошлый раз, когда очень хотел дочку.
Дочку назвали Басей, по имени сестры его матери, убитой гитлеровцами в концлагере. А сейчас ему нужен был сын, чтобы назвать его Давидом, по имени деда, растерзанного заживо немецкими овчарками после неудачного побега к партизанам.
Но он уже знал: имя малышу теперь - Моисей, в честь него. Все согласно еврейской традиции.
Моисею не терпелось перенестись к своему младенцу, пускающему изо рта первые пузыри жизни. Но догадывался: за ним присматривает Хая... Язык не поворачивается произнести слово - "вдова".
Чего их беспокоить?
И он перенесся, раз выпала такая оказия, в Кирьят-Гат - за десять километров от Ашкелона. К милашке - дочушке Басеньке, за которой обязалась присматривать соседка Алия Израйлевна.
Алия Израйлевна смотрела телевизор и громко цокала языком, сопереживая происходящему.
На черно-белом экране просторного, как холодильник, ящика демонстрировали врачей ашкелонской городской больницы, учинивших забастовочные санкции с последующей голодовкой медицинского персонала.
Басеньке пора спать. Но она предпочитала другое занятие. В ванне, под теплым душем, отмывала от серой пыли походный "Репортер" Моисея, который обычно висел на его плече, когда он отправлялся в командировку.
Изнемогая, "маг" вел голосом ее папы какой-то путевой репортаж. Басенька, в ожидании своих слов, записанных некогда на пленку, била по клавишам, будто она за роялем.
Наконец дождалась.
- Я слон! Я слон! - раздалось из магнитофона.
Басенька радостно захохотала.
В коридоре, отгороженном ширмами от больных, тихо бастовали врачи. Они сгрудились у телевизора, слушали последние, касающиеся их голодовки известия и умиротворенно вздыхали.
Коридор, отгороженный ширмами, связывал хирургическое отделение с родильным.
Хаим рванулся было по нему, хотя и опасался: остановят!
Нет, его не остановили. И не потому, что в эти минуты стрекотали камеры телевизионщиков. Его не остановили потому, что белые халаты делали вид, будто ничего экстраординарного в лечебном заведении не происходит. Они видели лишь телевизор, а в нем себя - голодающих перед телеоператорами из разных стран мира. И старались не замечать Хаю, дорвавшуюся почти до самого телевизора с ребенком на руках, но так и не втиснувшуюся в кадр.