гко передаются видения, вы способны на большее.
Она помолчала и продолжила как бы с новой строки с горячностью, свойственной и женщинам и ученым:
- Указ достойного правителя нашего Саида ибн Хамида ар-Рашида для нас, исследователей, худшее, что могло случиться. Я не могу спорить, он необходим, но ныне мы не можем изучать то, что способно повлиять на всех нас отдельно от жителей города, от потомков их. Больше того, он отменяет наши исследования последних столетий, низводя их до поверхностного изучения загадки, без возможности влиять на нее. Я не раз просила отправить меня и моих учеников в Дели, где у тамошних султанов также возникла возможность изучения мазанудженджей.
- Не доказанная, - отрезал правитель. - Потому еще раз нет.
Визирь склонилась:
- Потому я столь обрадовалась, повстречав вас, удивительно способного исследователя мазанудженджей. Прошу, не пренебрегайте даром, развивайте его! Клянусь чем хотите, я с превеликой радостью помогу вам. А если в границах достославного вашего отечества сыщется обиталище мазанудженджей - а я почти не сомневаюсь, что вы сможете отыскать его - я помогу вам проводить те опыты, что находятся в отчизне нашей под запретом. Возможно, вы будете знать о судьбе своей или родных своих куда больше, нежели дозволено простому смертному, возможно, вы научитесь изменять ее должным образом, сообразуясь с вашей мудростью и...
Она замолчала, бросив беспокойный взгляд на государя. Но тот не смотрел ни на кого, подперев подбородок ладонями и глядя прямо перед собой.
- Вы будто смерти нашей стране желаете, - наконец изрек правитель. - Я понимаю вас, вы мудры и проницательны, но разум ваш затуманивается, стоит только разговору затронуть запретные в Мухтафи темы об опытах над мазанудженджами. Я не смогу отпустить вас ни в одну из стран, где найдутся эти звери, и, взвесив все доводы за и против моих слов, вы поймете, отчего. Но свое согласие на обучение сего достославного мужа я вам даю и подтверждаю.
В ответ я склонился пред мудрым правителем сего государства и с горечью в голосе отвечал:
- Увы, но я не смогу остаться, и вы понимаете, отчего. Но, тем не менее, отвечу, - продолжал я. - Мне тяжко переносить этот город, его жителей, мне чужд и ваш устав и нравы, мне довольно простой веры, которой вы напрочь лишены, и никакие познания в мире не способны лишить меня надобности в молитвенном созерцании и ожидании встречи с всевышним в итоге пути. Я грешен, мне тяжек его суд, но я жду его, не окружая себя ложными искушениями, подобно вам, заблудшим душам. Не ведаю вашего пути и не хочу знать, как тяжек он и безрадостен. Мне нужна вера, нужен глас муэдзина, требуется совет имама и поддержка близких и родных, разделяющих мою правду и мой образ жизни. Сколь ни притягателен ваш мир, сколь ни прекрасны возможности, открываемые в нем для меня, но мне тяжел он и непереносима сама мысль о жизни вне Творца всего сущего - а именно это влечет за собой проживание в Мухтафи.
Ни визирь, ни государь долго не отвечали мне, я уж раскаялся в гордыне за свои грубые слова, но понимал, они правдивы, и пусть сказаны неловко, но это не тот грех, за который мне назначена будет вечная мука в геенне, и мне, и прекрасной визирь. Наконец правитель пошевелился и просил подойти ближе, а когда я выполнил его просьбу, подал мне через визиря малую книжицу - я прочел заглавие и удивился, то были стихи Омара Хайяма.
- Это самое малое, что я мог сделать для вас. Вы отмечали особо его рубайат, потому я подготовил список. Прошу, возьмите сей дар и поступайте как считаете нужным.
Я поклонился государю и прежде, чем покинул залу, услышал голос визиря.
- Я буду ждать вашего возвращения.
Я склонился ответно и поспешил выйти. Шаги мои все ускорялись. Пройдя еще одну залу, я уже бежал, а после выскочил, запыхавшийся, из палат и только тогда огляделся, буквально через силу заставляя себя идти хотя бы быстрым шагом, не смущая всех прочих горожан, находившихся в этот час на площади перед дворцом правителя. Удавалось с трудом, свернув на следующую улочку, я снова перешел на пусть медленный, но бег, а после снова одернул себя. Ворвался в свои покои, приказал верному Селиму немедля собираться, а сам спустился снова вниз, приказывая седлать лошадей. Оставаться в городе хотя бы до конца дня казалось совершенно непереносимым, что говорить про ночь, которая, как и многие прочие, случившиеся в начале месяца, должна была внове пройти под открытым небом.
Наскоро помолившись, а после долго прося у Всеблагого прощения за вымученные слова и торопливость их произнесения, я взлетел в седло и, приказав Селиму не медлить и мгновения, поспешил к воротам из Мухтафи. Вряд ли прошло более получаса, как мы достигли их и, почти не задержавшись на выезде, поспешили прочь из города. Я не стал искать Юсуфа, славного нашего проводника, лишь передал с погонщиком весть о своем отбытии из города, рассчитывая, что уж обратную дорогу через расселины и перевалы найду. Вправду, она одна здесь, ведущая в Мухтафи, до самого тракта из Герата в Дели, вряд ли на ней можно свернуть не туда.
Конь уже начал недовольно хрипеть подо мной; впервые за долгие годы, что мы вместе, он испытывал на себе мой страх, мою неуверенность, мою жажду и тревогу. Селим окликнул меня, верный мой слуга дал понять, что еще немного, и я загоню своего жеребца.
Только тогда я смог спешиться и немного перевести дух. Ох, и зря же я так поступил! Уже через мгновение тьмы подспудных мыслей роем ворвались в разум, заполонили его, затерзали. Сердце мое рвалось на родину, к близким и друзьям, к тем, кто остался в Самарканде, кому угрожала или еще будет за короткое время правления Абд аль-Латифа угрожать опасность. Сын мудрого господина моего, человек подлый и низкий душой, он мстил каждому, кто осмеливался хотя б косо смотреть на него, да что смотреть, иметь мысли, отличные от его собственных - и при этом не являться опорой его правления. Меня можно смело относить к подобным людям - верные слуги прежнего господина, многие из которых уже бежали из города, а иные готовились к подобному, что мы без своего правителя? Что мы для нового хозяина Турана? Лишь помеха, досадное воспоминание об отце, для отцеубийцы тем более неприятное. Самое малое, что он может для нас сделать - это повесить на воротах. Но скорее всего, сварит живьем - эта казнь у него в чести.
Скопища Абд аль-Латифа уже вошли в столицу, стало быть, всем тем, кто верно служил господину своему угрожает непереносимая опасность. Вопрос не в том, захочет или нет новый правитель Турана расправиться со слугами отца, но в том, когда он это сделает. Сразу после восшествия на престол или по истечении краткого времени - с тем, чтоб помучить ожиданием. Иными словами, успею ли я прибыть до того, как начнутся казни, или поспею как раз к их началу.
Разум же сотнями всполошенных мыслей пытался угомонить меня, напоминая о словах визирь, снова казавшейся прекрасной гурией, пришедшей из иных миров, ведомых только всеблагому их создателю. Напоминал, насколько неразумен будет мой приезд в Самарканд: возможно, я для жен и дочерей своих сделаю только хуже, когда явлюсь в дом, напомню о себе отцеубийце, утвердившемуся на престоле родителя. Да что напомню, за меня это сделают его наушники, дружки, прихлебатели и присные, что во множестве, а я в том не сомневался, заполонили город - в поисках выгоды, ненавистников узурпатора или хотя бы сторонников убиенного отца его. Мудрая визирь поминала, что век Абд аль-Латифа на престоле продлится менее года, стало быть, наступающая зима окажется для него роковой. Не то кормить свою шатию станется нечем, не то взбунтуются близкие или возропщут на гонения поставившие подлые свои подписи под очерняющим господина моего документом.
А ведь я могу это узнать, хотя бы и косвенно, краем мысли, уголком сознания - всего лишь раз коснувшись мазанудженджи. Мне надо это сделать - хотя бы ради тех, кто сейчас терпит гонения от безумного тирана на троне. Пусть его век и недолог, но он успеет забрать с собой немало добрых жителей Турана - в этом я не сомневался ни на йоту. А скольких еще, бог даст, можно будет спасти одной только вестью, одним знанием о замыслах подлого убийцы! Не потому ли визирь и предложила мне остаться хоть ненадолго, уговаривали, упрашивала, терпя колкости и мерзости из моих уст. Я отказывался принять это, а она буквально заставляла меня поверить собственной судьбе. Я отворачивался от нее, гонимый сонмом вострепетавших мыслей, напоминавших о необходимости не поклоняться тому, во что верят чуждые моих идеалов и помыслов. Но разве разум должен затупиться перед лицом иных вер и правил? Напротив, ему следует оставаться острым, выискивая зерна правды среди плевел ложных суждений. Как я могу отказать в помощи близким и далеким, терпящим беды, попираемых, убиваемых зарвавшимся ничтожеством. Напротив, я обязан принять любую помощь от любого неверующего, если она во благо, - ибо что, как не она, есть удел всякого правоверного?
Я повернулся на восток и, вздохнув полной грудью, приказал Селиму разворачивать коней и отправляться в обратный путь в недавно покинутый город. До времени, когда перевалы закроет снег, у меня остается месяц, я успею хотя бы один раз познать свет далеких истин, а стало быть, обязан вернуться.
- И бояться не надо, о, сердце мое! - негромко произнес я, вспомнив строку из рубаи, верно, вошедшего в подаренную мне книжицу. Оглянулся на Селима, вскочил на коня и двинулся в Мухтафи.
Дмитрий РАСКИН
АСТРОНАВТЫ АРКАДИИ
Из судового журнала корабля "Тейя -2М":
21 июня 4222 года.
Экипаж корабля в составе командира Гарри Нейтама и астронавта Кейтли Бакер обнаружил экзопланету в ранее неизвестной планетной системе. Масса планеты составляет 0,69 земной. Родительская звезда - красный карлик. Удаленность от звезды соответствует "земной зоне". На планете два небольших материка, омываемых океаном.
Я принял решение изменить курс корабля с тем, чтобы приступить к изучению открытой нами планеты.