- Где же показывают эти перформансы?
- Тут недалеко площадка, артхаусный клуб, без рекламы, для своих, - и Роберт грустно улыбнулся, - такое время, быстро вычислят. Но тебя пригласим, может, и для нас что-нибудь напишешь.
- Сейчас большая очередь на постановки, - сказала Маша, мне показалось, что она чем-то расстроена.
Нам принесли еще вина, и мы болтали о забавных моментах творчества. Голова кружилась. Пока мы сидели, видать, один из гостей пошутил: белочке в вагончике кто-то ушки переделал в рожки, а у ежика изо рта торчал марципановый клык. Пара с говорливым карапузом как раз сидела у окошка. Но посетителей было мало, "и у дождливого дня могут быть плюсы", подумал я. Я уже не сомневался, что Роберт удивительный человек, смелость формы он совмещал с глубоким чувством содержания и шел на риск там, где, казалось, вообще нет темы для творчества. Он искал нового, а поиск нового всегда риск, особенно когда за спиной маячит "экспертное сообщество".
- Поиск нового всегда у края пропасти, - помню, сказал Роберт и еще раз повторил, что не надо закрашивать бездну черным.
А Маша? Да, я хорошо понимал, что между ними играют струны, но, тем не менее, восхищался этой необычной одновременно мягкой и энергичной девушкой. Маша смотрела на меня своими открытыми до безумия глазами, и вдруг я понял: вот она, подлинная любовь, - в одиночестве и пронзительности ее глаз крылось совершенное ко мне безразличие, жар ее взгляда ограждала тонкая пелена стекла, - потушить костра она не могла, но защитное стекло удавалось возвести только с тем, к кому безразлична. Жар был обращен к другому. Так у самых ворот противника гений футбола передает пас, чтобы гол мог забить другой. Конечно, они с Робертом созданы друг для друга, их путь тернист, но горд и прекрасен, и я прочертил изящную линию любовных перипетий: погони, аресты, побег и солнечный закат над мирным океаном...
- За вас! - сказал я, вложив в слова нежность и пафос давящей грудь зависти. - За промысел судьбы, что ведет вас по наполненной до краев жизни!
- За свободное творчество! - чуть не хором ответили они, и мы повторили вместе.
Мы грузно чокнулись, и тенор далекого колокола запел где-то за стеной.
Между тем в зал спускался посетитель в мокром плаще. Там, где ветра и холод, видать, шел дождь. Посетитель прошел через весь зал и, не снимая плащ, опустился за столик в дальнем углу.
Не спрашивая, официант принес ему чай. Я невзначай посмотрел на промокшего гостя, и наши глаза случайно встретились. Нет, нет, то есть да: это был тот самый тип в углу с пивом и страшным взглядом, силящийся не моргать. Он опустил глаза, и лицо его задергалось в судорогах. В каком фильме я это видел? Мгновенно пролистав память на несколько мгновений назад, я вспомнил, что Роберт как будто кивнул ему, и Маша скривила глаза, когда он спускался.
Заметив, что, вперившись в угол, я на секунду замер, Роберт рассмеялся:
- Ну вот мы и приехали, конечная, - сказал он, глянув на пустые рельсы, с которых куда-то пропал паровозик с марципановыми белочкой и ежиком. - Когда не хватает воздуху жить, приходится вдыхать через раз.
- Так вы, - стал я медленно догадываться, действие яда прежде несмелыми намеками теперь приобрело угрожающее удушье. - Вы все это для меня придумали?
- Жаль, что работу не всегда оценивают. Мы театр тебе, можно сказать, сценарий подсказали, развлекли, напоили, - и Роберт поднял пустой бокал. Я машинально допил последние красные капли. Я отказывался верить в обман, слезы наполнили глаза, и настоящее удушье перехватило дыхание. Тошнотворный туман закрыл окошко, стены и лица двух собеседников.
- Да ничего я не хочу, у меня голова болит. О каком суде вы мне говорите? - спустя десять минут мы продолжали также сидеть, но диалог обрел иные очертания.
- Пойми, человек, не о том, о котором философы пишут, а об этом, простом, нашенском. Режиссер твой продался, - понимаешь? Ты ведь не знал, в отъезде был. Или знал? А? - Роберт забавно щурил правый глаз, левый "горел неугасимым огнем". "Господи, как ужасно мило может выглядеть зло", подумал я. Никто мне не был так интересен.
- Позвольте, я вам помогу, - театрально заговорила Маша, она была мила и обворожительна. - Напишите все, что сегодня с вами произошло как тот самый сценарий, над которым вы безуспешно работали, - и она усмехнулась, словно знала, что я только вчера вспомнил о своем долге. - Напишите и отправьте режиссеру, пусть посмотрит и оценит. Оценит обстановку. Бежать мы ему уже не дадим, но пока на воле, - на воле! - Маша подняла второй палец вверх. - Он нам нужен. - И она повернулась к Роберту, - Ты не говорил про...
- Да, ваш режиссер, - Роберт незаметно перешел опять на вы, - ваш режиссер связан с Западом, мы точно знаем, но с кем конкретно и как... в общем, надеемся, что сам он, оценив ваш текст, поможет в нашей незавидной работе. Как жаль, что некоторые виды творчества никогда не встречают оваций, но встречают запуганного и злого зрителя, - хотя бы живого зрителя, - добавил Роберт и широко улыбнулся, как может улыбаться только уверенный в себе человек.
Чайка плавно пикирует, расправив большие крылья, но перед контактом с землей часто-часто ими машет. Встреча с другим - испытание.
- Так кто вы, наконец? - Насколько себя помню, я закричал.
- А, забыли представиться, а вы так поздно спросили. Слишком маленькое недоразумение, чтобы о нем так волноваться. Если хотите, называйте нас полковник и майор, - проговорил Роберт, указывая на себя и Машу, - настоящие имена вы все равно можете не запомнить, думаю, вы догадываетесь, из какого мы ведомства. Это раньше считалось, что мы сплошь необразованные и не способные на диалог и выдумку. Так вам было легче себя уважать, товарищ писатель, но времена меняются не всегда так, как хочется вам.
А вообще, раз случай удался, хочу поделиться с вами сокровенными мыслями, - нечасто, последнее время, беседуешь с наивными людьми, - таких как вы, свежеприехавших, теперь мало, а все, кто еще не обработан, уже хитрят, скрывая дрожь. С вами мне было интересно, так пусть и вам немного перепадет. Понимаете, диктатурам уже несколько тысяч лет, - в древнем Риме прекрасно знали, как удержать народ в узде и пресечь разброд в головах. Двадцатый век внес свои коррективы, и теперь непросто быть оригинальными. Но есть одна идея, которая, как мне кажется, способна пролить свет - только не называйте его черным. Всегда считалось, что народу нужно хлеба и зрелищ, и всякий диктатор, принимая (и Роберт усмехнулся) власть, так или иначе решая вопрос хлеба, рьяно брался за искусство, требуя от него служения себе. Подробности неинтересны. Но в наше продвинутое время народу достаточно одного хлеба. Пережив не одну диктатуру, искусство настолько изжило свою востребованность, что народ по инерции ходит в кино, в театры, в музеи, на выставки. Им можно организовывать все, что угодно, с любой саркастически обрамленной идеей, с любым призывом к свободе, - поверьте моему и моих коллег опыту, ничто уже не сработает. Любую опасную для диктатора интонацию воспримут как слово, сказанное кем-то другим. Люди научились не слушать и не смотреть, и в этом смысле их свобода - подарок, нам не требуется ничего придумывать, пусть все течет как есть.
- Зачем же вы всех хватаете, допрашиваете, сажаете, убиваете?
- Не всех, далеко не всех. Вы впереди паровоза, которого уже нет, - пошутил Роберт, еще раз глянув на пустые рельсы. Маша молча слушала. - Есть одно но. Есть люди, которые, по каким-то непонятным нам еще причинам, не заразились этим всеобщим вирусом, еще не заразились, - добавил Роберт. - Здесь и неизученный еще иммунитет, и связи с Западом, но, рано или поздно, мы окончательно выясним природу сопротивления, а сейчас самое главное, что нам от них ничего не нужно, мы не хотим запрещать им писать, снимать фильмы, рисовать картины, мы хотим только одного, чтобы они пришли к нам и подписали бумаги, - опять же, не подумайте, что в этих бумагах какие-то подписи против других, как практиковали в прошлом веке, - нет, совсем нет, нам нужно только их присутствие, пара слов, пара строчек, пара понимающих взглядов, - как своего рода прививка. И пройдя через наши кабинеты, они продолжат творить, как творили, как хотят, вопрос только в том, как и что они захотят. В общем, я заговорил вас, но хочу порадовать - вы среди них.
- Как вы понимаете?
- Поверьте, наши службы работают день и ночь, материал проходит через компьютерные проверки, - искусственный интеллект, кстати, занимается, - потом психологи, и, наконец, знающие люди, - знающие вас, конкретно каждого. Погрешность есть, но незначительная. Так вот, с вами приходится работать по старинке, по-нашему.
Маша скептично улыбнулась и подмигнула мне. Реальность туманилась в древних кирпичных сводах переделанного под кафе подвала. Как пропал поезд с окошка, пропали гости и словно сами собой испарились официанты. Оставались только мы и знакомый похожий на Носферату тип в углу, силящийся не моргать.
- Наша красавица у нас первая по работе с людьми, такими, как вы. Обожает работу, запутанные случаи разрабатывает, любой текст, любая подпись, все от нее писателями выходят. Не советовал бы к ней на прием попадать. Короче, о главном. Сегодня ты живой - какое счастье, и на свободе - мечта фантазера, завтра все может измениться, от тебя зависит. Ты нам не нужен, а вот с режиссером требуется работа. Нужны контакты, с кем он сотрудничает. Надеемся, сам на нас выйдет, во всяком случае, мы будем у дома ждать. Насилие - излишек, которого лучше всегда избегать. Раз ты писатель, то за один день справишься. Запомни, завтра двадцать два ноль ноль - время Икс, до этого момента ты должен позвонить Ламбрусову и отправить ему свой текст. Если не ответит, текст к этому моменту должен быть у него, продублируй в Мессенджер и на почту.
- И нам, - тихо добавила Маша и протянула клочок бумаги с набитым адресом. Невольно я глянул на нее, - какими ужасными показались теперь ее глаза, нахальными и злыми, исковерканное воображение срисовало портрет с фрески Страшного суда.