Это странное крещение доказало испорченность ребенка. Богатый, эксцентричный двоюродный дедушка, которого сильно щекотал бессознательный юмор имени, предложил дать юному Титами лучшее образование, которое можно было купить за деньги, и сдержал слово, начиная с детского сада в Гейдельберге. В колледже Титами научился логике у знаменитого Спейсекартиуса и глубокой метафизике у не менее знаменитого Зундгольцера и потому совершенно не был приспособлен к практической работе в жизни. Он вернулся домой и спорил со своим великодушным дядей до самой его смерти, но прежде старый джентльмен лишил логика наследства и направил все свое имущество на создание приюта для глухонемых.
- Мой дорогой Николас, - сказал Титами, когда Вэнс пропел все двенадцать книг своей эпопеи о боли. - Вы самый счастливый человек в Бостоне. Поздравляю от души. Уберите руку от щеки, садитесь в это кресло и радуйтесь.
- Спасибо, - простонал Вэнс. - Я предпочитаю стоять.
- Что ж, -- весело сказал Титами, - стойте, если вам угодно, но стойте на месте. Пол скрипит, и моя квартирная хозяйка, нелепо суетливая из-за того, что я плачу небольшую арендную плату, имеет привычку врываться, когда малейший шум напоминает ей о факте моего существования. Вы читали, как в Альпах ветер иногда сносит лавину?
- Повесить хозяйку! - крикнул Николас. - Я пришел к вам как друг, за сочувствием, над которым нельзя смеяться.
- Если вам приходится ходить взад-вперед, как маньяк, Николас, - продолжал Титами, - извините, что предлагаю держаться подальше от третьей доски от камина. Она скрипит. Повторяю, Николас, вы счастливчик. Я бы отдал свои обеды на неделю за такую невралгию.
- Вы можете сделать что-нибудь для меня или нет? - яростно спросил Николас.
- Я не люблю запугивать, но, клянусь Юпитером, если вы не прекратите ходить, я подниму крик, который вызовет лавину.
Заметная дрожь прошла по телу Титами. Было очевидно, что угроза не напрасна. Он поспешно встал, убедился, что дверь надежно заперта, вернулся к Вэнсу и обратился к нему со значительной внушительностью.
- Николас, - сказал он, - я был совершенно серьезен, когда поздравлял вас за вашу невралгию. Вы, как и я, спекулятивный логик. Хотя сейчас я не в совершенно искреннем и разумном настроении, но уверен, вы не откажетесь от силлогизма. Позвольте задать вам два простых сократовых вопроса и представьте один силлогизм, а потом я дам что-то, что усмирит вашу боль - в знак протеста, заметьте, потому что я чувствую, что обижаю вас, Николас.
- К черту ваше чувство справедливости! - воскликнул Николас. - Я принимаю предложение.
- Ну, ответьте мне на вопрос. Вы любите острое индийское карри?
- Ничего лучше, - сказал Николас.
- Но предположим, что кто-то предложил бы вам карри, когда вы были на пятнадцать лет моложе - в эпоху хлеба и молока вашей гастрономической эволюции. Вы бы отведали его с большим удовольствием?
- Нет, - сказал Вэнс. - Я сразу подумал бы, что сосу раскаленный конец кочерги.
- Хорошо. Теперь приступим к нашему силлогизму. Вот он. Ощущения, что изначально неприятны, могут стать более или менее приятными при надлежащем воспитании чувств. Физическая боль прежде всего неприятна. Следовательно, даже физическую боль при разумной тренировке можно превратить в источник изысканного удовольствия.
- Это не поможет моей невралгии, - сказал Николас. - Что все это, тем не менее, значит?
- Я раньше не слышал, чтобы вы плохо отзывались о силлогизме, - сказал Титами печально. Затем он достал из шкафа в углу маленькую баночку и вытряхнул из нее кучку мелкого белого порошка, из которого выдал Николасу столько, сколько могло покрыть старый медный цент. Это он сделал с явным нежеланием.
- Приходите сегодня, - добавил он, - в половине девятого, и я постараюсь показать, что все это значит, мой юный друг.
Постижение новой и глубоко значимой истины происходит медленно. Пока Николас шел домой по мосту, он размышлял над силлогизмом, выдвинутым Титами. Когда он достиг ворот дома, где жила мисс Маргарет Сталл, он увидел молодую леди, поливавшую полиантусы в цветнике, и ему пришло в голову, что он впервые забыл о невралгии. Он сел на пороге и закурил сигару. Добрые вопросы и нежная заботливость его возлюбленной заставили его немного устыдиться за себя. Неприлично было молодому философу с героической болезнью сидеть среди полиантусов, забыв о своем несчастье и испытывая тусклое свечение телесного самодовольства, подобного тому, что, как можно предположить, испытывает сытый ньюфаундленд, лежащий на солнце.
Николас считал своим долгом подвергнуть факты логическому анализу. Первым полученным результатом был тот замечательный факт, что боль по-прежнему присутствовала во всей своей интенсивности.
Внимательно изучив свои ощущения, Вэнс не обнаружил никаких изменений в частоте или остроте нервных судорог. Через равные промежутки времени поток огня пульсировал по его лицу. В промежутках была такая же тупая ноющая боль, которая делала жизнь невыносимой несколько дней подряд.
Следуя индукции, Николас сделал вывод, что порошок, который ему дал Титами, боль не вылечил. Удивительно было то, что с тех пор, как он принял порошок, боль стала ему безразлична. Николас был вынужден признать, как искренний логик, что он и пальцем не пошевелил, чтобы избавиться от невралгии. В его системе ощущений странным образом произошло преображение, такое, что он даже чувствовал какое-то удовлетворение в пульсациях и боли, и скорее пожалел бы, чем обрадовался, если бы боль прекратилась.
Чем больше он думал об этом, тем ближе подходил к выводу, что невралгия при существующих условиях было роскошью и чем-то, что нужно лелеять. Когда он сообщил эту идею мисс Маргарет Сталл, она сразу встревожился за его рассудок и побежала к своей тете Пенелопе. Респектабельная и опытная дама выслушала племянницу без удивления или других эмоций. Ее комментарий состоял из одного слова:
- Морфий.
- Назовите это лотосом или амброзией, - воскликнул Николас, - назовите это морфием или чем угодно. Если в благословенном снадобье есть сила, которая может превратить агонию в радость, муку в восторг, сделать утро пыток дневным экстазом, отчего ж это может быть не так, как сказал Титами? Через час я поеду в Бостон и спрошу его об этом.
Николас сделал паузу, так как и мисс Пенелопа, и Маргарет смотрели на него с удивлением. Маргарет выглядела сбитой с толку, но на лице ее тети было очень своеобразное выражение, которое он потом очень долго помнил.
- Мистер Вэнс, - спокойно сказала мисс Пенелопа, - морфий действует на вашу голову. Пожалуйста, полежите до ужина на диване в задней гостиной, где прохладно и тихо. После хорошей чашки чая вы будете в лучшем состоянии, чтобы поехать в Бостон, и я буду очень рада сопровождать вас. Я собиралась провести вечер с друзьями в Вест-Энде.
В двадцать пять минут девятого Вэнс поднялся по лестнице, ведущей в обитель Титами. Он нашел спекулятивного логика в полном обмундировании: вечерней одежде и обтягивающих узких сапогах. Это удивило Николаса. Он никогда не видел друга в подобном облачении.
- Невралгия - это не так уж плохо, а, Николас? - весело сказал Титами. -Что-то вроде острого карри, когда ваш вкус приучен к этому. Жалко, однако, притуплять ваше наслаждение морфином. Это все равно, что посыпать опилками вкусную сырую устрицу. Однако скоро вы будете образованы вне таких грубых практик. Я хочу, чтобы вы пошли со мной.
- Но я не одет, - сказал Николас.
Титами подошел к зеркалу и самодовольно оглядел свое довольно потрепанную одежду.
- Это не имеет значения, - сказал он, - никто не обратит внимания. А теперь, будьте добры, спуститесь вниз первым. Если выход чист, свистните "Энни Лори", и я выйду. Но если вы увидите у подножия лестницы дракониху, женщину Борджиа, Горгону, разъяренную Тисифону в черном бомбазиновом платье, насвистывайте "Мертвый Марш" Сола, а я спущусь по водосточной трубе и присоединюсь к вам на углу.
Выход оказался чист, и звуки "Энни Лори" привели Титами к входной двери, которую он захлопнул следом за Николасом. Он вел Вэнса по незнакомым улицам, рассуждая в то же время на легкие темы о жизни человека в городе. Николас никогда раньше не видел, чтобы Титами проявлял такой животный дух. Казалось, он стряхнул с себя затхлость схоластической логики, шел и говорил, как парень девятнадцатого века на пути к близкому по духу распутному заведению.
- Вы говорили сегодня утром, - сказал Николас, робко начав тему, в которой хотел получить наставления, - вы говорили, что физическая боль лишь относительный термин, поскольку одни и те же ощущения часто дают нам то, что мы называем физическим удовольствием, которое можно культивировать так, чтобы оно стало источником удовольствия изысканного типа. Кажется мне, что эта теория...
- О, ладно вам, теория, - сказал Титами, умно и явно намеренно. постукивая костяшками пальцев по фонарному столбу, мимо которого они только что прошли. - Что толку говорить о теории, когда вы скоро увидите идею в реальной практике?
- Но, пожалуйста, скажите, что вы имеете в виду под болью, - настаивал Николас, - ведь она только относительна.
- Кто, - сказал Титами, - может провести, например, линию, которая отмечает границу между ощущением комфорта после хорошего обеда, и неприятным чувством, которое вы испытываете после слишком большого количества еды? В одном случае ощущение воспринимается вашим мозгом как удовольствие. В другом то же самое ощущение, только немного более выраженное, называется болью. Вы так же слепы, как новорожденный кролик, который после долгого пребывания под руководством профессора Сурдити не может видеть, что различие между болью и удовольствием - не что иное, как словесная ошибка. Разве ваш сегодняшний опыт с морфином не доказывает это? Выбросьте морфин, просветите свой интеллект до должного стандарта, и получите тот же результат.
Тут Титами, словно утомившись от разговоров, остановился и начал танцевать на тротуаре энергичную джигу.