- Зачем вы танцуете, если у вас тесные сапоги? - осмелился спросить Николас.
- Просто потому, что они тугие, а мои ноги очень нежные, - ответил Титами.
Николас шел молча. Поведение Титами каждую минуту становилось все более удивительным. Но удивление Николаса достигло кульминации, когда его друг остановился перед кирпичным особняком, который когда-то был аристократическим. Титами поднялся по ступенькам и позвонил в дверь с видом человека, достигшего цели. Неудивительно, что Николас был удивлен. Именно к той же двери он проводил тетку Маргарет, Пенелопу, не более чем полчаса назад.
Однажды Николас присутствовал на собрании радикального клуба в частном доме недалеко от того, куда он сейчас вошел. Сцена в салоне напомнила о посещении Продвинутых Мыслителей. Около дюжины мужчин и женщин, более или менее прогрессивных на вид, сидели на стульях или на диванах, слушая высокого джентльмена, который стоял в углу и, бормоча, читал свою рукопись, держа ее близко к очкам. Эссе, похоже, не вызвало большого энтузиазма. В зале было больше пустых стульев, чем слушателей. Когда Николаса и Титами ввели, почти вся компания встала и приветствовала Титами молча, но со всеми признаками глубокого уважения. И действительно, приветствия были почти восточными по своему характерному подобострастию.
- Вы здесь настоящий петух, Титами, - непочтительно прошептал Вэнс.
- Тише! - прошептал Титами в ответ. - Я первый принес идею из Гейдельберга в Бостон. Это просто их благодарность за большое благо. Но послушайте эссе.
Оратор как раз говорил:
- Пусть будет постулировано, что принцип, которого мы придерживаемся, есть истинный аркан, настоящий земной рай, и пусть будет также постулировано, что мы будем продвигаться от материального к интеллектуальному в развитии этого принципа. Кто может избежать вывода из этих посылок? По мере продвижения к самодисциплине, что уже позволяет нам получать высшее физическое удовольствие от ощущения, считавшегося проклятием со времен Каина, мы найдем еще более возвышенные радости в области душевных страданий. Я твердо верю, что недалек час, когда смерть жены или мужа будет более острой радостью, чем первый поцелуй у алтаря, банкротство станет более истинным источником восторга, чем получение наследства, разочарование будет более приветствоваться, чем надежда. Это всего лишь логично...
Николас больше не мог сдерживаться. Он узнал этот голос, стиль рассуждения, очки. Он слишком часто и слишком внимательно слушал лекции профессора Сурдиты из Гарвардского колледжа, чтобы ошибочно принять его за кого-то другого. Он издал тихий свист.
- Прежде всего, - прошептал Титами, - не удивляйтесь ничему, что можете увидеть или услышать. И будьте особенно осторожны, чтобы не узнавать никого, кого встретите, даже если это собственная бабушка. Таков местный этикет.
Титами встал и поманил Николаса, чтобы тот вышел из комнаты вместе с ним.
- Это медленно, - сказал он. - Профессор склонен к прозаичности. Старые чудаки из нашего числа любят сидеть и слушать его. Они, возможно, пытаются довести свой принцип до того, чтобы превратить болезненную скуку в возбуждение. Мы не должны терять время. Пойдем.
Коридор, занавешенный тяжелыми портьерами, вел в пристройку, изначально предназначенную для картинной галереи. В ней не было окон. Световой люк над головой был убран, и комната полностью изолирована, как внутренняя камера одной из пирамид Гизы.
Стол посреди комнаты был накрыт для трапезы. Стол был окружен широкими ложами, наподобие римских "lecti", на которых лежали несколько человек. Некоторые ели, но большинство казалось окутанным неактивным блаженством. В углах комнаты Николас заметил несколько громоздких машин из дерева. Место казался наполовину банкетным залом, наполовину спортзалом. Как и во внешних гостиных, вся компания встала и отдала честь Титами с заметным почтением. Это было сделано почти механически, и как бы само собой разумеющееся. На присутствие Николаса Эпикурейцы Боли, по-видимому, обращали внимания не больше, чем это сделали бы обитатели китайского опиумного притона. Впрочем, собравшаяся здесь компания, кажется, мало чем отличалась от опиумного притона.
Титами подошел прямо к буфету и налил из графина полный стакан.
- Это aquafortis, - объяснил он, - конечно, разбавленная, но достаточно крепкая, чтобы снять кожу с губ и обжечь рот и горло. Вы попробуете стакан? Нет? На ваш вкус он будет не крепче бренди для ребенка. Ребенок подрастает и учится любить коньяк. Вы будете расти и станете уважать этот напиток. Ах, доктор! Стаканчик с собой. Как вы наслаждаетесь сегодня?
В джентльмене, подошедшем в этот момент и которого Титами встретил таким образом, Николас признал одного из самых именитых бостонских врачей, прославившегося как искусный практикующий врач на востоке страны. Доктор покачал головой на вежливый вопрос Титами.
- Плохо, очень плохо, - ответил он. - "Мокса" больше не приносит мне удовольствия теперь, чем просто волдырь или пиявки. Я бы отдал половину своего дохода, чтобы быть в состоянии наслаждаться простой невралгией, как раньше.
Титами многозначительно посмотрел на Николаса.
- И все же, -- задумчиво продолжал доктор, - слепые, невежественные дураки, нанявшие меня профессионально, настаивают на использовании хлороформа для пустяковой ампутации.Они полагают, что без анестезии зуб не выдернуть. Какая жалость, что такая роскошь, как боль, не может быть монополизирована теми, кто можешь оценить!
- С вашими ресурсами и знаниями патологии, - предположил Титами, - вам следует быть в курсе прогресса боли и избегать скуки.
- Я пробую все, -- со вздохом ответил джентльмен-врач.
- Вам, Титами, когда-нибудь приходило в голову, - продолжал он с большим воодушевлением, - что, если можно было бы найти какой-нибудь стимулятор, возбуждающий всю нервную систему к более острой чувствительности, чем любой известный ныне агент, человек мог бы заставить себя осознавать кровообращение. Как приятно было бы ощутить, как горячий прилив мчится по артериям, просачивается сквозь капилляры, бежит по венам и устремляется в аорту! Это придало бы существованию новую пикантность.
- Он один из самых продвинутых из нас, -- сказал Титами Николасу после того, как доктор ушел. - Но он идет слишком быстро. Я верю в умеренность в боли, как и во всех других удовольствиях. Будучи умеренным в своих потворствах, я держу край острым. Применяя "моксу" три-четыре раза в день, Доктор убил курицу, несущую золотые яйца. Ему не хватает философии, чтобы быть эпикурейцем.
- Все ваши друзья здесь дошли до состояния доктора? - спросил Николай.
- О, нет! Вы же понимаете, что по мере прогрессирования доза должна увеличиваться. Новичок может довольствоваться зубной болью, а может насыщаться, поедая зеленые арбузы до колик, как молодой человек вон там, или вонзая булавки в икру ноги, как те три джентльмена на левой кушетке. А есть другие, с более развитым аппетитом, которые должны иметь более высокие оценки боли. Тем не менее, то же самое на всех этапах. Некоторые довольны рациональностью в своих тратах; другие впадают в крайности. Обратите внимание на банкира, которого сегодня не было. Он так увлекся употреблением старомодного винта с накатанной головкой, который он подобрал в каком-то антикварном магазине, что приносит его в кармане в офис и использует тайком в рабочее время. У меня нет терпения с таким человеком. Он должен либо выродиться в тайного сластолюбца или подать дурной пример своим клеркам.
- Думаю, так! - сказал Николас.
- А вот совсем другой характер, -- продолжал Титами, когда подошел здоровенный немец. - Он удовлетворяется самыми простыми удовольствиями. Добрый вечер, майн герр. Вы сегодня улыбаетесь.
- Ах, Готт! - сказал тевтон. - У меня есть прекрасное горе. Как вы это говорите? Ge-buttingmeinkopfuntdewall.
- А вон там, -- продолжал Титами, поздравив немца с его методом, - один из редчайших примеров одурманенной глупости. Этому человеку с перевязанной рукой и безмятежной улыбкой было достаточно, чтобы однажды отрезать кончик его мизинца ради временного удовольствия. Он юрист с хорошей практикой и должен знать лучше. Ну, рана исцелилась, и его наслаждение закончилось. Поэтому он отрезал свежий кусочек, немного дальше. Так и пошло понемногу, сейчас у него нет семи пальцев, включая большой. Он начал уже восьмой палец, и я держу пари, что он отложит свое следующее дело перед присяжными с единственным большим пальцем.
Резкий скрип привлек внимание Николаса к одной из деревянных машин в углу. Продвигаясь туда, сопровождаемый Титами, он увидел необыкновенное зрелище. Машина чем-то напоминала перегруженное водяное колесо. Она приводилась в действие рукояткой, которой управлял мускулистый африканец с благопристойными манерами. На ободе колеса, пристегнутый по рукам и ногам, растянулся мясистый гражданин средних лет весьма респектабельного внешнего вида. Он был в рубашке с рукавами, и пот выступал крупными каплями на его лбу, но лицо выражало полнейшее счастье. При каждом усилии негра увеличивалась нагрузка на мышцы и суставы жирного эпикурейца. Напряжение казалось ужасающим, но Николас слышал, как мужчина шептал почти неслышно, но восторженно: "Дай ей еще, поверни, Джордж Вашингтон, еще раз... маленький... дерни..."
- Я только что говорил, - сказал Титами, - о высшей степени боли. Вот вам пример. Толстый джентльмен - известный капиталист, а также человек досуга, как и я. Он живет на Бикон-стрит. Энтузиаст в погоне за новинками от боли. Он купил эту машину в Мадриде и представил ее ассоциации. Это несомненный оригинал орудия пыток, известного как дыба. Говорят, что ее использовала инквизиция. Во всяком случае, она все еще в хорошем рабочем состоянии. Если за рукояткой способный человек, дыба дает массу утонченного удовольствия, которое, я надеюсь, вы когда-нибудь сможете оценить.
Николас вздрогнул и отвернулся. К этому времени в комнате было тридцать пять или сорок эпикурейцев. Компания увеличилась за счет группы из гостиных. Эссе профессора Сардити, наконец, закончилось. Среди гурманов было больше суеты и активности, чем среди пришедших ранее. Интоксикация боли воздействовала на всех, и пирушка становилась бесшабашной и шумной.