Еще более удивительно, что после меня отпустили. Нас отпустили, правильнее сказать так. Кныш вступился, а может, сам бог-император снизошел. Не знаю, отчего, но Веру не тронули, не перемололи, возвращая обратно потраченную мной бесценную жижу, больше того, к ней появился интерес. Я думаю, когда у меня вдруг возникает желание немного порассуждать на эту тему, все дело в Евгении. Его снова заинтересовала археология. Но была ли то реакция на смерть брата, окончательную и бесповоротную, не уверен. А может, просто очередная блажь.
Вскоре после смерти Виктора, первой в день праздника, и, как стало понятным, окончательной: Неграш запретил его возрождать, - Евгений пережил шок, трепет, боль и желание все переменить. Покончил с собой, а возводившись, понял, что ему действительно надо: напрочь забыть о покойном. Он вычеркнул время, проведенное с братом в последние годы, поправил еще что-то в голове, и после снова пальнул в голову излучателем, как это делал все последние годы. Полегчало, вот уже месяца три как он не кончает с собой.
Не знаю, почему я вдруг начал говорить о Евгении с начала своих воспоминаний о Вере. Видимо, сказалось то, насколько я завишу от него. И то, что хозяин стал больше интересоваться раскопками, вновь открыл музей, где теперь бывают, наезжая, все Неграши - доступ простым смертным, кроме их слуг, в него как и прежде закрыт. Коллекция постоянно пополняется, и в том заслуга, прежде всего, моей половинки. Вера теперь обладает удивительным даром, куда до нее воскресшему как попало министру. Она с поразительной точностью находит новые места туземных захоронений. Что это, открывшийся талант или своеобразное наследие туземцев, общавшихся с ней, как шепчутся слуги, когда она умерла, сказать трудно. Челядь верит в то, что духи умерших аборигенов все еще на планете, что они жаждут возродиться, отняв у землян их тела, а потому спрос на плакальщиков у Неграшей и их клиентуры возрос многократно. Теперь уже не полсотни, а вдвое больше стал пороговый минимум при воскрешении. Видимо, властители небес так же прислушиваются к шепоткам прислуги и мотают на ус. Еще я несколько раз видел, наезжая с новыми находками в замок, жрецов культа Вуду - теперь у Ники новое занятие. Она перестала коллекционировать сны или увидела в них что-то иное, но только ныне пытается общаться с духами ушедших туземных правителей. Отец ей не мешает, может даже, потворствует, во всяком случае, нынешнее увлечение дочери нравится Неграшу больше прежних.
Кныш по-прежнему еще не смог с достоверностью определить были ли плакальщики у аборигенов. Но рад, что и Нике стали интересны его занятия. Сам глава экспедиции засел за прежде заброшенную монографию и теперь больше времени проводит за письменным столом, нежели на раскопе. Его преемником в джунглях стал Георгий Крич, до того занимавшийся наймом. Но человек он толковый, и предшественника слушает, а потому работа спорится. Да и ко мне испытывает определенное уважение - Крич тоже считает, что в начале здешней цивилизации у аборигенов появлялись плакальщики. Как, возможно, и в конце, когда царьки, которые ими пользовались, тоже решили править вечно. И еще он, как и я, верит в неизбежный закат и нашей Авроры, а потому с куда большим рвением исследует предыдущий.
Вера всем нам очень помогает. Удивительно, как она открылась вдруг с такой непривычной стороны, о которой я и не подозревал прежде. Хотя, верно, тут-то изумительного немного - я чего только ни выдумывал, когда затуманенным рассудком пытался воскресить не то былую Веру, не то, споря сам с собой, пригрезившуюся не то в мечтах, не то в бреду. Что-то из того впиталось ноосферой, или что там есть у Авроры, и перешло в нее, воскрешенную. Теперь мы неразлучны.
У Веры разум ребенка, пусть. Она мне люба и такой. Грешно говорить, но теперь я буквально растворился в ней. И Вера меня обожает ответно. Действие то моих мыслей или самой жижи, я не ведаю и знать не желаю. Мы счастливы, это главное. К тому же она нашла свое призвание; теперь Верины походы в джунгли - это часть нашей общей работы. А еще ее пристально изучает Ника, наездами на раскоп. Иногда с ней прибывает и жрец культа Вуду, тогда Веру, с моего, конечно, согласия, обследуют при помощи жезла и курительных трав, овевают странными листьями, кажется, нездешними, и читают нараспев непонятные заклятия. Мне трудно сказать, есть ли в этом хоть какой-то прок, но Нике нравится, да и Вере тоже. Иногда они даже общаются, хотя что может такого сказать моя половинка? Лишь самое простое, а больше "да" и "нет".
Но мне этого хватает, даже более чем. Каюсь, не раз закрадывалась мысль, что не было бы счастья, ведь именно сейчас мы как никогда дружны и буквально растворены в этом удивительном прежде единстве. Ей нравится многое из того, чем занимаюсь я, она с упоением наблюдает за нехитрыми моими действиями: очисткой черепков и керамики, Вериными стараниями и она стала нам попадаться, настройкой сбоящих механизмов, способных расшифровывать загадочные туземные письмена или внесением всего найденного в архив, будучи правой рукой Крича, я и этим занимаюсь. Ссоры и свары ушли в прошлое. Нам больше незачем считать копейки и откладывать: заработок Веры за работу плакальщицы ей вернули, прибавив еще пару тысяч компенсации, а тут мы и вовсе на полном обеспечении, и ни в чем не нуждаемся.
Несколько раз Вера спрашивала меня о детях, но я не понял, всерьез говорит или шутя, иногда ее трудно разобрать. Как бы то ни было, она будет ждать моего решения. Теперь у нас повелось, что я старший в семье и все решаю за нас обоих. А она послушна, внимательна или беззаботна и неугомонна - по нашему общему настроению. Всегда желанна и благодушна. А стоит облачку омрачить ее взор, как я отвлекаю ее от тревожных думок - и Вера снова легка и воздушна. Никогда прежде она не была такой, неудивительно, что каждая минута, проведенная с ней, для меня на вес золота, из которого создана клетка нашего благословенного узилища.
Я понимаю, конечно, что Ждану может снова надоесть его старое увлечение, да и Ника когда-нибудь переменит внимание, увлекшись иным. Но я наслаждаюсь каждым днем, старательно не думая о грядущем, не даю отвлекаться на него и Вере. Пусть ее легкость и непосредственность остаются такими как можно дольше. Иногда мне думается и о другом - если все происходящее останется с нами надолго, может случиться, что Вера переживет меня, оставшись вечно юной красавицей, неспособной познать тяготы жизни. Но я всякий раз старательно отбрасываю эту мысль, как и другие, ей подобные. В нашем положении о завтрашнем дне лучше не думать, положившись на волю тех, для кого он не имеет никакого значения. Все равно мы полностью в их власти, а наши хозяева хотя бы сейчас пекутся о своих слугах.
Рассказы
Дмитрий Раскин
Музей антропологии
Корабль, как ему и полагалось, приземлился на космодроме мыса Канаверал. Джон Болтон был уверен в бортовой автоматике, хотел даже поспать немного перед посадкой - его ждет длинный, изнурительный день. Ну да, отчет перед руководством НАСА, пресс-конференции, интервью и прочее. Но это его волнение. Да что там! Дрожь. Он возвращается на Землю из таких глубин космоса, где время течет по-другому. Причем настолько, что на Земле прошла уже тысяча лет. И здесь, на Земле (ему надо привыкать, что "на Земле" для него теперь означает "здесь"), он понимает, изменилось всё. Он пойдет на могилу своей Кэти, на могилку Роя, сына, которому было пять, когда он, Джон Болтон, отправился в дальний, немыслимый ранее космос. Увидит могилы детей Роя, детей его детей... Что он почувствует? Почувствует ли что-нибудь вообще?! Пусть и знает сейчас, что он должен чувствовать и о чем думать. А что, если у них, на Земле, и нет уже никаких могил, а с умершими поступают каким-то другим способом?
Там, где он был, время, лишний раз подтверждая правоту Эйнштейна, текло настолько выгодным для него, Джона Болтона, темпом, но все равно съело большую часть его жизни, и теперь он на пороге старости. Если честно, уже перешел порог. Да, его вклад уникален. Столько полученных им сведений. Должно быть, радиограммы, все эти отчеты, что он отправлял на Землю, уже спровоцировали переворот в десятках отраслей человеческого знания, но он вдруг поймал себя на том, что не помнит, как пахнет воздух после дождя по весне.
Его не встретил никто. Только вокруг корабля засуетилась обычная обслуживающая космолеты автоматика.
Растерянный, сбитый с толку Болтон оставил за спиной космодром. Ходьба далась ему легко. Он даже не ожидал. Что же, уровень искусственной гравитации на его корабле был подобран правильно. Он подозвал такси. Машина была точно такая же, как и в его время. Надо же! Впрочем, зачем усложнять то, что и так совершенно и настолько рационально.
- В НАСА, - скомандовал Болтон.
- Назовите, пожалуйста, пункт назначения, - не поняло его такси.
- Пункт назначения: штаб-квартира НАСА, - Болтон сказал медленно и по слогам.
- Назовите, пожалуйста, пункт назначения, - повторило такси.
Вот же тупая электроника. Болтон хотел было назвать почтовый адрес, но не без ужаса обнаружил, что не помнит его. Решил произнести название не аббревиатурой, а полностью.
- Назовите, пожалуйста, пункт назначения, - не дослушало его такси.
- Вашингтон, главный офис НАСА - Болтон возмутился так, будто говорил с живым человеком.
- Назовите, пожалуйста точный адрес, включая номер дома, - такси говорило с ним монотонно, как с роботом.
Тогда попробуем так! Болтон включил свой планшет, быстро нашел картинку штаб-квартиры и приложил ее к дисплею машины.
- Заказ принят, - сказало такси и поднялось в воздух.
Из кабины казалось, что города, там внизу, всё такие же, не изменились. Не может быть! Если только у них (у землян, у людей) не победила какая-нибудь консервативная идеология и не произошел отказ от прогресса. Болтон всегда был уверен, что он не узнает Землю, будет в земном, да и просто в городском пейзаже чем-то вроде инопланетянина, а теперь ему так захотелось, чтобы была новизна, чтобы наткнуться именно на неузнаваемость этого мира.