Болтон теперь лицом к лицу с... а трудно сказать, с чем именно. Очень похоже на человека, слишком похоже, пугающе похоже, но... "Неужели мы наконец-то обнаружили внеземные формы жизни?!"
- Это что, существа с экзопланет? - только и сумел проговорить Болтон.
- Это теперь существа с разного рода планет, - резкий, злой голос Нэнси. - Первопроходцы космоса через серию генетических манипуляций адаптировали себя к жизни в новых мирах. Видите, есть те, кто живет на планете, целиком покрытой океаном. Строят подводные города. А вот приспособленные к аномально высоким температурам. Здесь, смотрите, более-менее устойчивые к радиации. Этим людям пригодились гены рыжих тараканов. На этом стенде, подойдите ближе, те, кто способен жить и заниматься наукой в атмосфере, лишенной кислорода, но богатой метаном.
- Потрясающе!
- Так человек оказался человеку инопланетянином, - буркнула Нэнси. - А чем они, - кивнула на муляжи и голограммы, - заплатят за все эти свои модификации, в полной мере пока не ясно. Слишком мало времени прошло. Но уже понятно, чем за это заплатили здесь, на Земле, мы.
- Но... - Болтон не знал, как сказать, боялся сказать, - все они и все вы, мы, то есть... мы же по-прежнему человечество? Пусть теперь не земное, не только земное, другое какое-то... Но ведь человечество? - Болтон уже умоляет Нэнси. - Правда? Скажи, что это правда.
- Сложный вопрос, - Нэнси неприятно, что она ответила настолько казенной, штампованной фразой.
- Неужели?! Но почему? Есть же общность культуры, религии, морали, истории.
- Этого хватило лишь на какое-то время, - говорит Нэнси. - Не знаю, но чувство такое, что культура, религия и все смежные с ними вещи скоро сдадутся. - И резко: - Никакая Культура не перекроет всех этих жабр и хвостов. И жизни при минус двухсот пятидесяти по Цельсию или же плюс четырехсот двадцати пяти по тому же самому Цельсию не перекроет. И двух солнц над головой и десятка лун ночью она может тоже не выдержать.
- Но даже если и так, - пытается Болтон, - у них будет своя культура, пусть пока еще непредставимая для нас. Она не может не возникнуть, может, она уже... И она не из воздуха, будь он насыщен метаном или чем там еще! Не на пустом месте. Она...
- Плоть от плоти нашей культуры и нашей духовности, - сколько сарказма сейчас у Нэнси.
- Она вырастет из того в нашей культуре, цивилизации, что не сводится к культуре и цивилизации, не детерминировано ими и потому есть их сущнейшее, - продолжает свою мысль Болтон. - Если так, - тут он попятился от движущейся на него голограммы человека с четырьмя руками и лицом самого обычного научного сотрудника, очки и седенькая бородка, - если так, то в этих новых, странных, страшных для нас мирах будет Добро. А значит, и всё будет. Пусть не земное и даже не человеческое, но главное, чтобы человечное. Понимаешь?
- Если бы это еще было и на Земле, - отрезала Нэнси. Ей хотелось сейчас казаться циничной. Вдруг совсем другим тоном: - Есть планета, на которой наши пионеры космоса празднуют как раз освобождение от культуры, от всех этих ее "ограничений и удавок". У них там складывается какая-то своя этика.
- Этика плавниковых и перепончатых? - Болтон кивнул на один из музейных стендов.
- И есть планета, где очень хотят сохранить наше земное мировоззрение, воспроизвести земную культуру и цивилизацию. И делают это настолько искренне, истово, что впали в морализм, в какой-то фундаментализм даже. Подавили, измучили этой культурой самих себя, не говоря уже о тех, кто не слишком истовый. Это же очень по-человечески, не правда ли, Джон? Человеческое неистребимо, несмотря на все эти их жабры и щупальца. Что же ты не радуешься, Джон? Почему не умиляешься?
- Всё это попадает под определение космической экспансии, так ведь, Нэнси? Тогда почему ликвидировано НАСА?
- Экспансией занимаются частные компании. На свой страх и риск.
- Я понял! - почти закричал Болтон. - Вы свернули космические программы, дабы освоение космоса не подорвало единство человечества, не разрушило универсальность земной цивилизации.
- Это потому, что ты еще не видел последнего зала нашей экспозиции, - усмехнулась Нэнси.
- Путь генетических модификаций при всей фантастичности его результатов оказался все-таки ограниченным, - рассуждает Нэнси в последнем зале.
- А у вас уже претензия на абсолютное, я правильно понимаю?
- Предел, я уже говорила, положен самими генами. Может, и к лучшему даже, - последнюю фразу Нэнси сказала не столько Болтону, самой себе, скорее.
- Вот как?
- Был найден иной путь.
- Какой же? Не надо делать эффектные паузы, ладно?
- Искусственное тело.
- Так это ж андроид! Всего-то навсего, - Болтон даже рассмеялся.
- Нет. Здесь мозг человека. Понимаешь? И ни болезней, ни старения, ни смерти. Просто время от времени замена тех ли иных деталей синтетического тела. И это бессмертие.
- Нет, Нэнси, нет. Мозг же стареет. Мозг может болеть. Свихнуться может, в конце-то концов.
- Извини, забыла сказать, мозг теперь в компьютере, если объясняться языком аналогий. Не компьютерный мозг, пойми правильно, а отсканированный, спроецированный в компьютер, живущий в компьютере. Правда, пока всё это очень хрупкое, - она подвела его к стенду, где демонстрируется устройство такого мозга.
- На искусственных нейронах? - спросил ее Болтон.
- У них, Джон, есть даже ряд преимуществ перед естественными. И при правильном сервисном обслуживании такой мозг не стареет. Это бессмертие, Джон.
- Погоди, погоди, ты хочешь сказать, что человечество перестало быть живым, отменило себя самого ради бессмертия?!
- Это живое неживое, - ответила Нэнси. - Стоп! А почему ты не знаешь того, что на Земле давно уже известно всем, каждому школьнику?
Он рассказал ей, кто он и откуда. Она слушала его с таким участием, пониманием и жалостью. Он не ожидал. Его покоробила эта ее жалость. Он не мог представить, поверить, что она, Нэнси, и есть это самое "живое неживое". Ее обаяние, молодость, свежесть, да один уже только запах ее волос! Отец рассказывал, что во времена его детства люди очень боялись искусственного интеллекта. И вот, оказалось, не он, а интеллект естественный отменяет, отменил человека.
- Не отменяет, а трансцендирует, - Нэнси угадала эту его мысль. - А заодно оставляет в прошлом нашу отчужденность от неживого. Один наш философ недавно сформулировал: со-бытие живого и неживого. Хотя, на мой взгляд, неживое лишь средство для нашего бессмертия. Но с неживым действительно что-то происходит.
- Нэнси! Ну нет у меня сейчас сил спорить о словах и жонглировать терминами, - обреченность в тихом голосе Болтона.
- Бывает же так: ты болеешь, страдаешь и чувствуешь себя настолько уставшим от собственного тела, неимоверно измотанным, измочаленным им. И мысль - освободиться бы, уйти куда-нибудь в чистый дух. Скажешь, не было у тебя такого?
- Не скажу.
- А я вот освободилась.
- Но не в дух же! - взрывается Болтон, - в какую-то синтетику, пусть и виртуозно изготовленную.
- В жизнь, Джон. Да-да, это жизнь. Без старения и страха смерти. Да и без самой смерти. И почти что без боли. Это свобода. А тебе в твоем возрасте уже поздно, - вздохнула она.
- И не собирался. Уж лучше плавники и жабры.
- Боюсь, ты неправильно понимаешь. Это, - Нэнси ткнула себя пальцем в грудь, - не оболочка для мозга, сознания и прочего. Это и есть я. И у тела есть свои законы.
- Выходит, не такая уж это и свобода, - хмыкнул Болтон.
- Быть может, быть может, но... Нет, я не смогу тебе объяснить, каково это быть бессмертным.
- А как же вы размножаетесь, если тело синтетическое? Неужели дети так и рождаются пластмассовыми, или из чего вы там сделаны?
- Сперма и яйцеклетки замораживаются до трансформации, остальное дело техники. Мог бы и сам догадаться.
- А те, кто ради жизни в иных мирах вывернул свои ДНК, РНК наизнанку? - спросил Болтон.
- Размножаются естественным способом. Но у них получается только один здоровый, хотя бы совместимый с жизнью, ребенок из десяти.
- Значит, много сил и ресурсов отвлекается от освоения космоса на лечение и уход за теми, кто попал в эти "девять из десяти"?
- Нет.
- Что ты имеешь в виду, Нэнси?
- То, что ты, кажется, и сам уже понял. Они усыпляют их. Кстати, вот и ответ на недавний твой гимн во славу неодолимости нашей культуры. Но в чем ты прав - культура им пригодилась... чтобы процесс "выбраковки детей" обставить множеством высокоинтеллектуальных терминов и при этом чувствовать себя моральными, духовными и ответственными за будущее человечества.
- Неужели в ваших космических колониях нет примеров героизма, подвижничества, доброты, наконец?!
- Есть, Джон. И немало. И у модифицированых людей, и у самых что ни на есть обычных, - вдохновилась Нэнси. И тут же, без перехода: - Усыпляющие детей героичны в своем освоении нового мира, и нет, мы здесь, конечно, не знаем подробностей, но вроде бы по-своему добры, - замолчала.
- Во всём остальном добры, - съязвил Болтон.
Повисла пауза. Наконец Болтон продолжил:
- Да! А если здесь, у вас на Земле, кто-то вдруг не захочет... ну, решит остаться живым, что с ним тогда?
- Останется живым, - пожала плечами Нэнси. - Его личное дело. Никто никого насильно не гонит в бессмертие. А ты, мне сдается, уже заподозрил, что здесь торжествует какой-то новый тоталитаризм? Только некоторые не считают нашим личным делом этот наш выбор и даже не признают наше право на него.
- У самых дверей замечательного твоего музея прохожий, распознав во мне человека, шарахнулся от меня, как от какой-то жабы или же крысы.
- Бессмертие не делает человека лучше, - сказала Нэнси, - а кое-кто даже становится хуже, причем намного. Но люди, как ты уже догадался, все чаще и чаще просятся в бессмертие, но многим из них отказывают.
- Почему?
- По состоянию здоровья, - Нэнси сама поняла комизм получившейся фразы. - По геронтологическим обстоятельствам. А так лет с двадцати пяти и до шестидесяти, пожалуйста.