Однажды вечером судно пристало к берегу, приняв на борт нескольких человек, пару которых Фишер явно знал. Ночью, когда луна стояла уже высоко, они поплыли дальше. Четыре дня ушло на пересечение Средиземного моря, воды которого то синели, то зеленели, то покрывались пурпуром, но всегда выглядели великолепно.
Хотя в Италии Меррилла ждали радостные события, его все больше тревожил тот день, когда придется сойти на берег. Небольшой лайнер с его пропахшими резиновыми половиками коридорами казался ему теперь родным домом.
Утром на четырнадцатый день путешествия Фишер попросил Меррилла показать листок бумаги с отпечатанными на машинке указаниями Кука и несколько минут внимательно его изучал.
– Возможно, наши пути еще пересекутся, – пояснил он, возвращая листок. – Я в самом деле рад, Боб, что познакомился с вами. Вы настоящий друг… Один из немногих, которых я знаю. Если бы мне встретился такой в самом начале жизни, я бы, наверно, никогда не ввязался в грязную игру.
Меррилл сунул листок в карман, но ничего не сказал относительно встречи с Фишером на берегу. Хотя его и пугала мысль о незнакомой стране, в которой он вот-вот окажется, он предпочел бы расстаться с Фишером на пристани навсегда. Он был уверен, что Селии вряд ли понравится его новый друг. Да там, на берегу, он и сам вряд ли одобрил бы такую дружбу.
Ближе к вечеру облачка, которыми Меррилл любовался на сияющем небе, превратились в вершины гор, и бухта, являвшаяся, так сказать, целью человеческих устремлений, замерла впереди. Жизнь на открытом воздухе сделала Меррилла восприимчивым к красоте гор, неба и воды, и он, затаив дыхание, стоял у бортового леера. Италия в этот момент возбудила у американца тот же восторг, какой испытал некогда Колумб при виде скалистого берега нового континента.
В поле его зрения чередовались горные цепи Посиллипо, равнины острова Капри, Везувий, увенчанный облаком дыма и выглядевший точно так же, как на рисунках и гравюрах. И наконец под лучезарным небом встали из морских вод белые виллы города Неаполя. На нижней палубе пассажиры третьего класса кричали и плакали от восторга, проявляя истинно итальянский темперамент. Они ведь вернулись домой. Щуплый врач-итальянец подошел и встал рядом с Мерриллом. С сияющим взглядом он обвел рукой всю эту красоту.
– Посмотрите! – воскликнул он. – Посмотрите, синьор! Вон то крохотное белое пятнышко у подножия Везувия – это мой городок. Город, где я родился. Вот уже два года я его не видел. А сегодня к ночи буду там.
Меррилл стоял, пытаясь понять, как в этом ослепительном, сказочном ландшафте люди ухитряются разглядеть свой дом.
Лайнер замедлил ход и принял на борт пассажиров крохотного катера, несущего итальянский флаг. Скотовод поспешил вниз, на обед, хотя, как и у всех других, аппетита у него не было. Однако Кук велел – значит, надо было постараться. Потом он в последний раз отправился в каюту, чтобы собрать вещи и оставить чаевые томящемуся в ожидании стюарду.
Он уже собирался вернуться на палубу, когда дверь внезапно открылась и в каюту ворвался Фишер. Он был бледен, его буквально трясло. Закрыв за собой дверь, он прислонился к ней спиной.
– Боб! – воскликнул он. – Я погиб! Простите, что ворвался к вам без приглашения, но у меня нет другого выхода.
– В чем дело? – спросил Меррилл.
– На катере врача… – с трудом выговорил Фишер. – Женщина… Жена первого секретаря консульства… Она была в Киото три года назад. Я там позаимствовал у консула круглую сумму. Она взошла на борт, чтобы встретить своих друзей. Кажется, она меня видела.
Он умолк, его снова затрясло.
– Я пришел к вам, – извиняющимся тоном произнес он, – потому что подумал об аресте. Меня еще ни разу не задерживали. Но страх перед этим никогда не покидает меня. Он превращает мою жизнь в настоящий ад. И когда я вижу опасность… Как сейчас… Я чувствую, как меня охватывает паника. Знаете, Боб, я ведь, по существу, слабый человек. Не такой, как вы. Я, конечно, стараюсь взять себя в руки, но, Боже ты мой, я по-настоящему боюсь… – Он пожал плечами. – Больше вы меня не увидите, – продолжал он. – Я спущусь во второй класс и сойду на берег вместе с ними. Может быть, она меня не заметит. Может быть, это просто мое воображение. Но перед тем как расстаться, Боб, я хочу попрощаться с вами и подарить вам небольшой сувенир. На память о старине Фишере.
Он поднял руку, в которой держал красивую трость из черного дерева с очень большой золотой ручкой, изготовленной в виде слона.
– Возьмите ее, – торопливо продолжал он. – Пусть она напоминает вам о Фишере. Я не расставался с нею много лет. Но хочу, чтобы теперь она стала вашей.
– Послушайте… – начал было Меррилл. Он сообразил, что трость очень дорогой подарок. – Не знаю, надо ли мне…
– Потому что я хожу кривыми путями? – оскорбленно воскликнул Фишер.
– Вовсе нет, – ответил Меррилл. – Спасибо, Генри. Я возьму ее. Спасибо.
– Это сувенир от Фишера, – чуть не плача, произнес тот. – Подарок единственному человеку, которого я не сумел обмануть. Потому что такой уж вы есть, Боб: самый мудрый, самый проницательный из тех, с кем мне приходилось сталкиваться. Возьмите эту трость и – прощайте!
Он протянул трость Мерриллу. Тот ее взял.
– Прощайте, Генри, – сказал он. – Если когда-нибудь решите встать на прямой путь – удачи вам.
Фишер что-то пробормотал и выскользнул из каюты. Оглядевшись по сторонам, Меррилл убедился, что ничего не забыл, открыл дверь и вышел следом. В руке он нес трость из черного дерева. Это действительно был великолепный подарок, и он то и дело поглядывал на него с гордостью. Золотая ручка в виде слона была очень крупной, но вполне по руке, которая десять лет клеймила скот в Техасе.
Меррилл вышел на палубу. Стемнело, над старыми неприглядными складами, стоящими вдоль берега, уже вовсю мерцали звезды. Лайнер, как робкий влюбленный, бочком приближающийся к своей избраннице, неуклюже пытался пришвартоваться к причалу. На пристани, куда они вскоре спустятся, их прибытия ожидала черная масса людей.
Скотовод подошел к лееру. Внизу по соседству с лайнером беспорядочно перемещались лодчонки торговцев фруктами и музыкантов. На одном из утлых суденышек группа отважных артистов бренчала на гитарах и пела божественное «О соле мио…». А дальше во тьме виднелись белоснежные виллы на склоне горы, Везувий, вечно грозящий извержением и вечно вдохновляющий художников, а над всем этим – яркие мерцающие звезды. Субботняя ночь в Неаполе! У Боба Меррила сердце стучало, как молот. Поистине именно в такую страну стоило ехать в поисках возлюбленной.
Лайнер причалил, трап коснулся земли под углом в сорок пять градусов. Перед тем как пассажирам разрешили сойти на берег, весь багаж сгрузили вниз, в загудевшую толпу, и грузчики доставили его в таможню. Боб Меррилл с опаской проследил, как его чемодан пронесли сквозь толпу. Сердце у него упало, потому что теперь ему предстояло отправиться следом за багажом и вырвать его из рук недоверчивых низкорослых людей, не знающих его языка. Прибытие в Италию оборачивалось своей неприятной стороной.
Потом он вспомнил о трости в руке. О подарке человеку, которого невозможно обхитрить. Действительно ли он был таким человеком? Он надеялся, что да. Он все еще надеялся на это, когда сзади его подтолкнули к крутому трапу, и через мгновение он понял, что находится уже в Италии.
Первым приветствовал Меррилла представитель Кука, его английский сладкой небесной музыкой вознесся над какофонией чужеземной речи. Он спас скотовода от нашествия зазывал в различные гостиницы и вскоре с удивительной быстротой и легкостью доставил его в фойе «Отеля дю Везув».
Вечером скотовод прогулялся по многолюдной Виа Рома, среди денди, беспрерывно щелкающих кнутами извозчиков и смеющихся синьорин. Его голова и плечи возвышались над мелкорослыми обитателями этой страны, однако он с опаской прислушивался к причудливому шуму и гомону. Покорно принимая всю эту пеструю, крикливую суету, он чувствовал себя одиноким, потерянным и ошеломленным.
Сияющие неаполитанцы быстро сообразили, с кем имеют дело. Не то чтобы одуревшие американцы были здесь в новинку, но все же встречались в это военное время не так часто, и местные жители их ценили. Боб Меррилл вел себя как ребенок в незнакомом лесу, и они спешили этим воспользоваться. Со всех сторон к нему тянулись руки за его мелочью, и он едва успевал их наполнять, крепче сжимая трость из черного дерева и угрюмо ухмыляясь при воспоминании о том, от кого он ее получил.
На следующий день после обеда один из банды в сорок разбойников, переодетый в извозчика, доставил Боба на вокзал, и он, как и обещал Куку, отправился в Рим. В столицу он прибыл уже в сумерках, и город поразил его. Улица, где находился его отель, выглядела такой же современной, как в Техасе, по ней бродили толпы народа, глазея на ярко освещенные витрины и собираясь в кучи у дверей кинотеатров. Громко звенели трамваи. Для того, кто представлял себе Рим по картинкам, изображающим Колизей в лунном свете, все это выглядело ошеломляюще. Его поселили в номер, выходящий окнами на Виа Национале, и всю ночь в его сны просачивался рокот троллейбусов. Однако совсем рядом с отелем белели в лунном свете руины построек времен Нерона, а на том берегу прославленного Тибра возвышался на страже величественный собор святого Петра.
На следующее утро, несмотря на беспокойный сон, он проснулся счастливым человеком. Уже вечером ему предстояло снова взглянуть в те глаза, которые поразили его до глубины души в далеком Техасе, и услышать тот голос, который выделялся своей мелодичностью в общем церковном хоре. Селия была прекрасна, она была любима, она принадлежала ему.
Меррилл как раз кончил бриться, когда раздался стук в дверь и посыльный без разрешения впустил в номер незнакомца. Скотовод вышел в спальню и увидел ожидающего там маленького смуглого итальянца с пышными усами и рыскающими по сторонам глазками.
– Привет, – сказал Меррилл. – Кто вы?
– Приношу глубочайшие извинения, что вынужден вас потревожить, – ответил незнакомец. – Но это чрезвычайно важно. Я состою на службе у правительства. Показать документы?