Ваше письмо ставит целый ряд вопросов – как практических, так и теоретических; поэтому удобнее, наверно, принять предложенную Вами эпистолярную структуру: сначала орудия малых калибров, а уж потом – теоретические «Большие Берты».
Извините, если я буду сумбурен. Хаос – не самое лучшее состояние материи, но в данном случае – это всего лишь хаос, который обычно представляет собой часть от неизвестного целого, каковым явились бы взятые совместно Ваше письмо и этот ответ. Ситуация напоминает «Эдем», где беспорядок наблюдаемого – больше свойство самого процесса наблюдения (языка), чем наблюдаемой реальности; беспорядок произвольно вырванных из целого частей.
Первой возникла у меня ассоциация в связи с Вашим упоминанием об «удивительном сходстве» книги Браннера и «Пикника». Помните ли Вы глупый рассказ Лейнстера{1} «Любящая планета», где была предвосхищена идея океана Соларис? Такие совпадения в фантастике (много более частые, чем в «обычной» литературе) наводят на мысль о некоем внутреннем органическом сходстве творческого процесса в фантастике (у отдельного писателя и в целом) и науке. О том же свидетельствует и прямо противоположная особенность фантастики – стремление к «неповторяемости» исходной гипотезы, т. е. развитие путем «надстраивания», тоже обычное в науке. Иными словами, к фантастике применимо понятие «прогресса», немыслимое в обычной литературе (я – совсем недавно, к сожалению – прочел все-таки «Иосиф и его братья»; это столь же гениально, как сама Библия, вот и все, что можно здесь сказать о «прогрессе»).
Ваш рассказ о Расселе напомнил мне недавно слышанную здесь историю о Витгенштейне. Я не вполне уверен, что она правдива, но рассказывали, что после появления на русском языке первых работ Витгенштейна наши философы открыли по нему отчаянный критический огонь; будучи весьма живым и непосредственным человеком, Витгенштейн специально изучил русский язык, чтобы познакомиться со своими критиками, и в один прекрасный день свалился, как снег на голову, в гости к одной ленинградской даме, чуть ли не самому заядлому его критику. Он широченно улыбался, немыслимо коверкал слова и был преисполнен желания все увидеть и понять на месте. Четыре дня его пребывания в Ленинграде были заполнены поездками на трамвайных подножках, где он с удовольствием вступал в философские дискуссии с пассажирами, и вечерними встречами с «высоколобыми», на которых он обсуждал трамвайные проблемы. Итогом его приезда была присылка хозяйке дома рукописи одного из разделов его новой работы, для ознакомления. Не успела, однако, эта дама проработать толстую тетрадь, как ее арестовали (дело было в 30-х годах) и отправили в отдаленные места, откуда выпустили десять лет спустя. Она поселилась во Владимире, где благодаря своей философской степени сумела получить хорошую работу – регистратором в больнице. От верных друзей она получила заветную тетрадь, с которой теперь не расставалась, даже уходя на работу. В конце 40-х годов ее арестовали снова. Увидев в окно приемной, что за ней идут, она сунула тетрадь в стопу историй болезни. Вторая отсидка длилась недолго, но выйдя на свободу она, несмотря на все усилия, не смогла найти тетрадь с рукописью Витгенштейна. Вскоре она умерла от рака. В английских изданиях рукописей Витгенштейна как будто бы имеется раздел, состоящий из чистых страниц, на которых напечатано: эта часть работы безвозвратно погибла в СССР.
В истории Рассела статистический хаос яростно пытался сравнять с собой антиэнтропийную флуктуацию интеллекта; в этой истории, напротив, интеллект идет дорогой случая и терпит поражение в борьбе с железной закономерностью. Итог, понятно, один и тот же.
Кстати, о безвозвратно погибшем. Боюсь, что эти слова придется отнести и к посланным Вами книгам; сегодня 4 апреля, но я их до сих пор не получил, Хочу попытаться сделать запрос в Министерство связи, но полагаю, что это безнадежно. Пугает меня то, что несколько раньше Вашего письма я получил послание от какого-то мне неизвестного английского npиятеля Сувина; он (приятель) просил выслать ему «Малыша» и сообщал, что послал в обмен несколько книг, – они тоже до сих пор не появились. И хотя я необычайно признателен Вам за предложение посылать книги и т. п., но должен просить Вас временно воздержаться – до выяснения судьбы первой попытки.
Что касается Ваших книг, то они у меня почти все есть, хотя и в разных изданиях (включая новые «Диалоги»). Нет только «Выхода на орбиту», но ее я достану у Вайсброта{2}. Новая «Философия случая» будет, конечно, встречена с восторгом и признательностью. Из хорошей англо-американской фантастики у меня подобралось, благодаря обмену прошлых лет (в основном, с Сувиным), несколько книг: «Последние и первые люди» Стэйплдона, «Изнанка темноты» и «Город иллюзий» У. Ле-Гвин, «Дюны» Герберта{3}, «Луна – жестокая хозяйка» и «Чужестранец в чужой стране» Хайнлайна, «Размерность чудес» Шекли{4}, почти весь Боллард{5}; остальное – макулатура, в оценке которой я с Вами вполне согласен. Интересуют меня не сами книги, а новые явления, тенденции развития, круг идей, теория. Если почта окажется достойной доверия, то все, что нужно вернуть, будет возвращено в кратчайшее время. В отношении Тодорова: я не читаю по-французски, так что Ваша статья – единственная для меня возможность познакомиться с его концепцией всерьез, а не по слухам. В свою очередь, я посылаю Вам сегодня две книги: симпатичную «Историю с узелками» Льюиса Кэррола{6} и «Грани несчастого сознания» С. Великовского{7} (монография о Камю{8}). В ближайшее время я соберу последние фантастические опусы, у нас опубликованные, и вышлю; кроме того, на примете у меня для Вас – две теоретические работы – «Интегральный интеллект» (где масса ссылок на Вас) и «Ритм, время и пространство в искусстве» (эту еще нужно достать). Вот, кстати, подарок судьбы – едва я задумался над проблемами временной структуры в Ваших книгах, как словно по заказу выпорхнули на свет сразу две работы: статья Бахтина о времени в античном романе и упомянутый выше сборник. Если Вас интересует работа Бахтина (она напечатана в «Вопросах литературы», № 3), я могу ее выслать. Вообще, изредка появляются интересные книги, но к нам во Владимир они доходят с трудом, в ничтожном количестве, а мои возможности чрезвычайно скромны; их скромность не компенсирует даже мое пылкое рвение. В последние годы у нас наблюдается некий феномен: все мало-мальские интересные книги (интересные как с точки зрения массового читателя, так и элиты) стали предметом ожесточенных поисков, выпрашивания, выменивания, покупки из-под полы и т. п. Книга стала дефицитным товаром. И нельзя сказать, что это связано с малыми тиражами. Конечно, когда Мандельштама{9} издают тиражом 15 тыс. экземпляров, из которых две трети отправляют за границу, или прозу Булгакова{10} – тиражом 30 тыс. экземпляров, которые не попадают даже в библиотеки и прямо из складов рассылаются по адресам, то тут все понятно. Но подлинная оторопь берет, когда видишь, как скупается буквально все подряд, – вроде упомянутого сборника, который пару лет назад лежал бы на прилавках месяцами. За подпиской на Достоевского люди стояли в очереди неделями, отмечались, а последний день отстояли всенощную. То же было с подпиской на Брюсова{11}, Всев. Иванова{12}, теперь готовится на Пушкина. Рост культуры? За два года? Сомнительно. Нет, пришло сознание, что книга – товар, и притом один из самых ходких. Книга еще и мода, и престижная категория, и что угодно еще, не считая себя самой. Десятки «знакомых» захаживают к продавщицам магазинов и терпеливо информируют о том, каких книг они ждут; в итоге ни одна мало-мальски ценная книга на прилавке не появляется. Информационный взрыв!
Польская фантастика интересует меня в том же плане, что и всякая другая, – тенденциями. Вообще, ради бога, не затрудняйтесь из-за меня; если я и не прочту десяток-другой «пэйпер-буков», я не умру. Ваши книги и статьи – другое дело; тут я осмеливаюсь просить, хотя и испытываю неловкость.
Предложение написать для «Текстов» – заманчиво и лестно. Пыл мой пока не остыл, и я действительно попробую оформить свои мысли касательно «Возвращения». Когда и как это получится, я не знаю, но как только образуется что-нибудь удобочитаемое, я пришлю это Вам, на суд и решение. Пока я прилагаю к своему письму свою статью о фантастике для Краткой Лит. Энц. Статья эта (написание и обсуждение) стоила мне большой крови, – не знаю, стоила ли она того. Копию статьи о научной фантастике, написанной для Большой Сов. Энц., я никак не могу найти, – я беззаботен в отношении своих опусов и, как правило, не сохраняю копий и рукописей.
Что касается Вашего вопроса о серии, то мои возможности ограничены: я практически ничего не знаю о французах, скандинавах, западных немцах и японцах; мои сведения о венграх, румынах, болгарах ограничиваются тем, что переводилось у нас в «Мире», а это даже у Девиса вызывало неприличные выражения. По советской фантастике я могу внести три предложения: «Улитка» и «Пикник» Стругацких; антология с повестями Громовой (о котах) и Мирера{13} («У меня девять жизней») и рассказами – Булгакова «Роковые яйца», Платонова{14}